Желая перевести разговор на другую тему, Жорж поинтересовался:

— Как чувствует себя госпожа Мэри?

— Великолепно! Тот проклятый кашель, что напал на нее вчера вечером, больше не давал о себе знать.

— Рад слышать. Я полагаю, скоро состоится свадьба?…

— Разумеется, но все же не так скоро, как мне того хотелось. Не хватает одного документа, я вынужден был запросить его из Нью-Йорка, но это займет от силы несколько дней, так что брачный контракт мы подпишем недели через две.

— А теперь поговорим о том деле, что провело вас сюда!

И Жорж пригласил клиента в кабинет.

Жанна вышла от адвоката в состоянии, близком к безумию. «Поль Арман догадался, кто я на самом деле, — спеша прочь, размышляла она, — и если бы не вмешался этот милый молодой человек, он непременно выдал бы меня полиции… О!… Что же сделает теперь богатый и бессердечный Поль Арман, из-за которого случились все несчастья, постигшие Люси? Конечно же, он станет меня разыскивать; не сам, так полиции все расскажет, а уж они-то быстро раскроют мое прибежище и схватят меня!

Что же мне делать? Как поступить? Не могу же я бросить дочь в одиночестве, болезни и отчаянии. Положение у меня безвыходное… Ну что ж, будь что будет! Вернусь к дочери. Пусть там меня и арестовывают. По крайней мере, до последней минуты я буду с ней…»

Выздоравливающая Люси как будто чувствовала себя получше, и в беспросветном мраке, охватившем душу несчастной матери, тотчас словно лучик света блеснул, так что наша бедная мученица собралась с духом и улыбнулась.

— Мамаша Лизон, — спросила девушка, — вы еще не раздумали встретиться с господином Дарье?

— Нет, миленькая моя, вовсе не раздумала… — ответила разносчица хлеба, — и даже была у него нынче утром…

— Что он сказал?

— Что те, кто устроил эту жестокую травлю, — настоящие чудовища, но с ними ничего нельзя сделать: закон не наказывает подлецов, способных вменить дочери в вину позор, постигший мать.

Люси почувствовала, что на глаза у нее набегают слезы.

— Мать… — с трудом проговорила она. — А ведь, наверное, ей еще хуже, чем мне!

У Жанны от волнения и нежности перехватило дыхание, но Люси не заметила этого: она уже впала в ту горькую задумчивость, что почти не оставляла ее с того дня, когда Люсьен ее бросил.

Закончив деловой разговор с Жоржем Дарье, Поль Арман сел в карету и приказал ехать на улицу Мурильо.

«Напрасно я так разошелся, — размышлял он. — Напрасно дал понять, что узнал в Лиз Перрен Жанну Фортье. Было бы величайшей глупостью с моей стороны вызвать полицию, как я собирался сделать; да у меня просто, наверное, рассудок помутился… Тем не менее тот факт, что Жанна Фортье в Париже, представляет для меня угрозу, и нужно эту угрозу ликвидировать».

Как раз в тот момент, когда миллионер подумал об этом, карета остановилась возле его особняка. У Мэри он застал Люсьена Лабру. Молодой человек добросовестнейшим образом следовал указаниям Этьена Кастеля. Все трое сели за стол. Обедать они закончили довольно быстро. Люсьен не мог надолго оставлять завод без присмотра. Поль Арман тоже ушел, но, против обыкновения, не стал садиться в карету и пешком отправился к Овиду Соливо.

Он уже собирался позвонить, но увидел на противоположной стороне улицы Овида; тот быстро удалялся от дома. Миллионер перешел через дорогу и, ускорив шаги, нагнал его.

— Не стоит так спешить! — сказал он, тронув «братца» за плечо.

— Ну это ж надо! — воскликнул Овид, протягивая ему руку. — Вот так встреча! Что за случай привел тебя в этот квартал?

— Я здесь совсем не случайно… Нам нужно поговорить, дело нешуточное.

— Тогда, дорогой мой родственник и самый лучший друг, — сказал дижонец, остановившись, — вернемся назад и пойдем поужинаем. А поговорим потом: я просто умираю с голоду.

Они вошли в ресторан неподалеку от площади Клиши и приказали обслужить их в отдельном кабинете. Овид заказал ужин и уселся напротив миллионера. Как только еду принесли, Поль Арман взглянул на дверь кабинета, дабы удостовериться, что она плотно прикрыта, и тихо сказал:

— Боюсь, как бы на этот раз не вышло так, что нам придет конец.

