Между тем Поля вовсе не играла. Ни тогда, ни позже. Но в пятом классе она окончательно и бесповоротно решила, что уж лучше никому и никогда не задавать никаких вопросов сложнее, чем «как вас зовут?». Да и то – прежде хорошенько присмотревшись.

Даже когда на похоронах дедушки из того самого места Полиного организма, которое принято не только скрывать от посторонних взглядов, но и не называть, вдруг пошла кровь, она хранила молчание. Пока к ней не подошла дальняя родственница и не стала успокаивать:

– Поплачь, деточка, поплачь! Это ничего! Ты ещё маленькая! Все там будем! Ну, ты, конечно, очень нескоро. Но поплакать надо. Слёзы, они боль смывают.

Поля любила своего деда, но он ей был почти чужой. Дедушке и бабушке вообще никто не был нужен по большому счёту, несмотря на четырёх детей, пятерых внуков и вечно полный дом гостей. Полина мать постоянно ныла на тему: «Ах, зачем они нас нарожали?! Жили бы себе вдвоём, раз уж такая любовь». Поля до поры до времени не особо понимала, о чём это она. Зато чем-то, что выше разума, твёрдо усвоила – бабке и деду хорошо вместе. Просто бабушка ещё иногда делится этим «хорошо», а дед – нет. Вот и всё. Она не понимала, почему надо рыдать на похоронах. Бабушка тоже совсем не плакала. Она сидела и не шевелилась. Не ела. Не ходила в туалет. Не чистила зубы и не умывалась. Уже третий день. Вот это было действительно страшно. Куда страшнее, чем восковое лицо и неестественно белые руки деда в гробу.

– Мне не больно, разве что чуть-чуть ноет внизу живота, – шёпотом ответила Полина сердобольной курице на её кудахтанья. – Только я, мне кажется, окажусь там, где мы все будем, раньше вас. Потому что из меня идёт кровь.

– Откуда? – спросила тётка вдруг совершенно нормальным голосом.

– Оттуда, – девочка ткнула пальцем ниже лобка.

– Первый раз, что ли?

– Первый. До этого никогда ничего похожего не было.

– Тебе что, мать ничего не говорила?

– Нет.

– Ну, иди, режь тряпки и пихай их в трусы. Это нормально, когда оттуда идёт кровь. Там, где мы все, из-за этого не будешь, – тётка быстро успокоилась и даже улыбнулась, несмотря на мёртвого деда в соседней комнате.

Поля пошла в другую комнату. Достала из шкафа старую простыню и принялась кромсать её ножницами на мелкие полоски. Вслед за ней юркнула всё та же родственница и, удивлённо глянув на происходящее, спросила:

– Что это за лапша?

– Тряпки. Порезанные.

– Ну вы, блядь, тут совсем, интеллигенция гнилая. Матери я твоей сказала, что у тебя первые месячные, но она вся в горе по самые уши. Рыдает и головой бьётся. – И тётка ещё раз помянула женщину лёгкого поведения, которая живёт половой жизнью со всеми подряд. – Ладно, ребёнок, не переживай! Давай сюда твои тряпки – сейчас покажу, как надо.

Вот так Поля и узнала, что такое менархе, хотя само слово стало известно ей гораздо позже его фактической событийной значимости. А также то, что то самое прежде таинственное слово на «б» оказалось ещё таинственнее.

– А почему вы упомянули живущую со всеми подряд женщину лёгкого поведения? – поинтересовалась Поля, утерев слёзы и выпив заботливо протянутую тёткой таблетку анальгина.

– Кого я упомянула?

– Ну, вот эту… На «бэ».

– Не семейка, а сумасшедший дом, прости господи! – тётка размашисто и быстро потрогала себя собранными в жменю тремя пальцами правой руки сперва за лоб, затем за грудь, за правое плечо и за левое. – Простого не знают, зато такого тумана напустят, что хоть святых выноси.

– А что это вы сейчас сделали? И всё-таки, почему вы вспомнили о живущей со всеми женщине?

– Перекрестилась я. Ты что, не знаешь, что такое креститься? Ты крещёная? И отстань ты от меня со своей женщиной, понятия не имею, о чём ты! Удобно? Живот не болит? Чтобы между ног не натирало, подмывайся каждый раз, когда тряпку меняешь. А натрёт – детским кремом смажь или подсолнечным маслом.

