— Рота, в расположение, шагом — марш! Раз-два! Раз-два! Песню — запе-вай!

В чистый, напоенный запахом пряных трав местной степи, окружающей тренировочный лагерь, взвился мощный голос запевалы:

А вот и Раут. Стоит, губы шевелятся. Считает. Ждёт потерь. Снова пересчитывает. Не верит своим глазам. А впереди — Иван Данилович. Ромбами на погонах лейтенантскими сияет…

С утра отдых. Редкое солдатское счастье. Можно ничего не делать, валяться на кровати, смотреть головизор, читать книжку или писать письма домой, которые никогда не получат родственники. А ещё можно засесть в учебном классе, включить компьютер и попытаться проиграть заново всё, что происходило с тобой в те двое суток. Снова ощутить надсадное дыхание напарника в микрофонах, рвущийся со свистом воздух в измученных лёгких, кипение адреналина в бурлящей от опасности крови. Всё можно. Имперские офицеры и сержанты сегодня в городке не присутствуют. Хоть водку пей. Ничего тебе не будет. Но удивительно, к спиртному никто не притронулся, хотя лавочка и работала без ограничений. Только отчего-то солдаты не местный алкоголь пьют, а чай. Ну, не совсем чай, так, есть у них одно растение. Тоже заваривают в кипятке. Настой получается густой, коричневый, взбадривает сильно. Сон ещё пропадает. Вот и сидят бойцы, расслабляются. У каждого на столе по коробке конфет или какой-нибудь выпечки. Уплетают сладкое. А почему — сами понять не могут. Может, потому что утром медицинское освидетельствование на предмет пригодности к космическим полётам? Тоже причина…

Иванов сидел в тактическом классе. Умная машина и так и сяк вертела данные, которые Михаил заложил в неё со своего сержантского планшета. Проигрывала различные варианты, моделировала ситуации. Сержант не хотел влипать в истории. Насчёт того чтобы стать флотским, он и не мечтал. Ведь даже к авиации никакого отношения, той, ещё земной, отношения не имел. Раз, правда, аэродром охраняли. И всё. А вот пограничником, а затем пехотинцем пришлось отбыть почти три года. Уже документы получил проездные домой, да вот — полыхнуло. Аккурат в понедельник должен был на поезд садиться в городе Сортавале, что в Республике Карелия. И на тебе — война… Ему не повезло. Но не в том смысле, что немцы напали. Через неделю после начала и финны выступили. Михаила снайпер подстрелил. Хорошо хоть не насмерть! Два месяца в Ленинграде в госпитале провалялся. Выкарабкался. Потом — чудо спасло. Оказался по ту сторону кольца. И пошло, поехало. Стоять до последнего, затем назад. Снова стоим. «Кто смелый» в левой руке, «СВТ» — в правой. Ячейка. И такие же, как он, по бокам. Страшно. Стреляешь и не видишь, есть кто ещё живой рядом или нет? Потом легче стало. Когда население мобилизовали на рытьё рубежей. Занимали иногда окопы. В полный профиль. Заботливо выстланные по дну мостками из прутьев, чтобы сидельцам в осенней грязи не утонуть. Так дошли до Стремилово. Снова зацепило. Правда, вскользь. Осколком. Даже не уходил в тыл. Зажило как на собаке. Ротный санитар перевязки делал. Пристал к ним мужик один, по образованию — ветеринар. Но дело знал. Не жаловались на него бойцы. Что мог и не мог, всё равно делал. Руки не опускал. Под Москвой его и убило. На том же Стремиловском рубеже. Раненого бинтовал, а его со спины, очередью в упор. Так ведь немца пытался спасти…

Зимой ожили. Считай, на полторы сотни вёрст германцев отогнали. Да и потом тоже долбили от души. Поверили, обрадовались. Союзники так называемые проснулись. Появились в войсках танки невиданные, патроны с иностранными надписями, гранаты. Кое-кто из командиров стал «кольтами» щеголять, «браунингами». Коричневые кожаные костюмы напялили. Да толку! Летом Гитлер снова дал по зубам Красной Армии. Чудом Михаил под Киев не угодил! Просто чудом! Кто-то из железнодорожного начальства напутал, и вместо Украины их эшелон на Дон попал. И вот…

