— Джон, рад тебя видеть. — Итридж отодвинул свой стул. — Ты ведь знаком с главным медицинским экспертом Кей Скарпеттой?

— Конечно, конечно. Как поживаете, доктор Скарпетта? — Со сдержанной улыбкой сенатор пожал мне руку. — А это — мой сын Скотт.

Я заметила, что Скотт не унаследовал от своего отца грубые, довольно крупные черты лица и невысокое, приземистое телосложение. Молодой человек был противоестественно красив, высок, строен, его приятное лицо обрамляла шапка великолепных черных волос. Ему было двадцать с чем-то, а в глазах сквозила обжигающая надменность, которая меня неприятно беспокоила. Дружеский разговор не рассеял моей тревоги, и после того как отец с сыном в конце концов снова оставили нас одних, я не почувствовала себя лучше.

— Я видела его где-то раньше, — сказала я Итриджу после того, как официант снова налил нам кофе.

— Кого? Джона?

— Нет, нет... Конечно, сенатора я видела и прежде. Я говорю о его сыне, о Скотте. Его лицо выглядит очень знакомым.

— Возможно, ты видела его по телевизору, — ответил Итридж, украдкой бросая взгляд на свои часы. — Он актер, или, по крайней мере, пытается им быть. Кажется, у него несколько незначительных ролей в каких-то мыльных операх.

— О боже мой, — пробормотала я.

— Ну, может быть, еще пара эпизодических ролей в кино. Он жил в Калифорнии, а теперь обретается в Нью-Йорке.

— Нет, — сказала я ошеломленно.

Итридж поставил чашку на стол и уперся в меня спокойным взглядом.

— Как он узнал, что мы завтракаем здесь сегодня утром. Том? — спросила я, усиленно стараясь придать своему голосу твердость. Перед глазами всплывал образ: «Галлахер», одинокий молодой человек, потягивающий пиво через несколько столиков от того места, где сидели мы с Марком.

— Понятия не имею, откуда он узнал. — Глаза Итриджа блестели от тайного удовлетворения. — Достаточно сказать, что я не удивлен, Кей. Молодой Патин уже несколько дней следует за мной как тень.

— И это и есть твой источник информации из Департамента юстиции?..

— Боже милостивый, конечно нет! — воскликнул Итридж.

— Спарацино?

— Я бы предположил именно это. Это наиболее логичное объяснение, не так ли, Кей?

— Но зачем?

Итридж некоторое время изучал счет, а затем ответил:

— Чтобы быть в курсе событий. Чтобы шпионить. Запугивать. — Он взглянул на меня. — Выбери, что тебе больше нравится.

Скотт Патин был ярким образчиком тех молодых людей, что никогда не снимают маску высокомерия и мрачной величавости. Я вспомнила, как он читал «Нью-Йорк Таймс» и с угрюмым видом пил пиво. Я непроизвольно обратила на него внимание только потому, что чрезвычайно красивых людей, так же как и великолепные цветочные композиции, трудно не заметить.

Я почувствовала побуждение рассказать обо всем этом Марино, когда немного позже этим утром мы спускались в лифте на первый этаж моего офиса.

— Я уверена, — повторила я, — он сидел через два столика от нас у «Галлахера».

— И с ним никого не было?

— Никого. Он читал и пил пиво. Не думаю, чтобы он что-нибудь ел, но, вообще-то говоря, точно не помню, — ответила я. Мы проходили через большую комнату, используемую для хранения всякой ерунды, в которой пахло картоном и пылью.

Мое сердце и рассудок отчаянно пытались справиться с раной, нанесенной очередной ложью Марка. Он сказал, что Спарацино не знает о моем приезде в Нью-Йорк, и его появление в ресторане — просто совпадение. Это не могло быть правдой. Молодой Патин был приставлен, чтобы шпионить за мной тем вечером, то есть Спарацино заранее знал о нашей встрече с Марком.

