— Да.

— Когда?

— Ночью 24 сентября 1837 года.

— 24 сентября 1837 года, — прошептал злодей. — Площадь Согласия…

Эти слова заставили подскочить Рене.

«Нет сомнения, — подумал он, — я не ошибся… Площадь Согласия… Мост Нельи… Это то, что написано в письме… Он знает негодяев, которых я ищу».

Затем он прибавил вслух:

— Жан, слушай и отвечай…

Но Жан дошел в это время до последней стадии опьянения и без сознания опустился на каменную скамью.

Рене встряхнул его. Пьяный глухо заворчал.

«Он мертвецки пьян и не может меня слышать, — с досадой подумал механик. — Сегодня я ничего не узнаю, но через неделю он будет свободен. Тогда я узнаю все, и он даст мне оружие для борьбы».

Жан Жеди заснул и громко захрапел.

Сторож заметил, в каком он состоянии, и с беспокойством подошел, посылая ко всем чертям маркитанта, вино которого чересчур ударяло в голову.

Заседание суда закончилось, и солдаты явились отвезти в тюрьмы приговоренных.

Жана Жеди вынесли на руках, а Рене Мулена в сопровождении агента отправили в Сент-Пелажи для освобождения.

Из тюрьмы он пошел на улицу Нотр-Дам, убежденный, что его ждут с нетерпением.

Отсутствие госпожи Леруа заставляло его опасаться катастрофы, поэтому, прежде чем войти, он решил навести справки.

С первых слов он узнал ужасную истину.

Берта осиротела!

Известие о смерти Анжелы заставило сжаться сердце Рене. Она переворачивала вверх дном все его планы, так, по крайней мере, он думал.

Он не знал, открыла ли Анжела, умирая, свою кровавую тайну. Если нет, то, очевидно, она желала, чтобы тайна умерла вместе с нею. В этом случае следовало повиноваться ее воле и отказаться от очищения памяти Поля Леруа.

Поднявшись по лестнице, он позвонил.

Дверь отворила Берта.

Увидев печальное лицо Рене, она прошептала:

— Вы все знаете, не правда ли, сударь? Моя бедная мать умерла…

— Мужайтесь, — сказал Рене. — Я знаю, что это нелегко… Бог послал вам тяжелое испытание.

— О! Да, очень жестокое!

— Но если настоящее печально, то, может быть, в будущем вас ждет утешение.

— Будущее будет мрачно, пока не сотрется кровавое пятно, омрачающее прошлое.

Механик удивился.

— Мои слова вас удивляют? — спросила Берта. — Вы не знали, что роковая тайна мне известна, но перед смертью мама сказала мне все… Я вместо нее ходила за хранившимся у вас черновиком письма.

— Слава Богу, письмо у вас! Оно поможет нам если не отомстить, так как закон тут бессилен, то, по крайней мере, очистить имя вашего отца и предать позору имена преступников.

— Да, — печально ответила Берта, — может быть, мы могли бы это сделать, если бы у нас было письмо…

— Его у вас нет? Что же с ним сталось, где оно?

— Его сожгли…

— Сожгли!… Кто?

— Два негодяя, которые проникли в вашу квартиру после меня с очевидной целью найти и уничтожить письмо.

— Значит, они знали о его существовании?

— Конечно, так как они прямо пошли к тому ящику, где оно лежало.

— Боже, что это значит? — прошептал Рене. — Я ровно ничего не понимаю… Объяснитесь… Говорите, умоляю вас.

И Берта прерывающимся голосом рассказала все.

— Двое мужчин… — прошептал Рене, — вошли и взяли письмо.

— Да, и повторяю вам, они, вероятно, знали, где его искать…

— Вы их не знаете?

— Нет.

— И никогда не видели?

— Никогда.

— Но могли бы их узнать?

— О! Да я узнаю их через десять лет… В особенности я запомнила того, который сжег письмо… Это, вероятно, сообщник писавшей.

— Вы думаете?

— Уверена… Слова, сказанные им, когда он сжег письмо, убеждают в этом. Он был бледен, взволнован и говорил: «Она! Она в Париже! И этот человек владел письмом… Если бы не случай, я бы погиб!»

— Да, — сказал Рене, немного подумав, — негодяй, должно быть, сообщник, но как он узнал, что письмо у меня?…

— Может быть, вы поймете, прочтя бумагу, которую он положил в конверт вместо сожженного письма.

— Бумагу?

