– Когда все будет закончено, – сказал Шарль, – ей перережут глотку, как и ему. Ты только скажи мне когда.

– Сразу, как только он сотворит свое чудо, – промолвил прелат.

Они проследовали по узкой тропе вверх, к гребню, приблизившись к башне, оставили стражу и священников во дворе, а сами, спешившись, спустились по короткой винтовой лестнице в подвал, к массивной двери, запертой на три тяжеленных засова.

– Стражники сюда не спускаются? – спросил кардинал, глядя, как его брат поднимает эти засовы.

– Только двое, которые приносят еду и носят ведра, – сказал Шарль, – остальным сказано, что им перережут глотку, если они попробуют совать нос куда не следует.

– А они поверили?

– А ты как думаешь? – буркнул, угрюмо глянув на брата, Шарль Бессьер и, прежде чем откинуть последний засов, обнажил свой клинок. Не иначе как на всякий случай, если запертый там человек вздумает на него напасть.

Этого, однако, не произошло. Пленник не выказал ни малейшей враждебности, он трогательно обрадовался кардиналу и почтительно преклонил перед ним колени.

Подвал башни представлял собой просторное помещение с высокими сводами кирпичной кладки, с потолка свисали два десятка светильников. К их чадящему свету добавлялся еще и дневной, пробивавшийся в узкие зарешеченные окна. Узник в подвале был молодым человеком с длинными белокурыми волосами, подвижным лицом и умными глазами. Его щеки и высокий лоб были измазаны грязью, которая также покрывала его длинные ловкие пальцы. Подошедшего кардинала он встретил, не вставая с колен.

– Юный Гаспар, – ласково произнес кардинал, протягивая пленнику для поцелуя руку с массивным перстнем, заключавшим в себе шип из тернового венца Спасителя. – Надеюсь, ты в добром здравии, юный Гаспар? Хорошо ешь, верно? Спишь, как младенец? Трудишься, как добрый христианин? Трахаешься, как хряк?

Произнося последние слова, кардинал глянул на девицу, потом отнял у Гаспара руку и направился вглубь помещения, к трем столам, на которых громоздились бочонки с глиной, комки пчелиного воска, металлические болванки и множество разных инструментов: зубила, напильники, буравы и молотки.

В углу, на сколоченном из досок топчане, угрюмо сидела рыжеволосая девица в грязной, сползавшей с плеча сорочке.

– Мне здесь не нравится, – пожаловалась она кардиналу.

Молча смерив ее долгим взглядом, прелат повернулся к брату.

– Шарль, если она снова заговорит со мной без моего разрешения, отстегай ее плеткой.

– Это она просто так, не нарочно, – поспешно извинился за нее Гаспар, так и не вставший с колен.

– Зато я не просто так, – ответил кардинал, после чего с улыбкой предложил пленнику: – Вставай, мой мальчик!

– Мне нужна Иветта, – сказал Гаспар, – она мне помогает.

– Конечно помогает, – охотно согласился прелат и склонился над миской, в которой была смешана какая-то бурая паста.

Вонь заставила его отпрянуть. Тем временем Гаспар, подойдя ближе, вновь опустился на колени и на протянутой ладони преподнес кардиналу приготовленный подарок.

– Это вам, ваше преосвященство! – с чувством воскликнул юноша. – Сам для вас изготовил.

Кардинал принял подношение. Это оказалось золотое распятие размером не больше ладони, удивительно тонкой работы. Под терновым венцом распятого виднелись пряди волос.

На венце, если пощупать, обнаруживалась колючие шипы, на месте была и рваная рана в боку, из нее стекала на бедро длинная струйка золотистой крови. Видны были даже шляпки гвоздей, и кардинал сосчитал их. Четыре. Ему в своей жизни посчастливилось видеть три из четырех подлинных гвоздей. Тех самых.

– Прекрасная работа, Гаспар, – сказал прелат.

– Я мог бы сделать и лучше, – сказал Гаспар, – если бы побольше света.

– Мы все работали бы лучше, если бы было больше света, – сказал кардинал, – света истины, Божьего света, света Духа Святого. – Он прошелся вдоль столов, касаясь инструментов ремесла Гаспара. – Однако дьявол посылает тьму, чтобы ввести нас в заблуждение, а нам остается крепиться и терпеть.

