— Бедняжка, вы сидите как в преисподней. Немедленно перебираемся ко мне, я сварила кофе. Похоже, мой милый супруг курил без перерыва.

Унумганг скорчил гримасу, которая должна была означать, что жена преувеличивает. Тем не менее он последовал за нами после того, как вытряхнул в корзину пепельницу, полную окурков. Мы переместились на другую веранду, где все было подготовлено к полднику.

У Лизль были большие сине-зеленые глаза, открытое лицо с еле заметными морщинами. Рыже-коричневые волосы, расчесанные на прямой пробор, свободно ниспадали на плечи. Пухленькая, она не казалась толстой, и в то, что ей уже семьдесят, поверить было невозможно.

Пирог, который Лизль сама испекла, был нашпигован кусочками груши. Унумганг, счастливый оттого, что жена снова дома, восседал за столом, как мурлыкающий кот, и постоянно проводил рукой по несуществующим усам.

Лизль вкратце рассказала о своем пребывании на курорте. Она не хотела нам докучать и через пару-тройку фраз спросила у меня, как поживает мой творческий процесс. Муж — она бросила на него взгляд, — лишь намекнул ей, теперь я должна все подробно рассказать, что, кстати, и обещала по телефону.

Вдобавок ей не терпелось узнать про наших феминисток. В университете, где раньше преподавал муж, был предмет «Женское просвещение», и однажды она прослушала курс о какой-то немецкой авторше.

Унумганг закатил глаза:

— Твои пояснения сбивают с толку.

Я обрисовала Пат и Августу, поведала об их интересе к делам давно минувших дней, сообщила, что сегодня они отправились в горы, откуда вернутся только завтра.

— Ах, бедные! — пожалела Лизль ученых дам. — Они наверняка промокли насквозь. Может быть, переночуют в пастушьей палатке, обсушатся и поедят.

— Да уж не без этого. — Унумганг играл зажигалкой. — В конце концов, у них опытный проводник из местных.

Я поведала о вылазке дам в Блаа-Альм, к соляным разработкам у Топлицзее.

— Они хотят представить, как все было при нацизме.

— И, конечно, — дополнил Унумганг, — бросить взгляд на сокровища, обнаруженные этой весной.

Мы посмеялись. Сокровища, поиск которых финансировала американская телевизионная компания, на поверку оказались банками из-под пива, десять лет назад их подняли со дна озера, уложили в большой ящик и закопали неподалеку от берега несколько местных жителей.

Тем не менее американцы умудрились смонтировать и показать фильм о нацистских сокровищах, заявив, что они спрятаны в надежном месте, и таким образом замяв скандальную историю.

За окном совсем помрачнело, и я отправилась восвояси.

Дома меня поджидала соседка.

— Я знаю место лучше вчерашнего, — сказала она, когда мы обе садились в машину. — Ты будешь потрясена.

Она не ошиблась. На опушке леса, где мы остановились, белых было видимо-невидимо. Дождь кончился. Мы приветствовали каждую находку руладой на тирольский манер, то есть голосили не переставая, и, если вскоре не заполнили корзины, собирали бы грибы до глубокой ночи.

По дороге назад соседка сказала, что она не иначе как нынче помрет.

— Почему?!

Она объяснила, что всю жизнь мечтала найти так много грибов. Теперь мечта сбылась, и соседка опасалась, что это не к добру. Я не знала, что и сказать. Поразмыслив, я предложила раздарить нашу добычу и сделать вид, будто ничего не было. Но практичная соседка не согласилась.

Дождь, похоже, поселился в нашей округе. Он лил с утра, не сильный и не слабый, и прекращался только для того, чтобы припустить снова.

Я сидела дома и перелистывала книги, полученные недавно. Я ждала звонка от Пат или Августы. Они могли вернуться намного раньше, чем запланировали. При такой погоде прогулки в горах — просто мазохизм.

Блуждая по книжным страницам, я натолкнулась на «Книгу о городе женщин» Кристины Пизанской. Кристина родилась в Венеции и попала вместе с отцом-астрологом ко двору Карла V. В Париже она вышла замуж и родила двух дочерей. Рано овдовев, она начала писать, чтобы хоть как-то прокормить семью. Наверное, она была первой профессиональной писательницей. Кристина смело отстаивала интересы женской половины человечества. В своей книге она рассказывала о городе женщин, укрытии для гонимых и оклеветанных (приют странников?), который ей повелели создать три богини — Разум, Честность и Справедливость (три Бетт?).

