— Неприятно, когда думаешь, что кто-то… в любом случае… так-то вот… Значит, Холл продается?

— Да.

— А твоя мама будет жить в Диммерстоуне. Передавай ей привет от меня. Надеюсь, я еще увижу ее, да, конечно, увижу…

Они на секунду замолчали. Колетта, перебирая бахрому на пледе, быстро взглянула на него, и они заговорили одновременно:

— Что… Прости?

— Я… Нет, ты говори.

— Я просто хотел спросить… ну… лондонский адрес Катона…

— Ах, да. Он живет у Брендана Крэддока, отец Крэддок, ты его знаешь. Адрес есть в телефонной книге.

— Спасибо. Боюсь, что, уехав, я больше не вернусь сюда, но постараюсь до отъезда навестить Катона и напишу тебе, дам знать, в каком он состоянии.

— Ты очень добр…

— Что ж, прощай, Колетта, не думаю, что мы еще встретимся. Разве что только ты, может быть… заглянешь к нам, если когда-нибудь окажешься в Иллинойсе.

— Непременно. Прощай, Генри, и спасибо тебе.

Она твердо пожала ему руку, глядя в глаза. Генри заколебался перед неожиданной возможностью поцеловать ей руку. Но мгновение было упущено; он направился к двери, бесстрастно улыбнулся и вышел.

Генри был уже на крыльце и закрывал за собой дверь, когда сзади упала тень, и он, ничего не видя перед собой в этот миг, налетел на Джайлса Гослинга.

— Здравствуй!

— Доброе утро.

— Чудный денек, а?

— Чудный.

Они обошли друг друга. Гослинг постучался и скрылся в доме. Генри медленно пошел по тропинке, потом по дороге, пока не оказался у ворот. Он долго стоял там, прислонившись к железным прутьям, и глядел сквозь них на заросшую подъездную дорогу и движущийся узор теней от окружающих деревьев.

— Никогда не была знакома ни с одной знаменитостью, — вздохнула Стефани.

— Я когда-то был весьма известен, — сказал Люций.

— А хотелось бы познакомиться с какой-нибудь знаменитостью вроде поп-звезд, кинозвезд.

— Да, когда-то был известен. Но сейчас, увы, нет.

— Что там за птица, такая большая?

— Цапля.

Расхаживавшая на длинных ногах по мелководью за камышом, цапля взлетела и, с беспечной медлительностью описав круг над водой, аккуратно опустилась на противоположной стороне озера. Близко от них на кучке скошенной травы стоял черный дрозд, склонив набок голову с яркими бусинками глаз, и прислушивался к шуршанию насекомых. Пролетела сорока, длинным хвостом напоминающая вертолет. Распустив крылья, ворковала пара кольчатых горлиц. С неба лилась бесконечная песня жаворонка. Генри уехал в Лондон на переговоры в «Сотбис». Был еще один солнечный день.

— У меня никогда не было друзей, — сказала Стефани, — Некоторым это нравится.

— Да что вы! Наверняка у вас были подруги.

— Нет, они все ненавидели меня.

—  Яваш друг.

— Но я больше никогда не увижу вас.

— Что ж, будем жить настоящим.

— Сомневаюсь, что у женщин бывают друзья.

— У меня их была уйма…

— В детстве у меня был пес, вот он был мне другом.

— Давайте присядем, если не возражаете. Что-то я снова неважно себя чувствую.

— Это все жара. Мне так не хочется ехать в Америку.

— Генри будет заботиться о вас.

— У него там есть приятельница, зовут Белла. Умная, профессор.

— В Америке всякий — профессор.

— Генри сбежит с какой-нибудь такой умной.

— Он этого не сделает. Генри джентльмен. Он будет выполнять взятые на себя обязательства.

— Мне было бы спокойней, если б мы обвенчались в церкви.

— Существуют священные обеты и помимо данных перед алтарем. Генри будет верен вам. Да вы это знаете.

— Он считает, что у меня нет чувства юмора.

— Супруги должны учиться понимать юмор друг друга. На это нужно время. Смотрите, зимородок!

— Где?

— Уже улетел.

— Мне здесь так нравится. Никогда раньше по-настоящему не была в деревне. Генри говорит, что в Америке сплошь одни города.

— Генри иногда несет чепуху.

— Наверное, это была шутка. Я не всегда понимаю, когда Генри шутит, а когда серьезен. Вот почему он говорит, что у меня нет чувства юмора. Вечно нападает.

— Это проявление любви.

— Не знаю, чем я в Америке буду заниматься.

— Можете устроиться на работу.

— Не могу. После того как я попала в больницу с нервным расстройством, не возьмут.

— Не обязательно упоминать об этом.

— В любом случае сейчас я не хочу работать.

— Можно завести ребенка.

— Ой, нет, с ребенком мне не справиться. Все равно я… Нет…

— Ладно, ребенка не надо. Но чем вам нравится заниматься?

— А хотелось бы ребенка…

— Должно же у вас быть любимое занятие.

— Я люблю покупать одежду.

— Это уже что-то.

— А еще люблю поесть и выпить.

— «…что вам есть и что пить… во что одеться» [72].

— И люблю поспать, если спокойна, но ведь я всегда беспокойна.

— Значит, это не подходит. А что насчет религии, Бога?

— Никогда не понимала религию. Мать принадлежала к сайентологам, но отец не позволял ей распространяться на эту тему.

— А каким-нибудь искусством не увлекаетесь?

— Чем?

— Каким-нибудь искусством. Я имею в виду музыкой, литературой: любите читать или?..

— Нет.

— Могли бы изучать что-нибудь.

— На это у меня мозгов не хватает. Генри этого никак не понять. Я как большинство людей, будто мне ничего не нравится, но это не так. Я люблю животных, и когда солнышко светит, и места, и природу, как вот здесь, и…

— Посмотрите на этого огромного шмеля, словно летающий щенок.

— Залетел в плющ.

Любит он лелеять взор — Не волнуясь, не ища — Блеском дремлющих озер, Видом пчел в цветах плюща; Он не знает, что пред ним, Занят помыслом одним: Из всего он создает Стройность дышащих теней, Им действительность дает, Что прекрасней и полней, Чем живущий человек, Долговечней бледных дней И живет из века в век [73].

— Это вы написали?

— Нет. Хотелось бы, конечно.

— Мне нравились какие-то стихи, когда училась в школе, но я их забыла. Скоро время ланча. Герда не позволит помочь ей на кухне.

— Вы идите. Я подожду тут немного. Я не могу быстро подниматься по ступенькам.

Стефани резво побежала к дому; Люций смотрел ей вслед. С того момента, как она впервые предстала перед ним загадочной пухленькой чаровницей, он стал иначе смотреть на нее. Теперь она казалась ему одним из самых чистых, простодушных созданий, с какими ему когда-либо доводилось беседовать, и одним из самых трогательных. Такой жизненный опыт и такая беспредельная невинность. Он чувствовал странную гордость оттого, что легко сумел найти с ней общий язык. Он еще ни с кем не болталтак свободно. В ней было что-то нелепое и манерное. Он жалел ее и видел, что Генри ее тоже жалеет. Герда считала любовь Генри к Стефани извращением, чуть ли не причудой. Но Люций понимал его.

Он спокойно сидел на деревянной скамье, глядя на заросли ив и кизила на другом берегу озера. Со страхом думал о предстоящем. Он был глубоко уязвлен тем, что Герда не предложила ему остаться с ней. Похоже, она восприняла как само собой разумеющееся, что он просто уедет. Перестала разговаривать с ним, делиться переживаниями. Возможно, говорил он себе, она слишком страдает и не хочет, чтобы об этом знали другие. Она всегда была женщиной гордой. Если б он мог утешить ее! Но она не просила об этом, что свидетельствовало об ошибочности его предположения. Придется ехать к Одри. Но это не выход; и в любом случае Рекс никогда не позволит, чтобы он обосновался у них, что, может, и к лучшему. Поедет-ка он в Лондон, подыщет комнатку в районе Сохо и будет проводить дни в литературных пабах, которые должны еще сохраниться. Он представил себе, как сидит там, колоритный седовласый джентльмен в широкополой черной шляпе, сидит в привычном уголке и пишет, а заинтригованные посетители поглядывают на него. Генри предложил небольшую пенсию, но этих денег будет недостаточно. Но наверняка кто-то окажет поддержку. Королевский литературный фонд? Совет по искусствам?