— Да, которая, если бы я ее не взяла, сделала бы ваше осуждение неминуемым.

— Где она?

— Вот… Читайте!

Рене прочел и побледнел.

— Вы правы, меня судили бы не в исправительной полиции, а в высшей инстанции суда, как сообщника Орсини. Негодяи нуждались в моем осуждении, чтобы сделать меня бессильным и удалить от вашей матери. Они будут безжалостны, так как знают, что я владею их тайной, но где их искать? Они скрываются… И теперь у меня нет ничего, чтобы бороться с ними. Да!… Если только Жан Жеди…

— Жан Жеди?

— Я объясню вам после… Но прежде всего эта бумага может со временем превратиться в ужасное орудие против них… Я беру на себя спрятать ее в безопасном месте… Теперь мы предупреждены и будем благоразумны и осторожны.

Прежде всего надо заняться женщиной, о которой вы говорили. Как вы думаете, была она сообщницей?

— Конечно, нет. Судя по ее манерам и языку, она сумасшедшая.

— Сумасшедшая?

— Или похожа…

— Скажите, она блондинка уже не первой молодости, но еще очень красивая?

— Да… вы не ошиблись.

— Что она сказала?

— Я не могу точно повторить ее слова. Видя, что ваш стол обыскивают, она вскрикнула… Говорила какие-то бессвязные слова, постоянно повторялись слова «убийца» и «Брюнуа»…

— Брюнуа! Она говорила о Брюнуа! Это она… Название поразило меня, когда я видел ее в первый раз.

— Значит, вы ее знаете?

— Я знаю, что это сумасшедшая, живущая в одном доме со мной, со старухой, которая ее приютила. Теперь я уверен, что она попала в мою квартиру совершенно случайно…

— Не догадываетесь ли вы, почему один из тех людей так явно испугался ее появления?

— Он, без сомнения, узнал ее…

— И я так думаю… Он был перепуган не меньше меня, когда эта женщина крикнула ему: «Убийца!… Убийца!» Он тоже что-то говорил, но я не расслышала его слов.

— И вы говорите, что сумасшедшая подняла полусожженное письмо?

— Она унесла его.

— Это надо запомнить… Очень вероятно, что тот клочок бумаги не имеет уже теперь никакого значения, но мы не должны ничем пренебрегать… Во всяком случае, я должен узнать, кто эта женщина и почему она постоянно говорит о Брюнуа.

— Письмо было очень важное?

— Да, мадемуазель, чрезвычайно важное; оно было написано какой-то Клодией, которая обращалась в нем к своему сообщнику.

— Вы помните его содержание?

— Почти слово в слово… Я много раз читал его и перечитывал.

— Там было имя?

— К несчастью, одно только имя, а не фамилия, иначе мы знали бы уже обоих злодеев. Клодия угрожала ему. Между прочим, она писала: «Я скоро буду в Париже и рассчитываю вас там видеть. Забыли ли вы договор, который нас связывает?… Я этого не думаю, но все возможно. Если память вам изменяет, мне довольно этих слов, чтобы, напомнить вам прошлое: площадь Согласия, мост Нельи, ночь 24 сентября 1837 года… Не правда ли, ведь мне не придется вызывать таких воспоминаний, и Клодия, ваша бывшая любовница, будет принята вами как старый друг». Я все отлично помню. Эти фразы слишком ясны, чтобы возможно было какое-нибудь сомнение. Тут говорится о преступлении, жертвой которого был доктор Леруа, дядя вашего отца.

Берта печально вздохнула.

— И мы лишились такого доказательства! — прошептала она. — Ах, судьба жестоко преследует наше семейство…

— Мужайтесь и надейтесь, мадемуазель, — возразил Рене. — Письмо уничтожено, но его заменит Жан Жеди!

— Но кто этот Жан Жеди?

— Я познакомился с ним в одном кабаке в Батиньоле, который пользуется недоброй славой; потом опять встретился в тюрьме.

— И вы воспользуетесь помощью такого человека?

— Почему же нет? Он будет простым орудием в моих руках, и для этого нет нужды в уважении.

— Чего же вы от него ожидаете?

— Многого! Некоторые фразы, хоть и очень неопределенные, дали мне понять, что у Жана Жеди есть какая-то тайна и что между этой тайной и нашей существует тесная связь. Я постарался завоевать его доверие, делая вид, что я такого же полета птица, как и он сам, и достиг своей цели.