– Сюда, сержант, – сказала она, указывая в переулок, явно подвергшийся нашествию охотников за добычей.

Черный дым затягивал город, в котором плакали женщины и по улицам ходили патрули.

Ахмаднагар пал.

Майор Додд недооценил Уэлсли, и результат просчета потряс его. Человек, которого он презрительно называл Малышом, отважился на такое дерзкое, отчаянное, рискованное предприятие, как эскалада. Додд ожидал от него осторожности и хотел этого, поскольку осторожного врага легче победить, но Уэлсли продемонстрировал откровенное презрение к защитникам города и предпринял штурм, который по всем канонам военного искусства должен был закончиться крахом. Так бы и случилось, если бы на выбранных для штурма участках оказалось достаточное число обороняющихся, но на деле все обернулось иначе, и тот факт, что британцы взяли верх малым числом и с использованием всего лишь четырех лестниц, подчеркивал унизительность поражения. Победа означала, что генерал Уэлсли обладает качествами, обычно приобретаемыми только опытом и возрастом, а также то, что Додд ошибался в своей оценке сэра Артура. Именно последнее беспокоило его более всего. Решение сменить британскую армию на армию Полмана было продиктовано обстоятельствами, но Додд нисколько не раскаивался в выборе, поскольку служившие маратхским правителям европейские офицеры быстро становились богачами. К тому же маратхские армии численно превосходили противостоящие им силы и, следовательно, имели больше шансов на победу в войне. Но если британцы вдруг окажутся непобедимыми, это будет означать, что ни на победы, ни на богатства нечего и рассчитывать, а впереди только поражения и бесславное бегство.

Вот почему, удаляясь от оставленного города, Додд все более склонялся к тому, чтобы объяснить успех Уэлсли удачей новичка, и даже убедил себя, что эскалада была глупой, безрассудной затеей, обреченной на провал, но волей случая или прихотью судьбы обернулась незаслуженной победой. Успех построенной на риске стратегии, рассуждал майор, рано или поздно подтолкнет Уэлсли к очередной авантюре, и уж тогда опрометчивость обязательно будет наказана. Размышляя таким образом, он пытался подсластить горечь поражения и открыть хорошее в плохом.

Ничего хорошего в плохом не находил капитан Жубер. Следуя за майором, он то и дело оборачивался в надежде увидеть белое платье супруги в толпе беженцев, покинувших город через северные ворота, но ни ее, ни лейтенанта Сильера среди них не находил. Разочарование накладывалось на боль потери, сносить которую становилось все тяжелее. Пьер Жубер почувствовал, как защипало в глазах. Он попытался сдержаться, но мысль о том, что его супруга, юная Симона, может попасть в руки насильников, исторгла слезу.

– Что это с вами, капитан? Из-за чего, черт возьми, хнычете? – обратился к нему Додд.

– Что-то попало в глаз, – ответил Жубер.

Он хотел бы вести себя с майором иначе, держаться более независимо, но в присутствии англичанина робел, тушевался и отступал. По правде говоря, робел и тушевался Пьер Жубер едва ли не всю жизнь. Малый рост и природная застенчивость превращали его в объект унижений и насмешек, а потому, когда в полк поступило распоряжение найти офицера на должность советника при Скиндии, магарадже Гвалиора, начальство легко определилось с кандидатурой и отослало в далекую Индию того единственного, чьего отсутствия никто бы и не заметил. Непопулярное назначение обернулось, однако, для Жубера редкой удачей, когда уносивший его в Индию корабль бросил якорь в порту Иль-де-Франс. Жубер познакомился с Симоной, обворожил девушку и женился на ней.

Капитан чрезвычайно гордился супругой, зная, что другие мужчины считают ее привлекательной, и, наверное, вполне довольствовался бы их завистью, если бы не знал, как отчаянно, беспредельно несчастна супруга. Он утешался мыслью, что через год-два вернется во Францию и там Симона займет достойное место в его большой семье. Станет матерью. Научится содержать дом. И примирится с судьбой, даровавшей ей если не счастье, то, по крайней мере, покой, уют и достаток. Но для начала надо пережить падение Ахмаднагара. Пришпорив лошадь, Жубер поравнялся с Доддом.

– Вы были правы, полковник. Сопротивление ничего бы не дало. – Разговор капитан завел с единственной целью отвлечься от страхов за Симону.

Додд принял похвалу равнодушным кивком.

– Мне жаль мадам Жубер, – сухо ответил он.

– Уверен, британцы позаботятся о ней. – Капитан еще надеялся, что жену спасет какой-нибудь благородный офицер.

– Солдату лучше без женщины, – сказал Додд и, обернувшись, посмотрел на арьергард. – Рота Сикаля отстает. Подгоните их, капитан!

Избавившись от француза, он пришпорил коня и поскакал к голове колонны, где солдаты шли с заряженными мушкетами и примкнутыми штыками.

Полк вышел из Ахмаднагара, но опасность пока не миновала. Британская кавалерия все еще могла атаковать с флангов, но большой угрозы она не представляла. Кавалеристов больше интересовали беженцы, выбравшиеся из города небольшими, разрозненными группами и представлявшие собой легкую добычу. Додд не собирался защищать безоружных людей, но, когда британцы приближались к колонне, останавливал роту и разворачивал ее навстречу противнику. Предупреждение срабатывало, и всадники отступали. До сих пор ни один из британцев не подъехал к колонне на расстояние пистолетного выстрела. Лишь однажды, когда полк отошел от города примерно на две мили, эскадрон британских драгун попытался преградить ему путь, но Додд распорядился выпрячь две пушки, и двух выпущенных в направлении врага ядер оказалось вполне достаточно, чтобы убедить эскадрон изменить угол атаки. Для пущей убедительности майор приказал первой роте дать ружейный залп, и, хотя расстояние было слишком велико, им удалось выбить из седла одного драгуна.

Провожая взглядом побитого неприятеля, Додд испытал чувство гордости за свой новый полк. Он впервые видел его в деле, и пусть эскадрон легкой кавалерии трудно назвать достойным противником, спокойствие, выдержка и деловитость солдат заслуживали самой высокой оценки. Никто не торопился, никто не совершал лишних движений, не выказывал признаков паники. Их не смутило неожиданное падение города, и даже приказ открыть огонь по беженцам не вызвал недовольства. Не тратя понапрасну сил, они защищались, как защищается кобра. Кобра! Отличная мысль. Так он и назовет свой полк. Кобры Додда. Звучит достойно. Ему понравилось. Это имя воодушевит его солдат и вселит страх в неприятеля.

Вскоре преследователи отстали. Около четырехсот мужчин, в большинстве своем арабов, примкнули к полку, и Додд принял их, понимая, что чем больше людей приведет с собой после постигшей город беды, тем прочнее его репутация. После полудня полк вышел на вершину холма, с которого открывался вид на широкую равнину Декан, за которой, окутанная легкой дымкой, катила свои мутные воды река Годавари. Дорога позади была пуста, но Додд понимал, что будет в безопасности, только когда переправится на другой берег. Здесь на возвышенности майор дал своим солдатам передышку. Среди бежавших из города арабов были всадники, и он выслал нескольких человек на поиски деревни, где можно было бы раздобыть продовольствие. У реки придется задержаться и подумать, как пересечь Годавари, но через два или три дня он достигнет лагеря Полмана. И пусть Ахмаднагар рухнул, как гнилое дерево, он, Додд, вывел полк без потерь, если не считать небольшого отряда лейтенанта Сильера.

Майор сожалел о той дюжине солдат, что остались с французом и наверняка погибли, но не о самом Сильере. Досадно лишь, что Симоне Жубер не удалось выбраться из города. Додд ощущал ее неприязнь, и ему доставило бы особое удовольствие наставить рога ее жалкому мужу, но, похоже, об этом придется забыть. По крайней мере, на время. Впрочем, сейчас важнее другое: он спас полк, он сохранил артиллерию, и будущее сулило много приятных и прибыльных предприятий, в которых ему пригодится и первое, и второе.