— Вах! Так он и слона заказал? — не праздно, скорее учебно осведомился Замбия.
— Нет, Гиви, — искривился Тимур, — ему и без слона по уши хватало. И я к тому про слона, что крюк крепкий. Но вешаться-то Юраня не стал… Тихо, мирно спустился себе по обсыпанной розами лестнице на Петровочку 38 и сознался, что профукал шесть тысяч казённых денег!
— Четыре года общего режима! — знающе крякнул кто-то из «пиджаков», взгрустнул и добавил: — Да, нелёгкое дело, братцы, с похмелья локти кусать!
— Х-ха, если б локти! Если б кусать! — задёргался как при малой нужде Тимур. — Когда после суда ему дали свидание с сестрой, и она к нему в горьких слезах: «Юра, ну что ты с собою сделал!?» — он ей, ну полный младенец: «Ты ничего не понимаешь! Я танцевал с ней вальс и держал за талию…».
— Недолго музыка играла, недолго фрайер танцевал! — поспешно, чтоб другие не обогнали, выпятил ум тот же знающий «пиджак». А другой лысый, обрюзгший, но омоложенный игривым нашейным платочком, добавил:
— За шесть тысяч я вам шестьсот талий подержать дам. А скрипки, хм, кхм, это невзросло. — И губами запфакал.
— Что значит — невзросло? — подал голос Иван. — Я, например, совершенно уверен, что взрослый — понятие относительное, надуманное. Так называют одряхлевших — что не такая заслуга, — а главное, потерявших оригинальность детей, точно усвоивших, чего им «нельзя», но понятия не имеющих, что же «можно».
— Ну, знаете, так рассуждать нельзя, — побагровел зачем-то «пиджак» с платочком.
— Ему можно! — ликующе выставил себя за объяснителя приживала. — Это же Иван Репнёв, автор нашумевшей «Антоновки».
— Об Антоновском восстании, что ли? — робко спросил кто-то. А «пиджак» с платочком умненько свой гонор попятил:
— Может, я не совсем понял. Во мне девять кружек сидит.
— Не это мешает, — отклонил Иван. — Вас заполняет взрослое благоразумие: вот если бы Юраня украл, и концы в воду, тогда вы бы его поняли, оценили. А профукать и повиниться — мальчишество. Вам бы такое и в голову не пришло, потому как там тариф сидит: вальс — бесплатно, талия — червонец. Свались на вас, взрослых, те же шесть тысяч просто с неба, ну кто смог бы Юраню повторить?
— Я! — не упустил счастливый момент Замбия.
— Но вы-то как раз ребёнок, — сказал Иван.
— Зачем обижаешь? — завращал глазами Замбия. — Ребёнки по улицам бегают.
— Но я же видел, как вам слоника приспичило заказать.
— Вах! Я нэ резинового хочу, — обиделся Замбия. — Свадьба нэ имэнины!
— Да в шапито свои люди! Приведём настоящего, — приторно пообещал Матвейка. — И Большой театр сделаем и Худо…
— Ну хор-ррошо!! — остановил приживалу скрипучий голос цареубийцы. Не притулившись к месту, он всё ещё голодовку держал. — Хорошо господа пристроились при Николае Первом! Дзержинского на вас нет, нэпманы!
Железненькие, «калининские» очки Затирухи и планочки незнамо от каких орденов на его застиранной гимнастерке подействовали на табльдот угнетающе. За столом установилось неприятное затишье. И нарушил его развязный Дедуля.
— Вы вот что, папаша: одну кружечку — в себя, а на вторую — тарелку с рачками поставьте, тогда и Дзержинский не понадобится.
Совет был, конечно, идиотским. Как вольёшь одну в себя, когда две в руке спарены… Одну в себя, другую за пазуху, что ли? Но компаньоны поддержали нахала:
— А верно!
— Так оно удобнее будет.
— Комфортнее!..
У Затирухи обвалились щеки, мешая толком слова связать:
— Я-я-я… часовой… окурок Революции…
— Сейчас начнётся, — пообещал Дедуля. — «Я Харьков брал, в царя стрелял и кровь мешками проливал!».
— Да ты, ты рыжий щенок… в меня ещё кулаки, эсеры стреляли, — трескуче произнёс Затируха: его так трясло, что раки на тарелочке всплясывали и пиво в кружках разволновалось, рябью пошло.
— Плохо стреляли, — буркнул в сторонку Дедуля.
— Как!? Что ты, недоносок, сказал? — вздыбился Затируха.
— Это неважно, — отмахнулся Дедуля.
— Нет, это очень важно! Как вы вообще в Ваш Дом печати проникли?
