Он посмотрел на озеро и твердо решил не паниковать, к чему в последнее время был всегда близок. Ночью, лежа без сна, он видел себя нищим, всеми брошенным, старым. Только бы, думал он, муза не оставила его под конец жизни. Только бы у него были силы продолжать писать хоть что-то,тогда он выдержит. Может, ему удастся написать свою политическую автобиографию в виде эпической поэмы? Боже, как быстро утекло время! Как это возможно, чтобы так быстро прошла целая жизнь, а сделано так мало? Он-то ожидал, что к концу своих дней обретет мудрость, но вот конец уже близок, а он все такой же глупец. Но ничего, старик еще поживет. Он достал блокнот и написал:

Старый седой журавль Ищет в реке своей юности Струю чистоты.

Генри нажал кнопку звонка. Дверь открылась.

Потребовались долгие секунды, чтобы узнать Катона. Поначалу показалось, что перед ним старик в грязной белой рубашке с распахнутым воротом и в темных брюках, с опухшим лицом и пронзительными глазами.

— А-а… это ты, входи…

— Вижу, ты в обычной одежде, не в сутане, — растерянно проговорил Генри, чтобы как-то объяснить свое удивление.

— Да. С этим покончено. Брендан в колледже. Чем могу быть полезен?

— Надеюсь, не разбудил?

— Нет-нет. Так с чем пришел?

Это было на другой день после разговора Генри с Колеттой, в полдень. Раз на него возложили задачу повидать Катона, он не мог ее откладывать. Он был рад просьбе Колетты, но радость оказалась и источником боли, так что ему хотелось поскорей выполнить обязательство, которое связывало его с девушкой. А потом он сразу же отчитается перед ней в письме. Ну а там, слава богу, Америка! Он не сказал Стефани о посещении Колетты, ни о поручении сходить к Катону, но нашел другое объяснение отлучки в Лондон. Чтобы не слишком волноваться, он старался заранее не думать чересчур много о Катоне и том ужасном, что с ним произошло. Но сейчас, глядя на напряженное неулыбчивое лицо, он понял, что Колетта имела в виду, когда говорила о своем страхе, как бы брат не сошел с ума.

Катон чем-то неопределимым напоминал тяжелобольного. Лицо одутловатое, сальное, вокруг глаз темно-фиолетовые круги. Губы отвисли; потом он их нервно подобрал и сморщил нос. Бегающий взгляд.

Гостиная в квартире Брендана Крэддока представляла собой довольно узкую и мрачную комнату с одним окном, выходившим на стену противоположного дома, и даже в солнечный день тут царил полумрак. Катон не сделал движения, чтобы включить свет, возможно не замечая темноты. Вдоль стен тянулись полки с книгами. Черные бархатные драпировки, множество ковров. Генри осторожно присел на что-то вроде расшитого кресла. Катон встал, опершись спиной о книги, потом отошел на шаг, внимательно глянул на корешки, смахнул рукавом пыль и снова прислонился, глядя в окно. Казалось, он уже забыл о Генри.

— Вот заглянул посмотреть, как ты, — сказал Генри.

— Нормально.

Катон двинулся вдоль полок к окну, задернул шторы и пошел обратно вдоль другой стены, касаясь рукой полок, словно удостоверяясь, что находится в безопасности. Дошел до двери и, поджав губы, с сосредоточенным видом вернулся, ведя по книгам другой рукой, словно подсчитывал корешки.

— Хотел узнать, не могу ли чем помочь, — сказал Генри; слова его показались глупыми, неуместными.

— Вряд ли, но спасибо.

— Мне… было ужасно жаль… когда услышал о…

Катон молчал. Морщась, внимательно оглядел книги, будто ища нужную, потом снова принялся ходить вдоль полок.

Генри сказал:

— Я тоже пережил несколько ужасных часов, ждал возле Миссии, знаешь, с полицейскими, ждал всю ночь, только никто не пришел… и…

Катон продолжал молчать.

— Так, значит… ты… уходишь из священников?

— Да.

— Жаль.

— Не понимаю, почему тебе жаль, — заговорил Катон, слегка хмурясь, — ведь ты не веришь в Бога.

— Ты не знаешь, во что я верю, — неохотно проговорил Генри.