Оторвался от экрана, по которому сейчас спешили крошечные фигурки его взвода, взглянул в огромное, во всю стену, окно, и внезапно призадумался — зима тут бывает или нет? Доведётся ли узнать? Так вдруг захотелось вдохнуть морозного чистого воздуха, ощутить хруст свежевыпавшего снега под ногами. Вспомнить детство, скатиться с высоченной горы на самодельных, из клёпок от старой бочки, лыжах, под восторженный визг стоящих вдоль спуска девчонок…

Иванов до сих пор не мог прийти в себя, всё время посматривая на новенькие эмблемы в погонах-хлястиках. Его приписали к флоту. Одного из всех, кто был с ним в учебной роте. Впрочем, в солдатской книжке-чипе уже стояло: сержант космического десанта. И отметка об участии в боях. Впрочем, такая же запись, насколько он знал, была у всех землян, кто уцелел. А уцелело, против ожидания злопыхателей адмирала Стампа, — подавляющее большинство. Полегли те, кого и на Земле за нормальных солдат не считали: французы, итальянцы, румыны. Так что ничего другого от них, впрочем, и не ожидали. Вообще, как сообщил на последней поверке Иван Данилыч, ставший заместителем командира учебно-тренировочного центра, а не лагеря, как бойцы по привычке называли, наименьшие потери пришлись на русских и немцев. Затем шли японцы. Ну, самураи понятно почему — из-за своего гонора. Научатся. Но когда только Михаил об этом узнает…

— Нуль-лифт!

Привычно закрыл глаза. Даже сквозь веки полыхнула вспышка. Сильнее, чем обычно. Снова обрёл зрение — обычное корабельное помещение. Трубопроводы, кабели по стенам. Датчики всякие. Сверху рявкнуло:

— Вперёд, сержант!

Раз говорят, надо делать. Вышел наружу — опять толстый имперец в чёрных узеньких очках:

— Фамилия?

— Иванов.

— Прямо по коридору, дверь номер семьдесят пять.

Двинулся в указанном направлении. А там — снова ребята с клистирами наперевес, медицинская команда. И вновь — на стол, пока заново организм не проверят. Затем — проверка интеллекта. После — окончательное решение, которое обжалованию не подлежит. Мурыжили Мишку, мурыжили, головами качали с умным видом, разные слова, валерьянкой отдающие, говорили на своём лекарском жаргоне. Потом хитромудрый агрегат погудел, поругался на своём машинном языке, выдал наконец решение. Положительное. А кое-кого и назад завернули. Короче, опять Иванов курсант и опять лишился своих квадратиков на погонах. Взамен — четырёхлучевая звезда с длинным хвостом, чёрный флотский комбинезон, а в погонах кружок. Кандидат в офицеры. И не поймёшь, что это значит: с одной стороны — рядовые и прочие тянутся во фрунт, глазами едят и причмокивают. С другой стороны — учебной ротой старшина командует. Непонятки. Ну, разберёмся. И ещё — когда новую форму получил, переоделся, сразу увели его в какую-то комнатку, сразу нацепили тяжёлый шлем с кучей антенн и начали разные вопросы задавать. И ведь не допрос, хотя кому здесь военные тайны РККА нужны? Так, вроде… Какого цвета небо над головой? Сколько ног у человека? У кого четыре ноги и длинный нос? Тут Мишка в лужу сел. Про слонов первый раз в жизни услышал. В общем, с кресла слез — уже ужин. Сразу после него построение, и отбой. Казарма общая. В помещении — человек сто, наверное. Если не больше. За день так умотали всякими процедурами работники клизмы и касторки, что вырубился Иванов, едва головой подушки коснулся. Едва успел тумбочку свою активировать.

Подъём состоялся по обычному имперскому военному распорядку, в шесть тридцать. Умывание, одевание, зарядка. Потом душ, снова одевание, но уже в стандартную военную форму. С утра-то одевают специальный тренировочный костюм и особые ботинки, невесомые, подошва слегка пружинит. Кроссовки называются. От слова «кросс». Нечто вроде такого раньше «спортсменками» именовали. Едва обмундировались, старшина глотку раззявил:

— Господа кандидаты, строиться на улице!