— Ну, можно посмотреть на все это и с другой точки зрения, — сказал Марино, пока мы, пробирались через пыльные внутренности нашего здания. — Скажем, для Патина один из способов выжить в Нью-Йорке — это на полставки стучать для Спарацино, о'кей? Ведь он мог быть послан, чтобы следить за Марком, а не за тобой. Вспомни, ведь Спарацино рекомендовал эту бифштексную Марку, по крайней мере, по словам последнего. Так что Спарацино вполне мог знать, что Марк тем вечером собирался там ужинать. Спарацино навострил Патина к «Галлахеру» проверить, что собирается делать Марк. Патин так и поступает, сидит и в одиночестве пьет свое пиво, когда входите вы с Марком. Возможно, в какой-то момент он выскользнул, чтобы позвонить Спарацино и сообщить ему новость. Сработало! Дальше — ты знаешь, появляется Спарацино.

Мне очень хотелось верить в это.

— Конечно, это всего лишь теория, — добавил Марино.

Я не могла позволить себе поверить в это. Правда, сурово напомнила я себе, заключается в том, что Марк предал меня. Он — преступник, если верить Итриджу.

— Ты должна учитывать все возможности, — заключил Марино.

— Конечно, — пробормотала я.

Мы прошли очередной узкий коридор и остановились перед тяжелой металлической дверью. Отыскав нужный ключ, я открыла дверь в тир, где эксперты по огнестрельному оружию проводили баллистические экспертизы практически любого стрелкового оружия, известного человеку. Это было скучное, отравленное свинцом, закопченное помещение, целая стена которого была увешана рядами револьверов и автоматических пистолетов, конфискованных судом и, в конце концов, переданных в лабораторию. В подставках стояли ружья и автоматы. Дальняя стена была усилена толстой сталью и изрыта тысячами отверстий от пуль, простреленными за долгие годы. Марино направился в угол, где были свалены в кучу голые торсы, тазовые части, головы и ноги манекенов, производившие жуткое впечатление братской могилы.

— Ты ведь предпочитаешь белое мясо, не так ли? — спросил он, выбирая мужской торс бледного телесного цвета.

Не обращая на него внимания, я открыла футляр и достала сияющий нержавеющей сталью «Руджер». Марино продолжал грохотать в углу пластиком до тех пор, пока не выбрал кавказскую голову с нарисованными темными волосами и глазами, которой и увенчал торс, а затем получившийся бюст водрузил на картонную коробку у стальной стены примерно в тридцати шагах.

— У тебя одна обойма на то, чтобы он стал историей, — сказал Марино.

Зарядив свой револьвер, я взглянула на Марино, который из заднего кармана брюк доставал девятимиллиметровый пистолет. Оттянув затвор, он вытащил обойму, а затем защелкнул ее обратно.

— Счастливого Рождества. — Марино протянул мне его ручкой вперед.

— Нет, спасибо, — сказала я, стараясь быть вежливой, насколько возможно.

— Пять выстрелов твоим револьвером — и ты выбываешь.

— Если я промахнусь.

— Черт, док. Все иногда промахиваются. Недостаток твоего «Руджера» — малое количество зарядов.

— Уж лучше пусть будет мало зарядов, но зато х-оро-шее попадание. А все эти штуки только разбрызгивают свинец.

— У них чертовски большая огневая мощь, — сказал Марино.

— Я знаю. С пятидесяти футов примерно на сто футо-фунтов больше, чем из моего, если я использую патроны «силвертипс».

— Не говоря уже о том, что выстрелов в три раза больше, — добавил Марино.

Я стреляла раньше из девятимиллиметровых, и они мне не понравились. Они были не столь точны, как мой тридцать восьмой, не настолько безопасны и к тому же давали осечки. Я не из тех людей, которые меняют качество на количество, и, по моему глубокому убеждению, никакая огневая мощь не может заменить знания и практику.

— Тебе понадобится только один выстрел, — сказала я, надевая звукоизолирующие наушники.

— Да. Если этот выстрел — промеж его чертовых глаз.

Уравновесив револьвер левой рукой, я спустила курок и выстрелила один раз в голову манекена и три раза в грудную клетку, пятая пуля задела левое плечо. На все это потребовалось несколько секунд, голова и торс слетели с коробки и безжизненно громыхнули о стальную стену.

Ни слова ни говоря, Марино положил девятимиллиметровый пистолет на стол и из кобуры под мышкой достал свой триста пятьдесят седьмой. Похоже, я задела его за живое. Без сомнения, ему было совсем не просто найти для меня автоматический пистолет. Он думал, что я обрадуюсь.