Пока она говорила, он не спускал с нее глаз, разглядывал так настойчиво, что временами она сомневалась, взаправду ли он слушает. Любитель гольфа с плохой стрижкой, на которого она никогда бы не обратила внимания. На стенах кабинета висели фотографии лунок, а в углу располагалась площадка для мини-гольфа.

— Все это было давно, — говорит он, когда она умолкает. — Что касается меня, я стал руководить службой три года назад. Поэтому…

— Книга регистрации персонала, быть может…

— Вы довольно странно поступаете. Я не знал, что психиатрия проводит такие следствия на месте событий. Если бы я знал… Я в свое время сам думал, не стать ли психиатром.

— Но в конце концов выбрали «Скорую помощь». И гольф.

Улыбка обнажает желтые от табака зубы, которые он быстро прячет.

— Вы мне симпатичны, — говорит он, глядя на ее грудь. — Знаете, что можно сделать? Я пошлю вас в службу персонала посмотреть журналы регистрации, и вы вернетесь ко мне со списком тех, кто работал в службе в то время. Я предупрежу службу. Они вам все дадут. Потом посмотрим, с кем можно связаться.

— Я не могла надеяться на большее.

— Это максимум, что я могу для вас сделать — разве что пригласить вас сегодня поужинать.

Она делает усилие, чтобы не засмеяться. Только улыбка на мгновение выдает ее мысли.

— Доктор, сейчас уже около пяти. — Она поднимается. — Если вы не возражаете, я пойду в службу персонала, пока они не закрылись. А потом вернусь к вам.

— Но не отказывайтесь же так быстро! — говорит он, когда она уже в дверях. — Я знаю город как свои пять пальцев. Было бы жаль этим не воспользоваться.

Две сотрудницы службы, работавшие здесь четырнадцать лет назад, еще не ушли на пенсию. Но одна в отпуске, а другая должна выйти на работу завтра.

Доктор Вандролини набирает номер Элен Кирх, успокаивающе глядя на Сюзанну.

Вандролини поймал ее в свои паучьи сети и очень доволен таким уловом. Идеальная мишень — ни с кем в Страсбурге не знакома, явно нуждается в компании на вечер, а завтра исчезнет.

— Элен? Доктор Вандролини. Я вам не помешал?

Он не допустил оплошности и не включил громкую связь. Тем не менее Сюзанна поняла, что у него ничего не вышло. Огорченный, он положил трубку.

— По-видимому, у нас затруднения. Сожалею, я ничего не смог узнать. Трудный характер. Одним словом, больше не о чем говорить. Но если вы не хотите сдаваться, лучшее, что я могу вам посоветовать, — вернуться завтра и встретиться с ней лично. Может, вам удастся ее задобрить. А чтобы скоротать ожидание, мое предложение в силе, я вам помогу вытерпеть до завтра. Если, конечно, у вас нет вариантов получше…

С первого взгляда Сюзанна поняла, почему ей было нетрудно убедить Элен Кирх встретиться. Эта блондинка с обесцвеченными волосами и носом, претерпевшим хирургическое вмешательство, вынуждена терпеть постоянные ухаживания своего начальника службы — вероятно, очень настойчивые. Понимая, что он ей звонил ради прекрасных глаз другой, той, которая позвонила полчаса спустя, медсестра захотела на нее посмотреть.

Она жила в очень опрятной двухкомнатной квартире на набережной Сен-Этьен с видом на гавань Иль, на несколько пришвартованных барж и на плакучие ивы у воды.

— Итак, доктор Вандролини — ваше первое впечатление от Страсбурга…

— Он был очень любезен, пока не понял, что я не собираюсь с ним ужинать.

— Вам повезло, что вы с ним не работаете. Только представлю, что я должна встретиться с ним завтра…

— Непохоже, что он кусается.

— Нет! Однажды его поставили на место, и он запомнил на всю жизнь, но это в прошлом. Вы должны были дать ему в ухо за то, что он рискнул мне позвонить.

Обе женщины смеются.

— Я бы очень хотела вам помочь, но я тогда не дежурила. Я помню, потому что к тому времени я уже три года работала в службе и это было первое Рождество, которое я провела не на дежурстве.

Сюзанна хмурится.

