— А как мать? — резко бросила Анжела.

— Она крепкая старушка, — неопределенно ответил я, стыдясь своей заранее подготовленной лжи.

— Голос у нее был вполне нормальный, когда я разговаривала с ней. Сначала она очень удивилась, но потом сообщила, что ты в Далласе, однако в данный момент тебя нет дома. — Все это Анжела проговорила с убийственной иронией. — Я сказала, что перезвоню, но она просила не беспокоиться.

— Это так похоже на мою мать. Особенно учитывая, что она умирает.

— Ник Сендмен, ты ублюдок, ублюдок!

На меня ее оскорбления не действовали, ибо я больше не был в ее власти. За мной стояла газета Мики. Я отвернулся и стал смотреть, как по стеклу стекают капли дождя. Низкие облака почти касались склона противоположного холма, и я подумал, что к вечеру на болота спустится туман. Господи, скорей бы уже приезжала Джилл-Бет, чтобы закончить эту дурацкую эпопею и расплеваться со всеми этими избалованными себялюбивыми параноиками!

Я вздрогнул, услышав за спиной всхлипывание, и, обернувшись, увидел, что Анжела плачет. Она стояла у дальнего конца длинного окна, по ее лицу текли слезы, а худенькие плечи мелко вздрагивали. При виде этой картины во мне смешались два чувства — смятение и смущение. Заметив, что я наблюдаю за ней, Анжела в гневе отвернулась.

— Все, что мне нужно, — проговорила она между всхлипываниями, — так это сделать хороший, достойный фильм.

— Надо заметить, что для этого ты используешь довольно странные методы, — с горечью произнес я.

— А вся моя работа — словно плавание в патоке! — Она как будто не слышала моих слов. — Что бы я ни сделала, все вам не так. Ты принципиально против всего, что я делаю, Мэттью со своей съемочной группой — те вообще меня ненавидят. Ты тоже ненавидишь меня!

— Это неправда.

— "Медуза"? — Анжела ждала ответа, но я молчал — мне нечего было сказать. — Ник, разве ты не понимаешь, что у нас может выйти хороший фильм? Неужели ты хотя бы на секунду не можешь об этом подумать?

— Настолько хороший, что можно меня шантажировать? Никаких поставок, пока я не сделаю то, чего ты хочешь? А если я не пляшу под твою дудку, ты грозишься забрать у меня яхту?

— Ради Бога! Да если на тебя не нажать, ты пальцем о палец не ударишь! — возразила она сквозь слезы. Анжела все еще плакала, но ее лицо уже не было таким трогательным. — Ты упрям, как осел! А эта чертова съемочная группа больше занимается чтением профсоюзных постановлений, чем съемками фильма. Мэттью их боится, ты легкомыслен, а я, Ник, связана обязательствами! Компания выделила мне деньги, людей, оговорила сроки, а я даже не уверена, смогу ли вообще закончить фильм! Я не знаю, где ты проводишь половину времени! А если я тебя все-таки нахожу и хочу поговорить с тобой, ты смотришь на меня, как на какую-то бульварную девку! — Было впечатление, что у нее внутри лопнула какая-то мощная пружина. Ей меньше всего хотелось, чтобы ее видели в таком состоянии, и она пыталась побороть в себе эти унизительные страдания, но не могла и продолжала всхлипывать. Нашарив сумочку, Анжела трясущимися руками вынула оттуда пачку сигарет, но из-за неловкости рассыпала ее по ковру. Выругавшись, она подняла одну и закурила. — Я дала себе слово бросить курить, — жалобно объяснила она, — но как я могу его сдержать, если меня окружают одни ублюдки? Да еще Тони...

— А с ним-то что не так?

— Он боится тебя — вот что с ним не так! Он сам никогда не скажет, что от тебя требуется, вместо него всегда говорю я. Опять я! Мы так чертовски ленивы и мы такие сложные! А я так чертовски устала от всего этого! — Теперь она рыдала навзрыд. — Господи, как я устала!

Я подошел к ней.

— Это правда хороший фильм?

— Да! — всхлипнула она. — Черт тебя побери, да! Это, можно сказать, честный фильм, но в тебе столько дерьма, что ты даже не хочешь посмотреть его!

— Ну, дьявольщина... — Я наступил на рассыпанные сигареты. — Я не знал! — Я положил руки ей на плечи и повернул ее к себе. Анжела не сопротивлялась. Я отобрал у нее сигарету и бросил в бассейн. — Прости меня.

— Прости и ты меня, — проговорила она между всхлипываниями, уткнувшись в мой грязный свитер. — Черт возьми, я не хотела, чтобы это случилось. — Она не пыталась от меня отстраниться.

— А я хотел, — заявил я. С самого начала я мечтал, чтобы это случилось, и именно таким дождливым днем. И теперь все запуталось окончательно.

Дождь лил весь день, весь вечер и, насколько я мог заметить, всю ночь.

Анжела рассказывала о своем детстве в Мидленде, о своей многоуважаемой матушке, о своем отце, баптистском священнике, и о своем университете, и еще о том, как она участвовала в демонстрациях за запрещение атомного оружия, спасение китов и официальную продажу марихуаны.

— Тогда это считалось нормальным, — задумчиво произнесла она.

— Твой отец тоже так думал?

— Он выступал за спасение китов. — Анжела улыбнулась. — Бедный папочка.

— Бедный?

— Он так хотел, чтобы я стала учительницей в воскресной школе, вышла замуж и родила двойню.

А вместо этого она встретила речистого мужика, старше ее в два раза, который заявил, что руководит летней радиостанцией, чьи программы рассчитаны на английских туристов, путешествующих по Средиземноморью. Анжела бросила университет и, не доучившись всего год, вылетела на юг, где обнаружила, что станция обанкротилась.

— Но он хотел от меня совсем другого.

— Чего же?

Она повернула голову, чтобы посмотреть на меня:

— А ты как думаешь?

— Твою застенчивую и мягкую душу?

Анжела выпустила дым в потолок.

— Он всегда говорил, что самое лучшее во мне — ноги.

— Ноги у тебя бесподобные.

Она подняла одну и критически ее осмотрела:

— И правда, неплохие.

— Сойдут.

Тогда, использовав бланк уже несуществующей станции, она нашла себе работу на настоящей радиостанции в Австралии.

— Беспримерное нахальство, — вспоминала она, — потому что я совсем ничего не умела. Но я и там вышла сухой из воды.

— Опять ноги?

Анжела кивнула.

— Да, они. Не дай Бог быть уродиной. — Она задумалась над своими словами и нахмурилась: — Но мне всегда было немного обидно, ведь никогда не поймешь, берут меня за мои способности или за внешность. Ну, ты понимаешь, о чем я?

— У меня обычно тоже такая проблема, — засмеялся я, подумав про себя, что своим стремлением сделать хороший фильм Анжела частично ответила на этот вопрос. Ей во что бы то ни стало нужно было доказать, что она ничуть не хуже умных, но некрасивых людей.

Тем не менее красотой своей Анжела пользовалась вовсю. Она перешла с радиостанции в основную ТВ-компанию. Там она и познакомилась с Беннистером, который как раз снимал в Австралии фильм. Он пообещал, что, если она когда-нибудь вернется в Англию, он возьмет ее в свою программу.

— И я вернулась.

— Только из-за него?

Анжела пожала плечами:

— Я хотела работать на английском телевидении и заодно вернуться домой.

— А Беннистер был платой за это?

Она взглянула на меня.

— Он мне нравился. Правда.

— Почему?

— Не знаю. — Она затушила сигарету и перекатилась на мою левую руку. Я привлек ее к себе, а она тесно прижалась бедром к моему бедру. — Мы с ним чем-то похожи.

— Неужели у него тоже красивые ноги? — удивился я.

— Тони легкоранимый. Он профессионал, но вне работы очень не уверен в себе, ты, наверное, заметил? Поэтому он пользуется своей популярностью как маской.

— Он слабак, — уточнил я.

— Тебе легко так говорить, ты сильный.

— Посмотрела бы ты на меня в телефонной будке! Влетаю, вжик-вжик, трах-трах, и тут же выскакиваю в трусах поверх брюк.

Анжела засмеялась.

— Тони вбил себе в голову, что никому не нравится. Вот и стремится всем угодить. Со стороны может показаться, что Беннистер удачливый и самоуверенный, на самом же деле Тони вечно боится и всегда соглашается со всем, что ему скажет любой наглец, потому что хочет произвести хорошее впечатление. Вот почему ему на телевидении самое место. Понимаешь, он привлекает людей, к тому же у него приятная внешность. — Последние слова она произнесла как бы в защиту.