— Пистолет проходит по управлению. Я была в перчатках, так что и пороха у меня на руках не обнаружит никакая парафиновая проба. Нужно только выкинуть одну петлю из краузера.

— Вернемся проверить, что с водителем?

Она отвернулась от зеркала и печально взглянула на треснувшее крыло из стекловолокна.

— А заодно объясним властям, зачем мы тут крутимся, да? Не думаю, что они станут внимательно слушать преступника, объявленного в международный розыск.

Лэнг задумался.

— Вдруг там найдется что-нибудь, указывающее, кто он такой.

— Знаешь, если бы ты снял кожанку и убрал ее в багажник, я вернулась бы туда одна. Когда явятся полицейские, они ни за что не подумают, что такую стрельбу могла устроить женщина. Как-никак они итальянцы. Вот и подумают, что это была попытка восхищения.

— Похищения.

— Да, и его тоже. Я узнаю, не было ли у водителя каких-нибудь документов, удостоверюсь, что он не смог ничего рассказать о том, что тут случилось.

Лэнг проводил женщину взглядом и подумал, что у Киплинга, наверное, была какая-то знакомая, похожая на Герт. Иначе вряд ли он написал бы свои строки о том, что самки любой породы живых существ куда опаснее самцов.

Лэнг сидел у стойки в баре на одной из площадок для отдыха водителей, во множестве имевшихся на обочинах автострады. Эти островки с заправочными станциями, кафетериями, уборными и душевыми, густо пахнущими дезинфектантами, с таким же успехом могли находиться на главных шоссе близ Нью-Йорка или Парковой магистрали во Флориде, штате, именуемом Солнечным. Почему Америка экспортирует только худшее из того, чем обладает? У Лэнга была своя теория, из которой следовало, что когда-нибудь вся Европа будет походить на Канзас или, того хуже, на Калифорнию. Неудивительно, что при такой перспективе мало кто одобряет глобализацию.

Но думал он не только об этом. Чашка с капучино, стоявшая перед ним на столике, всего лишь заменяла ему билет, давала право занимать высокий табурет в баре. Кофеин почти не действовал на него, терялся в адреналиновом приливе, который лишь сейчас начал постепенно спадать. Как он мог прожить столько лет без встрясок, которые дает опасность? Во время работы в управлении Рейлли никогда не попадал в ситуации, где речь шла бы о жизни или смерти, не участвовал в перестрелках или погонях, но даже обдумывание плана перевозки изменника через охраняемую границу было за-хватывающим занятием. Даже разгадывание следующего хода противника, которым он занимался до той поры, пока красного короля и его пешек не смахнули с карты Европы, всегда щекотало нервы.

Теперь же он мог ожидать лишь словесной дуэли в суде, а в этом действе ритуал соблюдался строже, чем в представлениях японского театра кабуки. Но Лэнг никак не ожидал, что когда-нибудь станет так сильно тосковать по той игре. Он подозревал, что калейдоскопические быстрые и неожиданные смены обстановки и постоянное напряжение слегка стерлись в памяти, обрели романтично-ностальгическую окраску на фоне томительно однообразных учебы и практики. Однако со временем восприятие изменилось. Как же хорошо точно знать, что каждый вечер вовремя будешь дома, а не сорвешь в последний момент давным-давно намеченные планы, не заставишь жену томиться в тревоге и неизвестности после того, как ты сказал ей единственное, на что имел право, — что тебя какое-то время, неизвестно сколько, не будет.

Дон уже не было на свете, а Лэнг оказался втянут в игру, где ставки значительно превышали тот уровень, на котором он хотел бы остановиться. Даже красные, эта наводящая страх на весь мир орда безбожных коммунистов, из-за которых и было создано управление, фанатиками не являлись. Таковых, по крайней мере, не было среди тех красных, которых он знал. Ему никогда не приходилось слышать, чтобы хоть один агент противной стороны стремился умереть ради марксизма, наподобие моджахедов, идущих на смерть ради Аллаха. А «они» — так Лэнг, сам того не заметив, стал называть эту неведомую группу — не уступали в фанатизме арабским террористам-смертникам. Его убийца, не справившийся с заданием, метнулся через комнату, чтобы выпрыгнуть с балкона и принять участь, уготованную для него Творцом, но не попасть в тюрьму. Водитель грузовика вряд ли мог рассчитывать уцелеть после аварии, которая на извилистой дороге была почти неизбежной. Он хотел лишь забрать с собою жизни двоих мотоциклистов, стремясь в то место, ради которого не жаль пожертвовать свой земной жизнью.