Вилка, которую Овид уже было поднес ко рту, так и застыла в воздухе; потом Овид положил ее на тарелку и уставился на собеседника в крайнем ошеломлении.

— Да полно тебе, что ты такое плетешь? — воскликнул он.

Внезапно на ум ему пришло, что госпожа Аманда вполне могла свести с ним счеты, и лицо его стало мрачнеть буквально на глазах…

— Я совсем не шучу. Впрочем, могу все изложить очень коротко: Жанна в Париже, и она отыскала свою дочь!

— Не может быть!

— Это кажется невероятным, но тем не менее так. Я встретился с ней у своего адвоката Жоржа Дарье!

— Она узнала тебя? — с трудом проговорил Соливо; он очень побледнел, его била дрожь.

— К счастью, нет; но само ее присутствие в Париже представляет для меня самую большую опасность из всех возможных. В один прекрасный день она может узнать меня, и ты представляешь, какой это будет скандал… полный крах…

Овид рассмеялся.

— Но, дружище, раз Жанна Фортье не смогла тебя узнать, значит, она не представляет уже для тебя ни малейшей опасности… Честное слово, ты огорчаешь меня, старина! Ты определенно упал духом! Ну же, не заводись по пустякам и положись на меня. Жанна Фортье в Париже, и ты уверен в этом, потому что видел ее… Имя она, конечно же, сменила?

— Теперь ее зовут Лиз Перрен.

— Где она живет?

— Не знаю, но ее наверняка можно найти через Люси…

— И чем же она занимается?

— Работает разносчицей хлеба.

— Что вынуждает ее с утра до вечера без конца ходить по городу. Ну что ж! Не бойся больше ничего: завтра Жанна Фортье перестанет смущать тебя своим присутствием в Париже.

— Что ты собираешься делать?

— Я — ничего; это ты возьмешь листочек бумажки и лучшими толедскими чернилами напишешь прокурору Республики о том, что некая Жанна Фортье, сбежавшая из клермонской тюрьмы, разгуливает по Парижу под именем Лиз Перрен, и что наверняка ее можно найти или напасть на ее след через дочь Люси, проживающую на набережной Бурбонов, 9. И тебе вовсе не обязательно подписывать послание.

— Исключено! Я не буду ничего писать: если ее арестуют, то сразу же станет известно, что я имею к этому самое непосредственное отношение.

— Откуда?

— От Жоржа Дарье. Я хотел устроить так, чтобы ее арестовали прямо там, в его доме, но он оказался на ее стороне и не позволил мне этого сделать.

Слушая его, Овид с досадой теребил ухо.

— Теперь тебе должно быть ясно, — продолжил миллионер, — что действовать подобным образом мы не можем, это было бы большой ошибкой. Жорж наверняка сразу же заподозрит, что дело нечисто. Люсьен Лабру и так уже верит в невиновность Жанны Фортье и сомневается в том, что Жак Гаро погиб. Адвокат Жорж Дарье придерживается того же мнения. И художник Этьен Кастель думает так же. Все они считают, что Жак Гаро жив, и именно ему-то и следовало бы сидеть в тюрьме вместо Жанны Фортье…

— Хотел бы я знать, с чего эти люди суют нос не в свое дело? — пробормотал Соливо. — Беспрецедентная наглость!

Лже-Арман продолжал:

— Достаточно какого-нибудь пустяка — и все всплывет наружу! Одно неосторожное слово — и все пропало. Полный крах! Да это все равно как если бы корабль затонул по прибытии в порт! С ума сойти можно!

И Поль Арман, словно обезумев, схватился за голову.

— Ну же, успокойся, ну! — сказал Овид. — Еще ничто не потеряно, дружище. Согласен: те ужасы, о которых ты говоришь, вполне могут случиться, но ведь с таким же успехом все может выйти совсем иначе. Да, Жанна может заговорить. Но что она скажет? Согласен: она может узнать тебя, а ты заявишь: « Эта женщина бредит! Жак Гаро умер, его больше нет. А меня зовут Поль Арман! Я могу доказать это…»

— Ну да! — уныло произнес миллионер. — Ты же сам сумел выяснить, что Поль Арман умер в Женеве… Почему же другие не смогут сделать этого? Говорю же тебе: нам грозит страшная опасность! И пока Жанна Фортье жива, опасность будет постоянно расти…