Тогда Джон раскрыл альбом перед собравшимися и стал переворачивать черные картонки, служившие страницами. На каждой странице красовалась фотография кого-то из членов семьи, начиная с бабушки в красном сари и дедушки в серых брюках и простой белой курте [16]. Потом шла свадебная фотография родителей, которую он прекрасно помнил; они стояли на фоне маленькой церкви с высокой железной оградой, на которой были выгравированы слова: «Церковь святого Фомы. Да хранит вас Господь». Была и фотография его любимого дяди, который так почитал английский язык. Он сидел на веранде с книгой в руках, что в данном случае было органично; можно было различить, что в руках дяди «Золотая сокровищница» Палгрейва [17].

Джон немного стеснялся подарка. Казалось сентиментальным иметь альбом с надписью «Моя семья», он не мог представить, чтобы у кого-то из его коллег было нечто подобное. Он считал его наивным, как творчество одного из художников, что рисовали одномерных людей на фоне, лишенном перспективы. Но сегодня Джон достал альбом из комода, где тот хранился в полиэтиленовом пакете, и открыл его. На последней странице была фотография кузины Франчески. Снимок был сделан в ателье на фоне нарисованных облаков. Казалось, что Франческа летит и ее преследует фотограф. Даже ее волосы были откинуты назад, как будто от ветра в полете.

Франческа была привлекательной девушкой, на пару лет младше него. Они дружили в детстве, и он был рад, когда она обручилась с его одноклассником, тем самым, который давал советы в области теологии.

Джон посмотрел на Франческу и улыбнулся. Сейчас она могла оказать ему услугу, в которой наверняка не отказала бы. Он аккуратно вынул фотографию из уголков. Измерил и записал параметры. За углом находился магазин, в котором продавались рамки для фотографий. Хозяйкой была женщина, сидевшая с газетой за прилавком. Она всегда торчала в магазине, но он ни разу не видел, чтобы она занималась каким-то делом. Завтра он пойдет и купит рамку.

Джон посмотрел на фотографию кузины и под влиянием порыва поцеловал ее. Франческа отличалась от Джен. Он всегда хотел поцеловать родственницу, начиная с самого раннего детства. Но никогда не делал этого, хотя однажды, когда они сидели вместе на веранде, играя в карты, она сама внезапно наклонилась и поцеловала его макушку.

«Ты пахнешь кокосовым маслом», — сказала девочка.

В одиннадцать лет он не был уверен, что это комплимент, но его словно обожгло. Даже сейчас он вспоминал об этом с восторгом, с которым человек вспоминает запретные удовольствия, моменты сильного эротического возбуждения. Это было то что нужно. Ему нужен был кто-то вроде Франчески, чтобы напоминать о былых днях, о том, кто он на самом деле. Тут требовался именно человек с родины, а не житель здешних мест, лишенных цвета, где вечера холодны, а свет прозрачен.

На следующий день он купил рамку и вставил в нее фотографию. Рамка была серебряной или покрытой чем-то похожим на серебро и придавала фотографии Франчески определенный шик. Его кузина была привлекательной, и он гордился ей, ее стройной фигурой, как написали бы в колонке брачных объявлений, и ожерельем филигранной работы, сделанным изящно и со вкусом.

Джон потратил некоторое время, чтобы найти нужное место для фотографии. Она не должна быть слишком на виду, ведь это покажется странным, словно он пытается что-то сказать. В коридоре стоял маленький столик, на который кладут ключи и всякие бумажки, но он не подходил. Нельзя было поставить рамку и на каминную полку в гостиной — тоже слишком нарочито. Поэтому он выбрал кухню, место на полочке прямо над мойкой. Джен наполняла там чайник или помогала вымыть посуду после еды. Он задвинул рамку подальше, чтобы это выглядело естественно.

Джон посмотрел на Франческу, такую добрую и умную, и почувствовал мимолетный укол совести. Она бы так не поступила. «Почему ты не можешь быть честным?» — спросила она однажды по какому-то поводу, и этот вопрос заставил его замолчать. Был ли он нечестным? Он так не думал, но, увидев его сейчас, она бы точно засмеялась и сказала: «Так я и знала! Ты и меня пытаешься в это втянуть».

Два дня спустя он позвонил в дверь Джен и пригласил ее на ужин. Он чувствовал, как сильно стучит его сердце. Она улыбнулась ему и приняла приглашение. «У меня есть книжка про галерею Баррела, — сказала она. — Пролистай перед поездкой. Держи».

Джен протянула ему брошюру в мягком переплете с внушительной вазой на обложке. Он, стыдясь, посмотрел на книгу. Смысл искусства в правде, разве не так? А он пытался обмануть Джен, обмануть друга. Но он не намеревался обидеть ее, нет, он этого не хотел. Так было проще всего.

Она появилась к ужину. Вошла в кухню, помогая ему с тарелками, и на мгновение ему показалось, что она заметила фотографию, но он ошибся. В гостиной, небольшой комнате с тремя стульями и низким столиком, они ели, держа тарелки на коленях. Она говорила о каком-то происшествии на работе, о ссоре между начальником и новым сотрудником, вылившейся во взаимные оскорбления. Он считал странным, что кто-то мог грубо разговаривать с работодателем и так легко отделаться, и вспомнил грубость коллеги-исследователя, который взял моду громко вздыхать, когда говорил профессор. Здесь люди менее почтительны. Да нет, они просто грубы. В этом все дело, в грубости. А он ожидал, что все будет таким корректным, чистым, хорошо отлаженным. Все и было чистым и хорошо отлаженным, но не корректным.

—Ты сегодня молчалив, — сказала она. — Все в порядке?

Он поспешно ответил:

— Да-да. Все в порядке.

Она искоса посмотрела на него.

— Я не всегда уверена, что знаю, о чем ты думаешь, — сказала она. — Ты иногда, как сейчас, замолкаешь. Хмуришься. И выглядишь вот так. И так. Смотри!

Джен рассмеялась, и он невольно улыбнулся. Он знал, что часто хмурится, и это может казаться забавным.

Внезапно она протянула руку и мягко накрыла ладонью его кисть.

— Видишь ли, я считаю тебя... экзотичным, наверное. Это звучит странно? Так говорят о растениях из других стран. Экзотика.

Джон уставился на нее. Вес руки был легким, но он чувствовал, как нагревается его кожа. Он хотел подвинуть ее ладонь, убрать, но не шевелился. Он не смотрел на свою кисть. И не говорил ничего. Он молчал.

Снаружи, с лестницы, донесся звук голосов. Наверху жил глуховатый мужчина. Он говорил со своей женой, словно отдавая приказы солдату. Она кричала в ответ, от натуги ее голос переходил на визг.

— Снова они начали, — сказала Джен. — По-моему, они не догадываются, что мы все слышим.

Он вяло улыбнулся и убрал руку, чтобы взять тарелки.

— У меня есть десерт, — сказал он. — Индийский. Думаю, тебе понравится. Мороженое с ореховым соусом. Ты ведь его любишь?

Она поднялась.

— Обожаю.

Они прошли в кухню, он поставил грязные тарелки около мойки. Потом подвинулся, чтобы пропустить Джен, и тут понял, что она увидела фотографию.

Сначала она молчала. Взяла чайник, собираясь наполнить его водой из-под крана, но замерла, зажав пальцами вентиль и не поворачивая его. Затем медленно сняла с чайника крышку и начала наполнять. Она повернулась и увидела, что Джон наблюдает. Ему надо было отвернуться, чтобы все было не так очевидно, но он не мог пошевелиться. Как будто устроил ловушку маленькому, беззащитному существу и она сработала. Теперь поздно было что-то менять.

— У тебя новая фотография, — сказала Джен тихим и ровным голосом.

Он был уверен, что заметно нервничает.

— Ах, эта, — ответил он. — Да. Она была в комоде. Я давно хотел поставить ее сюда.

Женщина полуобернулась и снова посмотрела на фотографию.

— Кто это?

Джон сглотнул.

— Это девушка.

Она натужно засмеялась.

— Это я вижу. Но кто она?

Он отвернулся, врать было легче, не глядя в глаза.