— Через дверь, папаша, угомонись! — лениво сказал Котик.
— Да? Ну вот на неё вам сейчас и укажут, — пообещал Затируха, и как был — с тарелочкой, с кружками — засеменил злыми шажками к выходу.
Через какое-то время он вновь объявился, подталкивая к табльдоту встрёпанного члена правления Стаканова, приведшего свои буравчики в боевую готовность.
— Так, начнём проверку! — торжественно, вернее с обещанием восторжествовать указал на табльдот Затируха.
— За что!? — взял огонь на себя Котик. — Я, может, сирота.
— Ага, с вас и примемся, — заглотил живца бузотёр. — Предъявите-ка члену правления ваш членский билет!
Котик вздохнул, сокрушённо обвёл глазами замершую компанию и как-то вяло, не попадая в прорезь, заскользил пальцами по карману. А Затируха к соблазну публики, вытянувшей головы на скандал, принялся праздновать:
— С-час! С-час скажет «забыл», «обронил», «стащили»… Нет уж, вы как следует билет поищите, прежде чем вас с гоп-компанией за порог выставят.
«Чёрт знает что!» — подумал Иван, а «пиджакам» было и вовсе худо. Померкли. Затаились, как мыши беспаспортные. И тут… Нет, это был не фокус-покус, а много лучше. В лучших традициях казино, Котик прекратил блеф на высокой ноте и одну за другой положил на стол картонки, дававшие право входа в Дом кино, Дом литераторов, Дом актёров, Дом композиторов, а для полного покера кучу накрыл гостевым билетом Дома журналистов. И по мере того как билеты на стол ложились, «пиджаки» всё более ободрялись, а у Затирухи стремительно запотевали очки, и планочки неизвестных орденов как-то углом вниз ползли. К концу сеанса Затируха был совершенно повержен, растоптан и из одного лишь упрямства жив.
— Билеты крадены! Карточки перелеплены! — кричал он недостоверным голосом. — Их всех, всю бражку обыскать надо. Зовите милицию!
Подстёгнутый на нежелательную принципиальность Стаканов в раздумчивости топтался: «С кого начать? И стоит ли звать постового?».
Позеленевший при слове «милиция» Дедуля (наследственность!) эти колебания уловил и за живот страдальчески ухватился:
— Вот вам моя девушка, почти жена, — предложил он залог Стаканову. — А мне на минуточку кое-куда… Ну просто сил нету!
— Тимур, у меня тоже сил нету, — запротестовала девушка-жена.
— По-очереди, Натуля! — заверил сахарно плут, изготовившись на побег. Но Котик его к себе жёсткой рукой пристегнул: «Сидеть!» — и к компании:
— Обождите, друзья, я мигом вернусь. Есть варианты.
Котик удалился. А Затируха ещё большую бузу поднял — гнать! обыскать! — сам разбушевался и публику разволновал. И непонятно, чем бы эта заваруха кончилась, не спустись в подземелье величественный Николай Первый, слегка пригнувшийся и припадавший для солидности на одну ногу. Следом за ним с непричастным видом и кубинской сигарой в зубах шествовал Косик.
— Гражданин, у вас какой номерок? — на басах и без предисловий навалился на лектора гардеробщик, за рукав неласково взявши.
— Что?! — вскрикнул Затируха опешенно. — Помогли бы лучше нам с бандой справиться!
— Номерок от пальто у вас какой будет? — пропустил «банду» мимо ушей Николай. — Ну? Покажите!
Затируха яростно, будто фигу, номерок показал.
— Ага, так оно и есть, — процедил с мрачным укором Николай. — Пойдёмте, гражданин лектор!
— Куда? С какой стати?
— У вас пальто с нарушением сдадено, — пояснил не столько Затирухе, сколько Стаканову гардеробщик. — Вешалка порвана. Непорядок!
— Что!? — охрипшим голосом переспросил Затируха. — В нашем доме чуженравные люди — вот где непорядок! Не потерплю, чтобы в моём доме…
— Вах! И давно вы его купили? За сколько? — обнаглело полюбопытствовал Замбия в стремлении косвенно подчеркнуть, что и покупка Домжура с баром не была бы для него разорительной, неподъёмной.
— Да, давно. Очень давно! И оплатил кровью ещё в Гражданскую, — застучал кулаком в орденские колодочки Затируха.
«Пиджаки» так и прыснули. Уж больно смешно было представить, что Затируха с его сиротскими очёчками и в гимнастёрочке хоть что-то кроме пивка оплатить может. И Затируха от этих хиханек-хаханек потерял все ориентиры: сорвал очки, отчего глаза сделались невидящими, безумными:
