— Мальчик мой, ты с ходу попал в «десятку». Ибо как раз этот неясный момент опять вносит невероятную путаницу во всю историю.

И Этьен Кастель рассказал о своей поездке в Жуаньи и в Буа-ле-Руа.

— Но в конце-то концов, очень вас прошу: скажите, вам-то с какой стати так мучиться, пытаясь прояснить темную историю, которая, по большому счету, вовсе вас не касается? — спросил Жорж, выслушав его рассказ.

Этьен как-то странно посмотрел на своего воспитанника, помолчал некоторое время и, ничего не ответив, вдруг сказал:

— Забудем… Мне казалось, что в моих руках ниточка, ведущая к преступнику; она ускользнула от меня, так что поставим на этом точку.

— Вы отказываетесь от начатого дела?

— Так нужно.

Ответив подобным образом, Этьен скрыл от Жоржа правду, но у него были причины не раскрывать свои планы. Когда он вышел от Жоржа, лишь одна мысль, ставшая чем-то вроде навязчивой идеи, сверлила его мозг: нужно отыскать барона де Рэйсса.

Рауль Дюшмэн, полностью выздоровев и получив пять тысяч франков в возмещение нанесенного ему ущерба, поспешил завершить прерванную катастрофой поездку. В Париже он отправился в Батиньоль, на улицу Дам, где жила его Аманда.

Ни Дюшмэн, ни девушка вовсе не забыли о своем решении отомстить лже-барону. Дюшмэн — хотя и с некоторым опозданием — понял, до какой степени компрометирует его кража документа из архива мэрии. И теперь мечтал отобрать у «барона» заявление кормилицы и оба векселя с подделанной им подписью. Аманда же не менее горячо желала заполучить дурацкое признание, написанное ею в Жуаньи по требованию модистки.

К тому же мстительности ей было не занимать. Овид едва не отравил ее, хуже того: он имел возможность в любой момент погубить ее, а таких вещей не прощают.

Поэтому в тот вечер, когда Дюшмэн явился в Париж, она сразу же приступила к обсуждению интересующего ее вопроса.

— Ты готов сражаться против нашего общего врага, беспрекословно повинуясь мне во всем?

Рауль подтвердил еще раз свое согласие.

— Тогда у нас все получится. Я уверена, что Овид Соливо как-то связан с отцом Мэри Арман. Доказательством этому служит тот факт, что добытый тобой документ он передал миллионеру. А значит, именно в Курбвуа, у завода, или в Париже, возле особняка на улице Мурильо, и следует устроить засаду. Рано или поздно Овид Соливо непременно отправится к сообщнику. Нужно быть наготове и сразу же воспользоваться случаем. А значит, тебе следует днями напролет караулить его. Как только Соливо выйдет от Армана — а ты ведь сразу же узнаешь его, — тебе останется лишь проследить за ним; я уже пыталась сделать это, но ничего не вышло. А если допустить, что Поль Арман никогда не принимает его у себя, то он наверняка пойдет к нему сам. А значит, тебе нужно последить и за миллионером, изучить его привычки, разузнать, куда он ходит…

— Завтра же я займусь этим.

Аманда, выдвинув ящик стола, продолжила:

— Здесь лежат все мои сбережения. Эти деньги мне удалось скопить лишь благодаря барону де Рэйссу. Я разрешаю тебе брать их, когда нужно.

— Ну хорошо! Тогда у нас будет общая касса. Все, что у меня есть, тоже перекочует сюда.

И Дюшмэн положил пять тысяч франков, тем самым доказав свое бескорыстие и доверие, что произвело на Аманду очень большое впечатление.

Наутро, сбрив усы и бакенбарды, чтобы Соливо не смог с ходу узнать его, если они вдруг столкнутся где-нибудь нос к носу, Рауль Дюшмэн нанял извозчика и отправился в Курбвуа. Первый же попавшийся ему навстречу человек объяснил, как проехать к заводу. Отыскав здание, Рауль внимательно оглядел фасад и обе двери.

«Невозможно туда войти или выйти оттуда так, чтобы я не заметил, — подумал он. — Остается лишь глаз не сводить с этих дверей. Правда, дежурство мое, судя по всему, может сильно затянуться…»

Он вернулся в карету, ждавшую его чуть поодаль.

