Все это госпоже Аманде представлялось вполне ясным, но она догадывалась, что тут кроется еще какая-то страшная тайна, некогда связывавшая — и до сих пор связывающая — лже-барона со страшно богатым промышленником; и ей хотелось пролить свет и на эту тайну. В воскресенье рано утром она села в поезд и поехала в Буа-ле-Руа. За те несколько дней, что они с Дюшмэном не виделись, здоровье молодого человека заметно пошло на поправку: свою бывшую любовницу он встретил уже на ногах. Аманда в подробностях рассказала ему все, что ей удалось узнать относительно Люси Фортье, и юноша понял, какую непоправимую ошибку совершил, украв по требованию барона де Рэйсса документ из архива мэрии Жуаньи; потом Аманда сообщила Дюшмэну, что по приезде в Париж ему вовсе незачем искать жилье. Он вполне может поселиться в ее квартире на улице Дам, в Батиньоле. Дюшмэн согласился, и Аманда уехала в Париж, потирая руки от удовольствия.

«Ну, скоро мы все провернем!» — думала она.

Мэри не стала рассказывать отцу, что произошло между нею и Люси в мастерской госпожи Опостин. Она подсознательно чувствовала, что вряд ли ему это понравится. Но зато ей удалось нанести сопернице сокрушительный удар, а остальное не так уж и важно. Отчаяние Люси свидетельствовало, что Люсьена она считает навсегда для себя потерянным. Мэри просто упивалась одержанной победой и с нетерпением ждала дня своей свадьбы.

Хотя душа дочери Жака Гаро была полна радости и надежды, неизлечимая болезнь, поразившая ее тело, причина которой крылась вовсе не в сердечных переживаниях, продолжала подтачивать ее здоровье. Чахотка, пожиравшая ее хрупкую грудь, неумолимо влекла в могилу исхудавшее тело. Люсьен, которому время от времени случалось мельком с ней видеться, думал о том, что и речи быть не может ни о каком браке с умирающей. Он избегал по возможности ее общества. По его просьбе ему предоставили время на то, чтобы он смог забыть свою боль, но отец с дочерью всячески выказывали свое нетерпение. А боль никак не забывалась.

Лже-Арман, никоим образом не предчувствуя грозящей ему гибели, без малейшей тревоги думал о будущем, твердо верил, что Люсьен, как положено, станет его зятем, и без передышки работал. Правда, болезнь Мэри страшно тревожила его, но он строил иллюзии по поводу того, что брак полностью ее излечит, и старался не задумываться, насколько серьезна ее болезнь.

В то воскресное утро, когда Аманда Регами поехала в Буа-ле-Руа, Люсьен Лабру отправился на улицу Асса. Накануне он получил записку от Этьена Кастеля — тот приглашал его провести день у него вместе с вернувшимся с судебного процесса в Туре Жоржем Дарье. Люсьен пришел первым; пожав ему руку, художник сказал:

— Спасибо, что приняли мое приглашение. Давайте-ка, ожидая Жоржа, поговорим немного о вас. По вашей просьбе я навел справки относительно Жанны Фортье; по сведениям, полученным из вполне надежного источника, ее так и не нашли. Как в воду канула!

— Значит, — прошептал Люсьен, — у меня нет ни малейшей надежды, что удастся поговорить с этой женщиной…

— Похоже, что так; но вы же знаете, что в жизни возможно все — даже невозможное! А как у вас дела с господином Полем Арманом?

— Все так же…

— Вы не последовали моему совету, не стали почаще общаться с госпожой Мэри?

— Сил нет. Да и к чему?

— Не исключено, что общение с ней может принести вам куда большую пользу, чем вы думаете, — очень серьезно заметил Этьен Кастель.

Люсьен с некоторым удивлением посмотрел на художника. Однако Этьен, не имея намерения развивать эту мысль, сказал:

— Я полагаю, что вам сейчас было бы лучше не возбуждать у господина Армана ни малейших сомнений в том, что вы готовы жениться на его дочери, а главное — дать уверенность госпоже Мэри, что ваше сердце отныне свободно и когда-нибудь будет принадлежать только ей.