– А если бы работать наверху? – спросил Гаспар. – Наверху ведь, наверное, есть помещения, где больше света?

– Они есть, – сказал кардинал, – есть, как не быть, но почем мне знать, Гаспар, что ты не сбежишь? Ты человек изобретательный. Дай тебе большое окно, а потом ищи-свищи и тебя по белу свету. Нет, мой мальчик, коли ты сумел выполнить такую работу, – он поднял распятие, – тебе не нужно больше света. – Он улыбнулся. – Ты ведь у нас такой умелец!

Гаспар действительно был редкостный умелец. Он служил в подмастерьях у золотых дела мастера в одной из лавочек на набережной Орфевр, что на острове Сите в Париже, где стоял особняк кардинала. Прелат всегда очень уважал искусство золотых дел мастеров, покровительствовал им, часто наведывался в их лавки, скупая лучшие работы. Многие из них были сделаны этим самым худощавым, нервным юношей. Однажды Гаспар заколол ножом в дешевой таверне такого же подмастерья. Молодого человека ждала виселица, но кардинал спас его от смерти, спрятал в башне и обещал сохранить ему жизнь.

Но прежде чем выйти на свободу, Гаспар должен был сотворить чудо. Кардинал был твердо уверен, что молодой человек никогда не покинет подвала: никто не пустит его дальше большой печи для обжига. Ничего не подозревающий Гаспар одной ногой уже переступил порог адских врат.

Кардинал сотворил крестное знамение, потом поставил распятие на стол.

– Ну так покажи мне ее! – потребовал кардинал.

Гаспар подошел к большому рабочему столу, на котором стоял какой-то предмет, завернутый в полотняную тряпку.

– Сейчас она еще сделана только в воске, ваше высокопреосвященство, – пояснил ювелир, – и я даже не знаю, удастся ли воплотить этот образ в золоте.

– Ее можно потрогать? – спросил кардинал.

– Только осторожно, – предупредил Гаспар. – Она из очищенного пчелиного воска и очень хрупкая.

Кардинал поднял изделие из серовато-белого, маслянистого на ощупь воска, поднес к одному из трех маленьких, пропускавших скудный дневной свет окошек и замер, обомлев от восхищения.

Изделие представляло собой чашу. На изготовление этой восковой модели у Гаспара ушло несколько недель. Чаша была как раз на одно яблоко, а ножка высотой всего шесть дюймов. Ножка эта была изготовлена в форме древесного ствола, с подножием, расходящимся в виде трех корней, а саму чашу образовывало тончайшее кружево лиственной кроны, в ее филиграни можно было различить каждый листочек, каждое яблочко и на ободке – три миниатюрных гвоздика.

– Какая красота! – восхитился кардинал.

– Три корня, ваше высокопреосвященство, изображают Троицу, – объяснил Гаспар.

– Об этом я догадался.

– А дерево – это Древо Жизни.

– И поэтому на нем растут яблоки, – сказал кардинал.

– А гвозди показывают, что из этого дерева впоследствии был изготовлен крест нашего Господа, – закончил объяснение Гаспар.

– Об этом я догадался, – заметил прелат.

Он отнес красивую восковую чашу обратно и бережно поставил ее на стол.

– А где стеклянная?

– Здесь, ваше высокопреосвященство.

Гаспар открыл шкатулку и вынул чашу, которую протянул кардиналу. Чаша была изготовлена из толстого зеленоватого стекла, по виду очень старинного, ибо местами было мутноватым, а кое-где в толще бледного полупрозрачного материала попадались маленькие пузырьки. Кардинал предполагал, что эта вещь относится к римской эпохе. Полной уверенности в этом у него не было, но она походила на старинную вещь немного грубоватой работы, а это было как раз то, что требовалось. Чаша, из которой Христос пил вино на Тайной Вечере, и должна была больше походить на предмет утвари из крестьянского дома, чем на пиршественный кубок вельможи.

Прелат купил эту чашу в лавке парижского старьевщика всего за несколько медных монет и велел Гаспару заменить неудачное по форме подножие. Тот выполнил задание с непревзойденным мастерством: никто бы не догадался, что раньше у нее была ножка. И вот теперь кардинал со всей возможной осторожностью поместил стеклянную чашу в восковую.