— Зато я помню, кто дежурил. Санитар. Я давно его не видела. Он ушел из больницы пять лет назад. На пенсии. У нас были хорошие отношения, хотя он, конечно, любит выпить…

Санитар на пенсии хотел бы видеть «молодую женщину» у себя. Он не мог все в точности вспомнить, «но, чтобы посодействовать мадемуазель», готов напрячь память. «Натуральный бардак, точно»… На этот раз громкая связь была включена.

Затем Элен Кирх проводила Сюзанну до площади Ом-де-Фер — вот случай для парижанки прогуляться, подумать о своем в старом Страсбурге с сотнями туристов, что гуляют по улицам в наступающих сумерках. В стороне от витрин и уличных фонарей — лабиринт мощеных улиц, которые ненамного изменились за сотни лет. Именно это и искали здесь туристы. Они путешествовали во времени, как и Сюзанна, только с другой целью. Медсестра выступала гидом — рассказывала об особенностях того или другого здания с фахверковыми стенами, но доктор Ломан размышляла главным образом о том, ходил ли Данте по этим мостовым.

Покинув центр города, такси устремилось в пригородные районы, где Сюзанна потеряла ориентиры, будто никогда не была в Эльзасе.

Натуральный бардак. Выражение, которое Жюльен употребил на следующий день после прибытия Данте в ОТД, после первой ночи, проведенной Данте в изоляторе. И примерно то же сказал Стейнер, глядя на спящего Данте в ПСПП.

Кажется, след верный.

Дом Люсьена Мозе покрыт свежей белой штукатуркой, ящики с разноцветной геранью украшают окна и крыльцо. Сюзанна в самом начале дорожки, перегороженной низкими полуоткрытыми воротами. Вечер еще не наступил, но в доме горит свет.

По дороге к крыльцу в голову ей приходят строчки Рильке, которые она учила в школе: «Последний дом деревни станет так, как будто он — последний дом земли». [48]Последний дом земли.

Мелодично блямкает звонок. Как только дверь открывается, Сюзанна понимает, что Люсьену Мозе осталось не больше полугода. Бледное, исхудавшее лицо, неподвижные запавшие глаза, рука худая и дрожит, китель обвис на плечах. Ничего от непристойного пьянчужки, каким его представила шутница-медсестра. Напротив, у него мягкий голос, который звучал иначе по телефону, и это несмотря на количество табачного дыма, которым он дышит, судя по запаху в доме и двум переполненным пепельницам — Сюзанна успела их заметить по пути из прихожей в гостиную. Люсьен Мозе замечает, что она смотрит на закрытые окна.

— Извините меня, — улыбается он. — Это глупо, но мне холодно. Поэтому я предпочитаю их не открывать.

Она улыбается в ответ — мол, это не важно.

Большая бутылка пива открыта и поставлена на стол. Рядом стакан.

— Можно мне тоже стаканчик?

Он хлопает ладонью по лбу с улыбкой — «где же моя голова», — исчезает на кухне и возвращается со стаканом, сияющим, как хрусталь, и помеченным красной с золотом эмблемой местного торговца пивом. Он проверяет его на свет, будто сомневаясь в его чистоте, протирает носовым платком и наполняет пивом, пока пена не доходит до краев.

— Не хотите еще чего-нибудь?

— Спасибо, все замечательно.

— Я достал его из холодильника. Оно совсем свежее.

Он знаком просит ее сесть. Она погружается в кресло, обтянутое такой же коричневой кожей, как диван, на который уселся хозяин. Внутри все так же, как снаружи. Мило. По-больничному чисто, несмотря на пепельницы. Ни пылинки. Вещей мало. На стенах три литографии с охотничьими сценами. Занавески в цветочек вторят цветочным ящикам снаружи. Телевизор выключен. Шума не слышно. Дом так же чист и ухожен, как, должно быть, загрязнены его легкие и испорчена печень. Мысль, что ее собеседник обречен, неприятна Сюзанне. К тому же он, проработав всю жизнь среди медиков, наверняка знает, что смерть близка. Его неловкость прошла, и молчание ему не мешает. Тем не менее он заговаривает первым:

— Итак, вы приехали спросить меня о парне, которого приняла «скорая» в 89-м. В ночь на Рождество?