Поля была крещёной. Бабка с матерью окрестили её вскоре после рождения в маленькой церкви на Усатово. Факт же превращения тринадцатилетней Поли из девочки в девушку более никогда не поминался и не обсуждался ни в семье вообще, ни с мамой с глазу на глаз в частности. Короткий же мастер-класс, преподнесённый дальней родственницей, гласил, что эти самые «месячные» – то есть когда «оттуда» идёт кровь, но от этого не умирают – надо отмечать в календарике, тряпки сворачивать вот так и вот так, а не кромсать в клочья, и что с этой поры можно забеременеть, если кое-чем заниматься. Тем, чем женщины с мужчинами занимаются. «Ну, ты поняла, да?» Поля не поняла и в присущей ей простодушной манере тут же уточнила. Тёткин ответ на вопрос «чем конкретно?» был невнятен. Она слегка смутилась, пожестикулировала, снова помянула женщину таинственного поведения да и махнула рукой, глядя в незамутнённые девичьи глаза, отчего-то залившись краской. И, видимо, как и многие прочие, решила, что Полина либо дурочка, либо гениальная лицедейка. «Ну, этим – этим… Половой жизнью». Поля тогда поняла лишь то, что мужчины – опасные звери и любое их приближение и тем более, свят-свят-свят, любой телесный контакт грозит любой девушке как минимум неприятностью, как максимум – смертью из-за несоблюдения какой-то неведомой «техники безопасности». Родственница так и сказала: «Общаясь с мужчиной, надо соблюдать технику безопасности». Поля чуть позже спросила у папы, что такое «техника безопасности». Папа долго и нудно что-то рассказывал, и девочка поняла, что нельзя совать пальцы в прецизионный станок. Не в прецизионный – тем более. Не рекомендуется также: два пальца в розетку и руки по локоть в бетономешалку.

– Папа, а что значит «техника безопасности» при обращении с мужчинами? – не унималась Поля, пользуясь тем, что мама была в очередном санатории.

– Ну, это…. – Папа молчал минут пять. – А кто тебе сказал такое вот… словосочетание?

– Ольга. Наша дальняя родственница, которая была на похоронах у дедушки.

– Ах, Ольга! – Папа облегчённо шумно выдохнул. – Не обращай внимания. Она пошутила, и вообще, у неё было три мужа и она очень дурно воспитана.

Не поняв, какое отношение имеет Ольгино воспитание к технике безопасности при обращении с мужчинами и почему папа тоже покраснел, да погуще, чем тётя Оля тогда, Поля решила, что мужчина – не только опасный зверь, но ещё и розетка с бетономешалкой, вместе взятые. И о них, мужчинах, а тем более об отношениях с ними, не стоит говорить вслух в кругу близких, а также всех прочих хорошо воспитанных людей. Хотя папа же мужчина? Мужчина. Но папа, видимо, настолько интеллигентный мужчина, что общение с ним безопаснее петушка на палочке из-под зоопарка. Он сам их ей покупал, потому что в зоопарк они ходили без мамы.

Немного приподнял завесу над тайной всё тот же Вовочка Поляков. Он приволок Поле книгу «Девочка. Девушка. Женщина».

– На. Мне мать дала почитать. Думаю, тебе будет интересно, – сказал Вовка уже немного ломающимся подростковым баритональным фальцетом.

Единственное, что объяснила Поле мама, так это что такое аборт. Почему-то после того, как та задержалась у подруги в гостях.

– Аборт, – закричала её очень недурно, в отличие от тёти Оли, воспитанная родительница, – это когда тебе зонтик в жопу засовывают, там раскрывают, а потом вытаскивают в расправленном виде!!! – И сразу же упала в обморок.

Поля не поняла, как связан зонтик, употребляемый не по назначению, с тем, что она пришла от одноклассницы-подруги Танечки на полчаса позже. Да и слово «аборт» ей тогда всё ещё ни о чем не говорило, в отличие от слова «апорт». А ещё она совершенно не поняла, почему мама в тот же вечер назвала её «блядью». Опять двадцать пять! Сколько же значений у этого слова?! Во-первых, они с подружкой не жили половой жизнью со всеми мужчинами, а писали сценарий для районного конкурса политической песни, а во-вторых, ни она, ни ровесница явно пока ещё не женщины, да и поведения не лёгкого. Характер у подруги Таньки был тот ещё. Лёгким точно не назовёшь.