«Женщины, — сетовала Кристина, — искренне следовали Христову наказу о долготерпении и без ропота выносили ужасные унижения от мужчин, прежде всего от их речей и писаний. Они надеялись на высшее правосудие. Пришло время вырваться из рук фараонов!»

Славно сказано, львица ты моя, с удовольствием присоединяюсь к тебе много веков спустя.

Я увлеченно рассматривала маленькую синичку, которая собралась полакомиться плодами терна у меня в саду, когда зазвонил телефон. Пастор хотел знать, буду ли я сегодня вечером на ужине у фрау Формвег и фрау Макколл, ибо без меня и прочих гостей он почувствует себя как простой сельский священник.

— Что за ужин?

Я в первый раз слышала о каком-то званом ужине. Но вообще-то я всегда готова откликнуться на любой зов. Пастор промямлил, что ему сказали, будто мы с ним приглашены на эту прощальную вечеринку.

— И поэтому они позвонят мне в последний момент и до смерти огорчатся, что я занята, верно? Ну, так вот, я преподам им наглядный урок вежливости и не приду.

— Даже если я вас попрошу?

Августа, должно быть, хорошо зацепила пастора. Я смягчилась:

— Ладно. Пусть они обе позвонят мне не позже четырнадцати ноль-ноль, я даю им шанс. Все-таки нужно так или иначе попрощаться.

Пат позвонила ровно без пяти минут два.

— Мы собирались сделать тебе сюрприз, — заявила она, — и взять реванш за все завтраки, чаепития и ужины у тебя дома. Сегодня именно тот день, когда вечером можно приводить гостей в буфет. В остальные дни, как тебе известно, ресторан работает только для постояльцев.

Я запела про исторические изыскания, которые отнимают массу времени, про письменный стол, который меня заждался.

— Но это ведь наш последний вечер. — В голосе отчетливо зазвучала обида. — Мы пригласили и пастора, чтобы отблагодарить его за любезность…

Августа хихикнула рядом с трубкой:

— Особенно я.

Решив потянуть с согласием, я спросила, не помешал ли им дождь выполнить намеченную программу.

— Ах, что ты! — возмутилась Пат. — Нас так просто не запугаешь. От Грундлзее мы прошли к Бакенштейну и оттуда к Аппельхаусу, там и заночевали… А сегодня поднялись по пастбищу Вильдензее к Зеевизе, потом спустились к Альтаусзее и по берегу шагали к гостинице.

— Вы были в Вильдензее?

— Да. Нам сказали, что это прекраснейший маршрут.

— И больше ничего?

— А что нам должны были еще сказать?

Мне таки удалось озадачить Пат.

— Ну, — промолвила я, — насчет сегодняшних дел не знаю. А в начале мая 1945 года на Вильдензее в шалаше скрывался от возмездия австриец по происхождению и шеф министерства имперской безопасности по должности, некто Эрнст Кальтенбруннер.

— Не может быть… — выдохнула Августа.

— Господин оберштурмбаннфюрер СС надеялся после капитуляции Третьего рейха получить в будущем австрийском правительстве высокий пост. Об этом в конце войны вел переговоры с американцами доктор Вильгельм Хётль. Кстати, доктор был в свое время директором гимназии, где я училась. Как только стало очевидно, что чаяниям не суждено сбыться, Кальтенбруннер дал деру в Альпы. Там его поймали пастухи и доставили в долину. Дальнейшее общеизвестно: Нюрнберг, международный военный трибунал и 16 октября 1946 года виселица.

В трубке надолго воцарилась тишина, затем разразилась гроза сразу в два голоса:

— Почему ты не рассказала нам этого раньше? Мы бы на все смотрели другими глазами. Ты же знаешь, как нас интересует история…

— Во-первых, вы меня не спрашивали о нацистском прошлом. У Топлицзее, в соляных разработках, и на Блаа-Альм вы рыскали без меня. А во-вторых, вы мне не сказали, что пойдете к Вильдензее.