Люсьен изумленно посмотрел на Жанну.

— Вы не знаете о том, что госпожа Арман любит вас?

— К сожалению, мне это известно. И уже довольно давно. Но зачем она приходила к Люси?

— Она просто с ума сходит от ревности. И пришла предложить Люси три тысячи франков — а если та захочет, то и больше — за то, чтобы та согласилась уехать, причем не просто из Парижа, а вообще из Франции, и навсегда забыть вас.

— Как она могла! — ошеломленно прошептал Люсьен. — Как она посмела предложить Люси подобную сделку!…

— Посмела. Просила, умоляла. На колени встала, упрашивая спасти ей жизнь: заявила, что, если вы не согласитесь ее полюбить, ей останется только умереть. А Люси возмутилась… Тогда госпожа Арман повела себя совсем иначе и, уходя, заявила, что отомстит ей… А что вы об этом думаете?

— Думаю, что ревность — плохая советчица и что стоит простить того, кто обезумел от любви.

Эта фраза Жанну совсем озадачила.

— Значит, вы нисколько не порицаете госпожу Арман?

— Порицаю, но считаю, что она вполне заслуживает жалости.

— А Люси разве жалости не заслуживает? Или госпожа Арман не ранила ее в самое сердце, не вселила ей в душу ревность и печаль? Если бы вы только видели, в каком она была состоянии — вся в слезах, растерянная, — вы бы поняли, какие муки она испытывает!

— Мне от души жаль ее, мамаша Лизон.

— И только-то?… Господин Люсьен, ваша холодность пугает меня… Боюсь, как бы через пару минут вы не объявили, что больше не любите Люси, что…

— А если так оно и будет? — вдруг перебил ее Люсьен, голос его дрожал.

Разносчица хлеба страшно побледнела.

— Значит, вам приходило такое в голову?

— А если я не должен больше никогда видеться с Люси?

— Ах! Вы, должно быть, шутите! Не видеться с Люси! Это было бы ужасно! Только подумайте о том, Как безумно девочка любит вас! Да она просто умрет! Нет, нет! Вы такого не сделаете!

— А если честь вынуждает меня поступить именно так? Если между нами сейчас стоит непреодолимая преграда?

— Но это же просто невозможно! Вчера не вынуждала, а сегодня уже вынуждает! Или всему виной богатство господина Армана — это из-за него вы голову потеряли?

— Мне открыли глаза на кое-какие факты, и теперь я вынужден поступить так, как велит мне долг.

— Неужели вы собираетесь оскорбить Люси, в чем-то подозревая ее?

— Боже упаси! В чем ее можно подозревать?

— А тогда что же вам о ней сказали? Что выдумали Поль Арман с дочерью? Неужели вы посмеете повторить мне эту постыдную ложь?

— Они вовсе не лгали и ничего не выдумывали. Клянусь вам: преграда, разделяющая теперь нас, непреодолима. Нас с Люси разделяет пролитая кровь!

— Кровь! — повторила Жанна, окаменев от изумления.

— Да… Люси я все так же люблю; может быть, даже больше, чем прежде. Расставаясь с ней, я повинуюсь лишь голосу чести. Увы, честь не позволяет мне жениться на Люси!

— Но почему же, почему вдруг!

— Потому что я не могу жениться на дочери убийцы моего отца!

Жанна вскрикнула и обеими руками схватилась за сердце, словно опасаясь, что оно вот-вот разорвется. Потом пошатнулась.

— Что вы такое сказали? — спросила она вдруг очень отчетливо. — Наверное, я плохо поняла. Вы утверждаете, что Люси — дочь той женщины, которую суд приговорил за убийство вашего отца?

— Да… Она — дочь Жанны Фортье…

— Дочь Жанны Фортье! Ее дочь! Люси — ее дочь!

Жанна буквально рассудка лишилась. И едва не выдала свою тайну. Она уже готова была сказать: «Люси — моя дочь!» Однако довольно быстро опомнилась: вряд ли стоило доверять подобную тайну сыну Жюля Лабру.

— Право, мамаша Лизон, что с вами? — спросил Люсьен; хотя он и знал, как хорошо славная женщина относится к Люси, столь бурная реакция несколько озадачила его.

— Что со мной? — произнесла Жанна, явно пребывая в нерешительности. — Со мной ничего… Просто то, что вы сказали, было так неожиданно, что мне показалось, будто я с ума сошла… Мне и сейчас трудно поверить в это… Люси — дочь Жанны Фортье!… Возможно ли? Откуда вы знаете? У вас есть какое-то доказательство?