Он надеялся, что Катон, который наконец немного оживился, ответит и что завяжется хоть какое-то подобие разговора; но тот снова замолчал. Глаза Катона блуждали по комнате, избегая смотреть на Генри. Генри повернулся к книгам и стал рассматривать корешки. «Summa Theologica» [74]. Полное собрание сочинений Ницше на немецком.

— Ради бога, Катон, прекрати расхаживать туда и сюда! Есть тут что-нибудь выпить?

— Сомневаюсь.

Генри встал и заглянул в буфет, встроенный в книжные стеллажи. Обнаружил бутылку виски, графин с шерри и стаканы. Плеснул себе виски.

— Тебе налить?

— Нет, спасибо.

Генри вернулся в кресло. Катон опять замолчал, изучая полки, потом глубоко вздохнул, как вздыхает человек, когда он в одиночестве.

— Катон… пожалуйста… поговори со мной. Чем ты теперь собираешься заняться?

— Я получил место преподавателя в Лидсе. Поеду туда.

— А в Пеннвуде побываешь до отъезда?

— Только если решу, что смогу лгать.

Катон выбрал книгу, раскрыл и сосредоточенно уставился на страницу.

— Лгать… что лгать?

— Что-нибудь подходящее.

Генри помолчал, потом сказал:

— Я видел Колетту.

— Вот как?

Опухшее лицо Катона исказилось чуть ли не злобной гримасой, но он продолжал смотреть в книгу.

— Она… она… кажется, это испытание тяжело отразилось на ней.

— Ничего страшного. Переживет.

— Катон, сядь, поговорим по-человечески, пожалуйста.

Катон сморщился, неприязненно взглянул на Генри и бросил книгу на пол.

— Ты никогда не задумывался, что я могу жениться на Колетте? — сказал Генри, желая ошарашить Катона и тем побудить к разговору.

— Ты? Жениться на Колетте?! Нет!

Генри аж вздрогнул от того, с какой злобой Катон это воскликнул.

— Хорошо-хорошо, да я и не собирался… я имел в виду…

— Колетта выйдет за человека достойного и порядочного. Если вообще выйдет.

— С какой это стати она не выйдет замуж? Или думаешь, она станет монахиней?

— Ей решать, — ответил Катон вновь поникшим голосом, прислонился к книгам и взглянул на часы.

— Не злись на меня, Катон.

— Я слышал, ты женишься на какой-то проститутке.

— Да. Женюсь.

— А потом, отомстив таким образом матери, возвращаешься в Америку.

— Все так. Знаю, ты против продажи…

— Я не против, — сказал Катон, — Вовсе нет. Я даже за. Превосходно, продавай все. Пусть лучше вместо тех старых развалюх будут многоквартирные дома и чертовы конференц-центры, пусть застроят все те пустующие акры земли, ведь тебе известно, что здесь не хватает жилья.

— Катон… тебе бы побывать у врача.

— Зачем пришел? — прямо, хотя и мягко спросил Катон, сверля Генри взглядом.

— Из любви к тебе.

— Ты пришел из любопытства.

— Я пришел потому, что мы давние друзья.

— Ты пришел как турист.

— Катон, хватит!

— Ты когда-нибудь убивал человека?

— Нет.

— Стоит как-нибудь попробовать. Забавное ощущение. Это так легко — прикончить кого-нибудь. Стоит сделать это разок, и почувствуешь, что можешь снова повторить. Почему бы не ходить и не убивать людей?

— Катон… Брендан скоро вернется?

— Боишься меня?

— Нет… но… мне кажется, тебе нельзя оставаться одному.

— Воображаешь, что я покончу с собой?

— Нет, конечно нет…

— Когда человек совершает убийство…

— Но ты его не совершал!

—.. тогда он понимает, что не существует барьеров, никогда не существовало, а то, что он принимал за барьеры, было всего лишь пустыми, эгоистическими, самодовольными иллюзиями и тщеславием. Вся так называемая мораль — это просто любование собой перед зеркалом с мыслью о себе: какой ты замечательный. Мораль — это не что иное, как самоутверждение, ничего больше, всего лишь показная добродетель и церковные заклинания. И когда самоутверждение уходит, не остается ничего, кроме неистового, неистового и разнузданного эгоизма.

— Катон… ты пережил потрясение и не в себе.

— Ты явился как турист, полюбоваться на развалины.