Я перечитал то, что написал минувшей ночью. Все это очень объективно и справедливо, и, думаю, это помогло мне лучше посмотреть на самого себя. Одно я заметил: еще совсем недавно это расстроило бы меня, но теперь это помогает мне лучше разобраться… Когда я писал о том, что произошло, я постоянно упоминал себя как себя, а не как то существо, которым стал. Я понимаю, что это своего рода защита, что так я писал, боясь сказать правду. Ибо, разумеется, он и я — одно и то же. Мы — одно существо, у нас есть различия, мы меняемся, но в основе мы одно и то же. Я даже признаю это сейчас, что говорит о том, насколько ясно я мыслю. Не уверен, отчего именно произошла эта перемена: оттого ли, что я с таким трудом пытался вспомнить все подробности той ужасной ночи, или оттого, что я больше становлюсь им, а он — мною, или же я пишу так исключительно ради легкости стиля и для удобства чтения, — что бы это ни было, по-моему, это хороший симптом. Он говорит о моей искренности и о том, что мне нечего скрывать. В конце концов эта ночь была необычной… чрезвычайной… и стоит ли удивляться, что я запомнил ее намного отчетливее, нежели чем другие ужасные ночи в клетке. Надо подождать, посмотрю, как пойдут дела в этом месяце, когда снова вернусь в клетку. Снова захвачу с собой этот дневник и проведу там побольше времени. Не буду больше рисковать и не уйду из дому. Я не должен делать так, чтобы произошло еще что-нибудь. Но… я не совсем уверен в том, что в данном конкретном случае можно видеть только плохое. Стоит только подумать, скольких молодых мужчин эта женщина совратила бы, скольких бы еще ввергла в грех, распутство, скольких погубила бы… что ж, быть может, я многих спас. И конечно же, этой женщине лучше не жить. Незачем ей жить. Пусть она и молода, но уже состарилась от греха и в своем распутстве никогда не была бы счастлива…

Подумать только — на другой день после того, как это произошло, я и в правду подумывал о самоубийстве! Впрочем, это одни эмоции, что на меня не похоже! Но теперь все хорошо, и в последние две недели я чувствую себя куда лучше, чем чувствовал долгое, долгое время. Трудно найти этому причину, кажется, будто я довершил какое-то дело… будто неожиданно достиг какой-то вершины, добился чего-то, чего мне давно хотелось, а я сам и не знал об этом. И вместе с тем ничего не изменилось. Не понимаю, в чем дело. Должно быть, это нечто неосязаемое, будто сами собою строились какие-то планы, чего я не подозревал, но сами по себе они же и исчезли. Возможно, потрясение оттого, что произошло в ту ночь, прояснило мое сознание. Наверное, так и есть. Я не могу проследить за своими мыслями и эмоциями, но дело обстоит именно так. Это не новое чувство, но новая глубина удовлетворения. Помню, нечто подобное я испытывал, когда был молод. Почти то же я ощущал, когда сломал свою любимую игрушку. Это близко к тому, как я себя чувствовал, когда разделался с той злобной собакой, которая напала на меня. Это весьма любопытный феномен. Весьма любопытно, что три случая, настолько разные, могут вызвать одни и те же чувства. По-моему, это очень интересно…

28 июля

Этот день приближается. Я вполне готов подчиниться. Физически я хорошо подготовлен, сознание ясное, жизнь я веду чистую, и если мне приходится страдать одну ночь, то едва ли стоит жаловаться на это. Однако мне бы не хотелось, чтобы моя жена вела себя столь своеобразно, как в эти дни. Весь этот месяц она, казалось, была очень далека от меня. Возможно, она и вправду поверила в эти фальшивые газетные сообщения и рассердилась, что я ничего ей не объяснил, но ни словом, ни жестом не выдала себя. Она вообще ничего не сказала об этом. Теперь это уже не самая свежая сенсация, ее сменили новые скандалы, сплетни и новая ложь. Однако каждый день в газетах печаталось маленькое сообщение о том, как идут дела у полиции. Каждый день заявляли, что арест неминуем. У меня это вызывает смех. Очень надеюсь, что они не арестуют какого-нибудь невинного человека. И тем не менее я уверен, что если и арестуют кого-нибудь, то это будет известный извращенец, который виновен куда в более худших преступлениях, чем мое, так что меня это не очень волнует. Наказание за чужой грех совершенно справедливо, если свой собственный грех совершен. Что же до меня… и что до того мужчины, который убил библиотекаршу… я не чувствую за собой никакой вины.

