— Просто жить, ведь у нас достаточно для этого денег. Купим особняк в самом красивом квартале Парижа. Будем ходить в театры, принимать толпы гостей.

— И очень скоро нам до смерти надоест такая жизнь — полная бесконечной бессмысленной суеты.

— Никогда не надоест!

— Лично мне будет не хватать работы… движения.

— Ты все еще хочешь работать! Зачем тебе это, если ты и так уже слишком богат?

— Не из-за денег; видишь ли, работа — это моя жизнь.

Мэри с улыбкой посмотрела на отца и сказала:

— Хорошо! Что тебе мешает продать завод здесь и построить во Франции точно такой же? Ты — один из виднейших инженеров и лучший в Соединенных Штатах изобретатель. Имя Поля Армана знают все. Мне бы хотелось, чтобы такое же положение ты занял и в родной стране. Твоя слава вместе с тобой переедет во Францию, и очень скоро ты станешь там так же знаменит, как и в Америке.

Жак Гаро слушал, сдвинув брови.

— Во Франции ты построишь великолепный завод, такой же большой, как в Нью-Йорке. Внедришь свое последнее изобретение — железнодорожные тормоза мгновенного действия. Они там просто фурор произведут. И привлекут к тебе внимание правительства. Тебе вручат какую-нибудь награду, а я буду гордиться тобой и радоваться! Ну, решено, да? Осталось только продать завод, а это не отнимет у нас много времени, потому что тебе не раз предлагали уже это сделать, — и едем! Вы едете с нами, дорогой Овид?

— Там будет видно, малышка, там будет видно… — усмехаясь, ответил Овид.

В глазах Мэри сверкнуло нетерпение.

— Как вам угодно! — сухо сказала она. — Судя по вашему виду, вы намерены сделать все возможное, чтобы помешать отцу исполнить мое желание, но тем не менее, как бы вы ни сопротивлялись, будет по-моему. Я хочу во Францию. Воздух Франции мне просто жизненно необходим, и, если отец откажется отвезти меня туда, я умру! И вы прекрасно понимаете, что он не откажется… Через неделю мы уедем.

И девушка, раздраженная тем, что ей осмелились перечить, быстро вышла из столовой, чтобы вволю поплакать в одиночестве. Лже-Арман остался наедине с Овидом.

— И ты намерен потворствовать этому нелепому капризу? — спросил Соливо.

— А как я могу не -потворствовать? Ты же слышал… Она заболеет… умрет…

— Значит, через неделю вы едете?

— Да.

— О! Чисто отцовская глупость! — воскликнул Овид, пожимая плечами. — Твоя дочь вполне может похвастаться тем, что в свое удовольствие водит тебя за нос!

— Но Мэри права… — возразил Жак. — Я уже достаточно много сделал для Америки. Стоит теперь и с родиной поделиться результатами своих трудов да бессонных ночей. Мы поедем во Францию… Дэвидсон в свое время предлагал мне серьезного покупателя. Сейчас же поеду и продам завод по той цене, которую он предложил.

— Нам нужно серьезно поговорить, братец, — вдруг резко сказал Соливо.

— Хорошо, слушаю тебя…

— Нет, не здесь.

— Почему?

— Потому что то, что я намерен сказать, не должен слышать никто, — понизив голос, сказал Овид.

Поль Арман с подозрением глянул на «братца».

— Что же ты мне такое намерен сообщить?

— Скоро узнаешь; еще раз повторяю: идем в кабинет. Разговор будет недолгим.

Владелец миллионов тоскливо пожал плечами, потом вдруг решительно встал.

— Хорошо! Идем… — хмуро сказал он.

И «братья» удалились в достаточно изолированный от прочего мира рабочий кабинет. Жак произнес:

— Ну, теперь мы одни. Говори! Дверь я запер на ключ.

— Значит, братец мой, — начал Овид, усевшись верхом на стул и облокотившись на его спинку, — ты решил покинуть Америку?

— Да, решил.

— Великолепно! А как насчет меня?

— Ты поедешь с нами!

— О! Вот уж нет! У меня нет ни малейшего желания возвращаться в страну, где я рискую иметь дело с органами правосудия: слишком уж они чувствительны.

— Ты, наверное, имеешь в виду тот давнишний приказ о задержании? Тебе нечего бояться… Срок давности уже истек… никто тебя и пальцем не тронет.

— Знаю, но все же предпочитаю остаться в Америке.