— Да, и совершенно бесспорное. Вот оно.

Люсьен протянул Жанне отданное ему Полем Арманом заявление. Жанна, буквально выхватив его из рук молодого человека, жадно принялась читать. Ее бледное лицо при этом постепенно приобретало какое-то совершенно непостижимое выражение.

— Она моя дочь, она действительно моя дочь, — пробормотала Жанна неслышно. — А ведь я чувствовала это. Вот почему я так полюбила ее, что и жизни бы ради нее не пожалела. И я не смогу об этом сказать… И ничего не смогу сделать…

— Да, это и в самом деле так, — с трудом проговорила она, ибо радость и боль одновременно сдавили ей грудь. — Люси действительно дочь Жанны Фортье; но даже если ее мать и вправду совершила преступление, разве девушка сколько-нибудь виновата? Как можно ее карать за чужие грехи? Неужели она непременно должна унаследовать позор, которого вовсе не заслуживает? Было бы благородно и великодушно с вашей стороны протянуть ей руку помощи… И очень жестоко — бросить…

— Протянуть руку помощи!… Бог свидетель: мне бы очень хотелось так сделать, но я не могу. Ее мать убила моего отца!

— Да, ужасно, если это и в самом деле так… а если не так? Вы же сами не раз говорили, что считаете ее невиновной!

— Да, я так и думал. И до сих пор думаю… Но думать — еще не означает быть уверенным, и моя вера в ее невиновность — еще не доказательство. Если бы мне удалось встретиться с Жанной Фортье, я сказал бы ей: «Правосудие не безгрешно. Докажите мне свою невиновность, станьте моим проводником во мраке прошлого, и тогда я сам займусь этим делом и посвящу ему хоть всю свою жизнь, но добьюсь вашего оправдания… И не только ради вас самой, но и ради вашей дочери: я ведь люблю ее!» Во время суда Жанна Фортье утверждала, что старший мастер Жак Гаро написал ей письмо, которое доказывает, что все совершенные тогда в Альфорвилле преступления — его рук дело… И это письмо нужно во что бы то ни стало отыскать… Жанна могла бы как-то навести меня на мысль о том, как это сделать, как выйти на след Жака Гаро — он наверняка не погиб, живет где-нибудь богато и счастливо под другим именем. Мне бы только найти его, а там уж я сумею заставить его доказать невиновность Жанны; но до тех пор, пока этого не произошло, я все же буду сомневаться в ее непричастности к убийству, и в силу этих сомнений никак не могу жениться на ее дочери…

Несчастной матери страшно хотелось крикнуть сейчас же: «Но Жанна Фортье — я»! Однако, подумав, она опять сдержалась. Разве это что-нибудь изменит? Она считала, что письмо погибло в огне. Жак Гаро, если он даже и выбрался из пылающего флигеля целым и невредимым, то где он теперь? Где его искать? И как? Прошло уже больше двадцати лет, он ведь и умереть мог… Так что в отношении доказательств она окажется в том же положении, что и на суде.

— Значит, бедняжка Люси обречена, — произнесла женщина; в голосе ее звучали слезы. — Материнский позор навсегда лишит ее счастья… Сегодня вы ее бросаете, а завтра и вовсе забудете… Жестоко и несправедливо, но я нисколько не упрекаю вас, ибо прекрасно понимаю, что вы никак не можете соединить свое незапятнанное имя с ее — опозоренным.

— Люди мне этого никогда бы не простили, они сочли бы меня выродком!

— А откуда им знать об этом?

— Быстро нашлись бы желающие просветить их.

— Миллионер Арман с дочерью, да? Они, наверное, угрожали вам, обещая так и сделать?

— Да, миллионер мне и в самом деле пригрозил.

— И непременно так и сделал бы. Этот человек хочет, чтобы вы спасли жизнь его ребенку. А, следовательно, принесли в жертву ребенка Жанны Фортье. Его дочь — важнее всех! Но зачем вы привезли меня сюда? Хотите поручить мне сообщить Люси, что отныне ей следует проклинать собственную мать?

— Чтобы просить вас объяснить ей, что между нами теперь пролегла пропасть…

— И вы надеетесь, — вдруг резко сказала Жанна, — что я вот так возьму да и растолкую Люси, чья кровь течет в ее жилах? Мало ей горя от разлуки с вами, так я еще должна к нему позор и бесчестье добавить? Ах! Не рассчитывайте на меня, господин Люсьен, никогда у меня язык не повернется сказать ей такое…