— Я жду одного человека, — сказал он кучеру, — так что и вам придется подождать. Можете пока пообедать, только будьте готовы ехать тотчас же, по первому моему требованию.

Кучер был человек бывалый, он не один уже кнут износил, разъезжая по парижским улицам.

— Что, хозяин, следить за кем-то будем? — спросил он, подмигнув молодому человеку. — Говорите, не бойтесь; дело знакомое, я в слежке здорово поднаторел…

— Ну что ж! Именно так…

— Тогда я свою колымагу подгоню к тому кабаку возле завода и забегу проглотить бифштекс или сосиску. Там вы меня и найдете.

Прождав весь день, Рауль Дюшмэн вечером вернулся на улицу Дам; Овид так и не появился. Это было накануне того дня, когда Соливо попытался убить Жанну Фортье.

Пока разворачивались все эти события, каждый жил своей собственной жизнью.

Лже-Арман был полон веры в себя, что, впрочем, нисколько не мешало ему с нетерпением ждать известия о некоем «несчастном случае», которое окончательно бы развеяло все возможные опасения.

Срок, назначенный для подписания брачного контракта между госпожой Арман и Люсьеном Лабру, оставался без изменений. Сияющая Мэри намеревалась в день подписания контракта устроить грандиозный праздник; ей хотелось, чтобы свидетелей ее счастья было как можно больше.

Люсьен был очень занят на заводе, ему даже некогда было повидаться с Этьеном и Жоржем. Без всякого энтузиазма он, преодолевая себя, продолжал играть навязанную ему художником роль.

А Этьен хотел во что бы то ни стало напасть на след Рауля Дюшмэна и госпожи Аманды. Памятуя о том, что сказала ему служанка в гостинице « Привал охотников», он решил, что будет ездить теперь в Буа-ле-Руа каждое воскресенье.

Вечером того дня, когда Жанна едва не погибла, Поль Арман задержался на заводе дольше обычного. Дюшмэн с дьявольским терпением ежедневно дежурил на своем посту. Вдруг напротив заводских дверей остановилась карета. Из нее вышел какой-то человек, и Рауль шагнул вперед, чтобы разглядеть лицо позднего гостя. Увидев его, он чуть не вскричал от неожиданности. Это был Овид Соливо — «барон де Рэйсс».

Это и в самом деле был Овид Соливо, приехавший доложить Полю новость. Днем он послал ему телеграмму, извещая, что будет на заводе вечером, в половине восьмого. Слушая рассказ о том, как было совершено преступление, Поль содрогался от ужаса. Тот факт, что вместе с Жанной раздавило еще и какого-то паренька, показался ему особенно чудовищным, и он сказал об этом «братцу».

— Досадно, согласен, — ответил Соливо. — Но нужно же было довести дело до конца…

— А ты хотя бы уверен в том, что Жанна и в самом деле умерла?

— Как она может быть жива, если на голову ей свалилась люлька весом в пятьсот или шестьсот килограммов? Я видел ее так же, как и тебя сейчас: она лежала на земле мертвая, с расколотым черепом. Ну же, приятель, не волнуйся ни о чем; теперь ты можешь спать спокойно, она не вернется с того света, как Люси… Что сделано, то сделано. Назад не поворотишь. И не будем больше об этом, поговорим лучше о деле…

— О каком еще деле?

— Но, черт возьми! О нашем, о моем — все едино. Я до сих пор вел себя как друг, как настоящий друг, нисколько не заботясь о себе; но после того, что я сделал нынче утром, пожалуй, пора завязывать. Все кончено! И с меня хватит! Хочу уехать из Парижа.

— Ты боишься?

— Не так чтобы уж очень: я ведь был предельно осторожен. Но никогда нельзя знать наверняка, что может случиться.

— Чего же ты опасаешься?

— Друг мой, нельзя быть таким наивным.

— По-моему, тебе абсолютно ничего не грозит, если на Жи-ле-Кер все было именно так, как ты мне только что рассказал.

— Ну, у меня такое сейчас настроение. Чего ты хочешь: я старею. Меня потянуло на тихую жизнь, а спокойно спать я теперь смогу лишь в какой-нибудь другой стране.

— И куда же ты собрался?

— Вернусь в Америку. Мне очень нравятся тамошние края. Я намерен отправиться в Буэнос-Айрес; мне очень расхвалили этот город.