— Но несчастная девочка умирает прямо на глазах! Ее дни уже сочтены…

— Тем более стоит позволить ей умереть, питая иллюзию счастья; ведь собственно счастья вы ей дать не можете. Бывают в жизни обстоятельства, когда нужно и солгать…

— Но почему, сударь, это нужно делать в данном случае? — спросил Люсьен: советы художника ему казались довольно странными. — Похоже, вы знаете что-то, чего не знаю я. И у вас, наверное, есть веские причины, чтобы предлагать мне разыгрывать перед господином Арманом и его дочерью комедию, которая мне глубоко противна.

Этьен Кастель провел рукой по лбу; вид у него был задумчивый.

— Господин Люсьен, — сказал он вдруг, — вы ошибаетесь, полагая, будто мне известно нечто, чего не знаете вы. Честное слово: я ничего не знаю и ничего не могу вам сказать; просто есть в жизни такая штука, как предчувствие, от которого невозможно избавиться. Именно оно подсказывает мне, что очень скоро мы узнаем, кто же все-таки убил вашего отца, и именно господин Поль Арман поможет нам пролить свет на эту тайну. А еще у меня есть предчувствие, что Люси Фортье в один прекрасный день станет вашей женой. Каким образом? Сам не знаю… но поверьте мне и ждите.

— Как можно ждать, если в душе царит смерть?…

— Еще раз говорю: так надо! Через несколько недель мне предстоит исполнить свой священный долг по отношению к Жоржу. А пока я прошу вас набраться терпения и следовать моим советам, какими бы странными они вам ни казались.

— Да вы просто пугаете меня! Что за секрет вам открылся?

— Никакой мне секрет не открылся. Я пытаюсь найти средство вернуть вам Люси, только и всего, и я сумею сделать это! Так что извольте слепо повиноваться мне недели две-три. Причем. ради вашего же счастья; ничего другого от вас и не потребуется. Договорились?

Люсьен склонил голову в знак согласия.

— А теперь я прошу вас дать мне кое-какие совершенно необходимые сведения; когда мы с вами последний раз виделись у Жоржа, вы сказали, что у вас есть подлинник документа, из которого явствует, что девушка, которую вы любите, — дочь Жанны Фортье.

— Да, сударь, он все еще у меня.

— И этот документ вы получили от господина Поля Армана?

— Да!

— Вы можете дать мне его на некоторое время?

— Конечно же! Если хотите, я сейчас же за ним схожу.

— Не стоит. Только прошу вас принести мне его завтра.

— Завтра он будет у вас, — сказал Люсьен, вопросы художника по-прежнему удивляли его.

Этьен Кастель слишком хорошо разбирался в людях.

— Конечно, все это кажется совершенно непонятным, — сказал он. — Но не надо ничему удивляться. Я, так же как и вы, пытаюсь в полном мраке отыскать правду. Я очень хорошо к вам отношусь, вы вызываете во мне участие, и мне дороги те, кого вы любите. Я долго ломал голову над вашей проблемой, и кое-что мне удалось найти. Конечно, все это пока весьма неопределенно. Может быть даже, ни к чему и не приведет; но если я оставлю все как есть, я буду думать, что поступил легкомысленно, буду чувствовать себя виноватым. Кроме того, по-моему, я уже говорил вам о том, что знаю немало весьма влиятельных людей, всегда готовых прийти мне на помощь. Вот я этим и воспользуюсь — для вас, а не для себя.

— Я от всей души благодарен вам, сударь!

— Подождите, пока дело будет сделано, а потом уж благодарите.

Тут их разговор был прерван отчаянным звонком в дверь. Мгновение спустя Лакей впустил в комнату Жоржа Дарье. Друзья горячо приветствовали друг друга, потом Люсьен спросил:

— Ты доволен своей поездкой?

— Более чем. Мне предстояло выступать на двух процессах. И оба я выиграл. Правда, со мной случилась одна неприятность, помешавшая мне довести до конца дело в третьем процессе, из-за которого мне пришлось ехать в Тур. В день отъезда меня угораздило потерять документы.

— Скорее всего, ты их куда-нибудь не туда засунул… — заметил Этьен.

— О, нет! К несчастью, и в самом деле потерял! Сначала я думал, что забыл их дома. И послал из Тура телеграмму старушке Мадлен. Она ничего у меня на столе не нашла. И я вынужден был попросить двухнедельную отсрочку в надежде, что обклею в Париже все стены объявлениями о пропаже с обещанием солидного вознаграждения и сумею, таким образом, вернуть документы, без которых мой клиент неминуемо проиграет процесс…