— А что Вергилий и Беатриче? — тихо спросил Генри.
— Они затаились, их не заметили. Когда мужики скрылись, они убежали из деревни. Память их намертво запечатлела то, что они увидели. Перед глазами Беатриче стояло розовое личико первого младенца, который, выпростав ручонку, тянулся к матери. Вергилия изводил образ парня лет шестнадцати-семнадцати: он чуть отстал от компании и наподдал ногой камешек, подняв тучу пыли, а затем ухарски подпрыгнул и побежал догонять своих, гогоча и улюлюкая. На берегу парень громче всех изгалялся над женщинами.
— Тот самый, с кем через день они встретились?
— Ну да, я же прочел.
— После бегства из деревни Вергилий и Беатриче приходят на полянку и говорят о груше?
— Именно так.
Пала тишина, в жизни и пьесе уютная для таксидермиста; тишина, в которой что-то произрастает, а что-то гниет.
Старик первым ее нарушил:
— Мне требуется помощь с играми, которые затевают Вергилий и Беатриче.
От слов «затевают игры» голос и лицо его ничуть не просветлели. В голове Генри стучал молот.
— Скажите, что происходит с парнем после убийства Вергилия и Беатриче? В вашей аллегории это отражено?
— Нет, я ограничиваюсь животными. В играх не должно быть досок, костей и прочего.
Генри вспомнил «Легенду о св. Юлиане Странноприимце». Теперь понятно, отчего она так заинтересовала таксидермиста: Юлиан бессчетно убивает невинных животных, но это не мешает его спасению. Искупление без покаяния. Хорошо для того, кому есть что скрывать.
Бакалейщик был прав: чокнутый старик. Сара с первого взгляда определила: жуткий мужик. Официант в кафе тотчас все понял. Почему же он-то лишь сейчас допер? Надо же, якшается с вонючим фашистским приспешником, который строит из себя защитника невинных, прихорашивая мертвечину, создавая ладную упаковку бессмысленному убийству. Да уж, таксидермия. Неудивительно, что звери в магазине замерли — их сковал ужас перед чучельником. Генри передернуло. Хотелось вымыть руки и душу, испачканную об этого человека.
— Я ухожу.
— Подождите.
— Чего? — рявкнул Генри.
— Возьмите пьесу. — Таксидермист собрал страницы с прилавка, но потом бросился к конторке и торопливо сгреб в кучу оставшиеся листы. — Берите целиком. Прочтите и скажите свое мнение.
— Не нужна мне ваша пьеса. Оставьте ее себе.
— Почему? Вы мне поможете.
— Я не хочу вам помогать.
— Но я так долго над ней работал.
— Мне все равно.
Генри посмотрел на Беатриче и Вергилия. Кольнула грусть. Больше он их не увидит. Славные звери.
Таксидермист запихнул страницы в карманы его пиджака. Генри их вынул и швырнул на прилавок:
— Я же сказал: не нужна мне ваша сволочная пьеса. И это заберите.
Генри бросил эпизоды, который принес с собой. Вспорхнув, страницы разлетелись по полу.
— Что ж, тогда вот вам, — спокойно сказал таксидермист.
На секунду старик отвернулся, и в руке его возник короткий тупоносый нож, которым он неспешно пырнул Генри под ребра. Генри даже не сразу понял, что произошло. Невероятность ситуации притупила боль. Таксидермист еще раз ткнул ножом, но Генри инстинктивно выставил руки и тем смягчил удар.
— Вы что?.. — выдохнул он.
Под рубашкой намокло, сквозь пальцы сочилась кровь. Генри пронзило болью и страхом. Он всхлипнул и, хватаясь за прилавок, на ватных ногах шагнул к двери. Хотелось бежать, но тело не слушалось. Рана обильно кровоточила, согласуясь с толчками сердца. Генри цепенел при мысли, что сейчас старик его догонит и прикончит. «Сара… Тео…» — билось в голове.
У двери мастерской Генри оглянулся: бесстрастный, таксидермист шел следом с окровавленным ножом в руке.
В магазине Генри врезался в тигров и упал. Живот разрывало нестерпимой болью, от которой он вскочил на ноги, словно марионетка. Вдруг входная дверь заперта? Казалось, до нее никогда не добраться. Вот-вот на плечо ляжет рука. Нет, сейчас в спину вонзится нож.