Но почему? Лэнг был склонен считать, что такое рвение, вероятнее всего, могла породить религия. Эти люди принадлежали к какой-то религиозной группе, вернее, к секте. В истории было полным-полно таких примеров: у мусульман — ассасины, от названия которых это слово и вошло во многие европейские языки, убивавшие по ночам крестоносцев, индуисты-туги, неуловимые убийцы-душители эпохи всемирной Британской империи, японские камикадзе, умиравшие за своего обожествленного императора.

После разговора с братом Марченни у Лэнга появились соображения насчет возможных причин, по которым «они» могли так стремиться заполучить картину и убивали тех, кто им препятствовал. Работа Пуссена указывала на то место, где были спрятаны какие-то сокровища. Но где же это видано, чтобы люди шли на мученичество ради материальных благ? Они жертвовали жизнью ради идей, дела, мести. Но чтобы ради земных богатств, которыми им не суждено обладать?..

Впрочем, старый монах не говорил, что картина — это план, позволяющий отыскать пиратское золото, зарытый клад или что-то в этом роде, верно? С другой стороны, почему еще полотно, даже не повторяющее в точности оригинал, может обладать такой ценностью, чтобы за него нужно было убивать? Что-то идеологическое, какая-то святыня?

Вроде, например, святого Грааля?

У Лэнга имелось несколько бесспорных фактов. «Им» нужна была эта картина. «Они» стремились устранить всех, у кого был шанс проникнуть в ее тайну, имевшую отношение к физическому местонахождению чего-то такого, что являлось для «них» величайшей ценностью. Лэнга же интересовало, что это из себя представляло. Оно могло вывести его на тех, кто убил Джанет и Джеффа и пытался прикончить его самого. Теперь, когда он узнал, что картина может заключать в себе секрет, нужно было выяснить, кто и почему стережет правду, скрытую за загадкой.

У него сложился план.

На свободный стул рядом с Лэнгом опустилась Герт. Ее появление вызвало в людном помещении некоторое смятение. Вряд ли здесь часто появлялись затянутые в кожу шестифутовые валькирии на мотоциклах. Демонстративно не замечая взглядов, ловящих каждый ее вдох и выдох, она закурила, сделала знак бармену и указала на чашку, стоявшую перед Лэнгом. Герт тоже хотела капучино.

Лэнг решил, что смело можно держать пари: за последние недели здесь никого еще не обслуживали так быстро.

Разговоры в баре постепенно возобновились.

— Ты произвела настоящий фурор, — сказал Рейлли и усмехнулся.

Она глубоко затянулась и ответила, выдыхая дым:

— Ничего, сейчас опомнятся.

Он, еле сдерживая нетерпение, ждал, когда же Герт скажет ему, что ей удалось найти. Она же сначала неторопливо пригубила кофе.

— Ну?

Герт сунула свободную руку в карман и извлекла оттуда серебряную цепочку. На ней висел точно такой же кулон, какой Лэнг видел в Атланте, — четыре треугольника, заключенных в круг и соприкасающихся вершинами в центре.

Она поболтала цепочкой с подвеской и пояснила:

— Ни документов, ни бумажника, вообще ничего. Только это.

— Насколько я понимаю, водитель…

— Как селедка.

— Макрель.

— Что одна рыба, что другая — все равно дохлая. Эта побрякушка тебе о чем-нибудь говорит?

— У парня, который забрался в мою квартиру в Атланте, была точно такая же.

Герт погасила окурок, убрала цепочку в карман кожаной куртки и проговорила:

— По-моему, куда проще было бы воспользоваться ружьем, чем грузовиком. Как ты думаешь, почему он так старался раздавить нас вместо того, чтобы спокойно, хорошо прицелившись, выстрелить из-за какого-нибудь дерева?