29 июля

Возвращаясь сегодня домой после дневной прогулки, я увидел, как из нашего дома выходит рабочий. Там же стоял грузовик, и мне показалось, что он был из той же компании, которая соорудила для нас клетку. Я спросил об этом у Хелен. Вопрос, кажется, смутил ее, но она сказала, что никакого грузовика и рабочего там не было. Меня это поначалу заинтересовало, и я даже подумал: может, она неверна мне, так странно и тревожно она себя ведет. Но это было бы так ужасно, что лучше бы эта идея вообще не приходила мне в голову. Грех так думать. Я бы и сам мог догадаться, в чем дело. Хелен попросила рабочего что-то сделать для меня, чтобы мне было удобнее в клетке. Может, он поменял обивку или включил более яркий свет. Не могу представить, что бы это могло быть. Конечно, жена хотела сделать мне сюрприз. Наверное, решила придумать что-нибудь такое, что позволило бы мне чувствовать себя лучше, когда я отправлюсь в клетку. Возможно, это и поможет. И вместе с тем я надеюсь, у нее хватило ума логически объяснить рабочему, если он видел клетку внутри, для чего нужна обивка. Даже у невежественных рабочих иногда есть воображение… Полагаю, и они иногда читают газеты. Но ведь имеем мы право на обитые стены в клетке, которая находится в нашем собственном доме, если нам так хочется, и никто не должен спрашивать почему.

Мне сейчас пришло в голову: а может, этот человек заходил для того, чтобы заменить замок на более крепкий? Хелен в последнее время кажется такой странной… Она стала так далека от меня. Возможно, она боится. Бедняга. Я ее понимаю. Надо бы мне попытаться быть с ней помягче, терпимее относиться к ее слабостям. Надо бы выказать какой-нибудь небольшой знак внимания. Возможно, сегодня вечером пойду к ней в спальню. Она всегда кажется мне признательной, когда я это делаю, а я уже давно у нее не бывал. Но это ее вина. Она никоим образом не дает мне понять, что хочет, чтобы я это сделал, а делаю я это только для нее. Возможно, и она стала понимать, что воздерживание более нравственно, чем плотская близость, пусть даже и освященная узами брака.

30 июля

Хелен чудесным образом изменилась.

Разве можно постичь то, что происходит у женщины в голове? Даже у самых простых, лишенных всякого воображения женщин в глубинах мозга подчас сокрыто нечто такое, чего никогда не понять. Я чувствую, что наделен проницательностью, как и любой другой мужчина, что силой разума способен проникнуть в любые логические глубины, и тем не менее ума не приложу, что заставило мою жену настолько измениться. Кажется, это стало проявляться еще задолго до нашего ночного свидания, но минувшей ночью это было особенно заметно. Возможно, все дело лишь в том, что и причины-то никакой нет, а только хаотические обрывки глупеньких мыслей, беспорядочно движущихся в узеньком женском мозгу. Не хочу так думать. Я предпочитаю в жизни хорошо организованный порядок. Но мое сознание открыто и для других возможностей. Так и должно быть, ибо человек с закрытым сознанием будет не в состоянии смотреть на жизнь, как должен делать это тот, кто очутился в моих обстоятельствах. Я бы ничуть не удивился, если бы узнал, что я единственный человек, который когда-либо был болен этой болезнью и при этом сумел сохранить здравый ум. Может, это и напрасное утверждение, но человек все же должен осознавать свои добродетели, чтобы пользоваться ими. Я горжусь своей скромностью.

Минувшей ночью я решил отправиться в ее спальню. Она рано легла спать, и спустя какое-то время я пошел к ней. Но на этот раз все было по-другому. Когда я открыл дверь ее спальни, Хелен быстро села в кровати, подобрав одеяло до подбородка, и уставилась на меня широко раскрытыми глазами. Мне даже показалось, что она лежала и ждала, когда я приду. Уже одно это странно. И то, как она смотрела… как бы даже со страхом. Едва я дотронулся до нее, как она вся сжалась. Она ничего не говорила, но дрожала у меня в руках и все пыталась рассмотреть мое лицо. Мне не нравилось это ее выражение, этот ее взгляд. Будто ей казалось, что эта ночь была ночью перевоплощения. Может, она перепутала числа. Но ведь должна же она знать, что я-то этого никогда не забываю. Разве может моя жена бояться меня? Результат ли это той чудовищной лжи в газетах, или Хелен мучается от напряжения — возможно, страдает, сочувствуя мне? Может, и так. Она явно становится другой, когда приближается эта ночь, и я должен отправляться в клетку. Я слышал, что любящие часто страдают из-за любимых. Говорят, мужчины испытывают схватки, когда их жены беременны. Может, это что-то в таком же роде. Я предпочитаю думать именно так, потому что мне неприятно думать, будто она боится меня.