— Ну! Никто и не мешает тебе здесь оставаться… Перед покупателем я поставлю условие: он вынужден будет соблюдать твои интересы. Ты будешь по-прежнему получать свое жалованье и проценты от прибыли. Это тебя устраивает?

— Нет, — ответил Овид, скручивая сигарету.

— Чего же ты хочешь?

— Купить твой завод…

Жак Гаро рассмеялся, глядя на «братца».

— Вот черт! Я-то думал, что ты без гроша в кармане из-за карточных долгов, коль скоро каждый день запускаешь лапу в мою кассу. А послушать тебя, так выходит, ты не только не беден, как церковная мышь, но аж миллиончик сумел скопить? Браво, братец, браво!

— А у меня и нет ни гроша. К тому же вчера я проиграл двести долларов — ты мне их чуть погодя и отдашь — и тем не менее я куплю у тебя завод.

— Хотел бы я знать, какова разгадка у этой загадки.

— А никакой загадки тут и нет. Составим купчую… Ты выпишешь мне квитанцию на миллион и выдашь сорок тысяч долларов в качестве оборотного капитала. Такую цену я назначаю за свое молчание.

Жак подскочил так резко, словно внутри у него сработала пружина.

— За твое молчание! — воскликнул он. — А к чему оно мне, твое молчание? Мне ровным счетом нечего скрывать! И бояться нечего!

— Ты в этом уверен? Подумай-ка лучше, братец, подумай как следует, и ты поймешь, что твое возвращение во Францию возможно лишь при условии, что я буду молчать…

Владелец миллионов никак не мог уразуметь, что же такое стоит за этими смутными угрозами.

— Ты о чем? — спросил он чуть дрогнувшим голосом.

— О том, что было бы большой ошибкой со стороны ЖАКА ГАРО возвращаться на родину, если там вдруг станут известны некоторые маленькие подробности его подвига…

Услышав это имя — ЖАК ГАРО, — бывший мастер потерял над собой контроль и бросился на Овида.

— Что за имя ты сейчас назвал? — вскричал он, схватив «братца» за плечи.

— Твое, черт возьми! — ответил Овид, нисколько не растерявшись. — Хватит, братец мой фальшивый, будет притворяться-то! Тебя зовут Жак Гаро, ты спалил альфорвилльский завод, обокрал и убил своего хозяина, инженера Лабру… А после всех этих прелестей, воспользовавшись случайно попавшим в твои руки чужим удостоверением личности, принял новое обличье: влез в шкуру Поля Армана, умершего в женевской больнице 15 апреля 1856 года.

Жак, шатаясь, как пьяный, в ужасе отступил.

— Кто это может доказать? — сдавленным голосом спросил он.

— Я.

— На каком основании?

— В частности, на основании свидетельства о смерти моего двоюродного брата Поля Армана.

— Лжешь!

— Ну же, старина, не стоит валять дурака; мне ведь все известно, понимаешь, ВСЕ! И тем не менее я предоставляю тебе возможность спокойно ехать во Францию, ибо, если я буду молчать, никому и в голову не придет, что ты натворил целую кучу преступлений и все свалил на несчастную, ни в чем не повинную Жанну Фортье.

— Я и так могу туда спокойно ехать! — вновь обретя свое обычное хладнокровие, циничным тоном заявил бывший мастер. — Что мне может сделать тамошнее правосудие? Я же только что говорил тебе: срок давности уже истек.

— Вот уж дудки! — расхохотавшись, ответил Овид. — Тут ты пальцем в небо попал, старина! По части поджога, кражи и убийства срок давности истек, да; но никак не по части присвоения чужого имени. Стоит только прокуратуре получить вполне обоснованную жалобу на то, что ты живешь под чужим именем, так увидишь: ее сразу же очень даже заинтересует все — ты сам, твое настоящее и твое прошлое.

— И ты подашь такую жалобу? — содрогнувшись, спросил Жак.

— Зависит от обстоятельств. Если ты поведешь себя не лучшим образом — да, запросто. Если сделаешь то, чего хочу я, — нет. Не обижай меня, старина… плати за мою скромность и преданность, не раздумывая. Я ведь уже давненько заподозрил, что ты за птица — чуть ли не во времена твоей свадьбы. И разве я выдал тебя? Принялся шантажировать? Ничего подобного! Я не стал спутывать тебе карты — спокойненько работал наравне с тобой.