Генри ухватился за дверную ручку. Не заперто! Тяжелая дверь медленно отворилась. Генри вывалился на улицу, чуть не угодив под колеса машины. Взвизгнули тормоза, и он рухнул на разогретый капот. Генри уже не мычал, а во всю мочь вопил, захлебываясь кровью, сочившейся из носа и рта. Из машины выскочили две дамы и, увидев окровавленного человека, на всю улицу завизжали. Прибежал бакалейщик. Стекался привлеченный шумом народ. Теперь я в безопасности, думал Генри. Открыто, на глазах стольких свидетелей никто не убивает, правда?
Все еще опасаясь таксидермиста, сквозь головы толпы Генри взглянул на магазин. Старик остался внутри. Он спокойно стоял за стеклянной дверной панелью, словно любуясь солнечным деньком. Их взгляды встретились. Таксидермист широко улыбнулся, показав великолепные зубы. Совсем другой человек. Что это — его вариант безудержной пустопорожней радости? Через секунду он скрылся в глубине магазина, словно суматоха на улице его ничуть не интересовала. Генри рухнул в пучину кровавой пелены.
«Таксидермия Окапи» вспыхнула еще до приезда «скорой». Пожарные были бессильны. Магазин, где столько дерева, сухого меха и огнеопасных химикалий, сгорел как спичка.
Таксидермист сгинул в реве адского пламени.
†
В здоровом организме сломанная, но правильно вылеченная кость в месте перелома становится крепче. Все живы, говорил себе Генри, в запасе осталось прилично лет. Однако жизнь его изменилась. Раз столкнувшись с жестокостью, навеки обретаешь спутников, чьи имена Подозрительность, Страх, Тревога, Отчаяние, Безрадостность. С твоего лица исчезает естественная улыбка, а прежние естественные радости теряют свой вкус. Для Генри город погиб. Вскоре вместе с Сарой и Тео он его покинул. Только где им обосноваться? Где найти счастье? Где увериться в своей безопасности?
Генри сокрушался, что не спас Вергилия и Беатриче. Прошли годы, но он по ним скучал. Точно так же он томился в недолгих разлуках с Тео — до боли хотелось оказаться рядом. Беатриче и Вергилий не существовали, распекал себя Генри, они всего лишь персонажи пьесы, к тому же умершие животные. Что значит не спас!Когда мы встретились, их срок уже вышел. Тем не менее он по ним ужасно скучал. Генри представлял их в магазине таксидермиста, изо всех сил стараясь придать картинке четкость. Но их облик стирался, как всегда бывает с воспоминаниями.
Осталась лишь недосказанная история их ожидания, страха, надежды и беседы. История любви, считал Генри. Рассказанная сумасшедшим, чью душу он так и не постиг, и все же история любви. Он жалел, что не взял пьесу. Жалел, что злость его ослепила. Но есть истории, которым суждено пропасть, хотя бы частично.
Если встречалось изображение ревуна (почти всегда фотография, где тот сидел на верхушке тропического дерева), в явно диком животном было трудно что-то найти от Вергилия. А вот ослы — иное дело. Однажды Генри подошел к ослику, участвовавшему в живой рождественской картине, и тот, будто узнав его, мотнул головой, запрядал ушами и тихонько всхрапнул. Умом Генри понимал, что животное всего лишь надеется получить лакомство, и все-таки шепнул «Беатриче», чувствуя, как наворачиваются слезы. Всякий раз, увидев осла, он с тоской вспоминал Беатриче и Вергилия.
Генри надумал записать все, что с ним произошло. Чтобы освежить память, он читал материалы по таксидермии, отмечая любые знакомые детали, и так восстановил очерк, написанный стариком. В одном журнале нашлись бесценные фотографии, которые помогли мысленно воссоздать интерьер «Таксидермии Окапи». С главной частью истории, пьесой, было гораздо сложнее. Солнце веры поминалось прежде благодатного ветра, а вот что возникало первым: черная кошка и три анекдота, рассказанные на ухо? Труднее всего было припомнить пункты штопального набора, которые так и не получили разъяснения: песня, кушанье, рубашки с одним рукавом, фарфоровые башмаки, фестивальная платформа. По крохам Генри сумел-таки восстановить куски пьесы.
В больнице после операции и переливания крови сестра отдала ему испачканный кровью мятый листок — мол, он был в руке Генри, когда его привезли. Генри узнал страницу пьесы. Видимо, после удара ножом он ухватился за прилавок и случайно сгреб листки, которые потом растерял, добираясь к двери.
