Украдкой я поглядывала на башни. В памяти всплыли монастыри на горе Афон. Если предположить, что гора во времена Вендлгард была менее сыпучей, то маленький монастырь вполне мог разместиться у ее подножия. А отсутствие следов объяснимо как вышеназванным обвалом, так и соляным промыслом: когда монахини покинули гору, их постройки разобрали для хозяйственных нужд.

Мы прикинули, стоит ли нам продвигаться дальше, к долине, и потом вернуться за камнями или…

Полчаса спустя мы подогнали машину и стали грузить добычу. Работа выдалась не из легких, вскоре мы взмокли не только под «охотничьими костюмами», но и под перчатками.

Соседка обмолвилась о Большом Лейслингском озере (оно вообще-то меньше, чем Малое), где можно освежиться.

Сказано — сделано. Проехав немного, мы остановились у следующей скалы, которая была выше предыдущей, но башен не имела, зато у ее просторного подножия я на месте Вендлгард без колебания поставила бы монастырь. Мы спустились к озеру. Скинули «охотничьи костюмы» и… прыгнули, хотелось бы мне сказать, но на самом деле с диким воем, боязливо погрузились в ледяную воду.

Насколько заманчивым озеро выглядело сверху, настолько отрезвляющим было его прикосновение: до боли.

Слегка поплескавшись у берега, мы залезли обратно в свои одежки. Настроение улучшилось. А уж в теплом салоне машины нас охватило истинное блаженство.

Мы тронулись дальше, и вдруг перед машиной появилась ковыляющая бегунья. Чем ближе мы подъезжали, тем она сильнее припадала на ногу.

Пат!

Соседка, конечно, притормозила и спросила:

— Вас подвезти?

— О да! — Тут Пат заметила меня. — Привет! Как мне повезло! Могу поспорить, вы едете домой в Альтаусзее!

Соседка в недоумении воззрилась на меня.

— Это Пат Макколл, профессор германистики из США, она приехала, чтобы взять у меня интервью и заодно отдохнуть. Мы познакомились позавчера.

— Садитесь! — сказала соседка.

Заднего сиденья в «лендкрузере» не было. Соседка ликвидировала его, чтобы выиграть дополнительное место для раритетов, поэтому она вылезла и загрузила Пат в кузов, к каменьям.

Пат выглядела усталой, но я бы побилась об заклад, что ее хромота — просто ловушка для растяп-водителей.

— Ну? Что новенького? — полюбопытствовала я с максимальным равнодушием.

— Интересная местность, — ответила Пат так же безразлично, — чрезвычайно интересная!

И на том спасибо. А то соседка насторожилась. Мы все слишком проголодались для подробных объяснений.

Я оказалась права: когда у отеля соседка извлекла Пат из кузова, от хромоты не осталось и следа. Поблагодарив нас многократно за lift, [18]американка бодренько взбежала по ступенькам.

Дома меня ожидал факс от Самур-оглы. Крупный специалист благополучно прибыл в Стамбул и сделал несколько открытий относительно писем Незими и происхождения Вендлгард. Слово «происхождение» было снабжено восклицательным знаком и набрано вразрядку. Подробности открытий он опустил до той поры, когда сумеет убедительно доказать свою правоту. Самур-оглы еще раз благодарил меня за гостеприимство и сотрудничество, коими я внесла неоценимый вклад в исследование турецкой истории. Под красивым росчерком стоял не только адрес Босфорского университета, но и домашний с номером личного телефона-факса.

Я прослушала автоответчик: первым раздался голос Унумганга, потом — Августы. Оба просили перезвонить.

Я отложила долг вежливости на потом. Сначала требовалось прибрать камни, которые мы с соседкой выгрузили у меня на въездной дорожке. На тачке я отвезла их в сад.

Найдя для них пристанище, по крайней мере временное — от напряжения тряслись руки и колени, — я ощутила острую необходимость перекусить и выпить пару чашек чая.

Я устроилась с подносом на террасе. Кусты начали менять окраску. Высокие астры радовали интенсивным фиолетовым, насыщенным темно-розовым и глубоким бронзовым цветом. Пышно распустились поздние розы. Пара чалмовидных лилий заносчиво вскинула кудрявые головки, странно, что их не объели олени. Хотя, может, олени терпеть не могут барсуков и обходят мой сад стороной?

Любуясь садом, я и не заметила, как стемнело. Сумерки осенью наступают гораздо раньше, чем летом.

— Унумганг, — произнес профессор, преисполненный уважения к собственной фамилии.

Я все-таки заставила себя ему перезвонить. Голос в трубке стал несколько дружелюбнее, когда я представилась. Я спросила Унумганга, как поживает супруга, и он ответил, что ей лучше, насколько это возможно. Она передает мне привет и ждет не дождется, когда мы вместе совершим прогулку.

— Но если вам угодно знать мое мнение, — скептически сказал профессор, — то прогулки, в вашем с Лизль понимании, она сможет совершать не ранее следующей весны.

— А вы? Как ваши дела?

Неужели это был вздох — то, что я услышала?

— А как, по-вашему, дела у ученого, который погнался за следом, исчезающим в песках времени?..

Слова я разобрала, смысл — нет.

— Пожалуйста, профессор, излагайте проще!

Голос выдал явное кокетство:

— Вы будете смеяться…

Я посерьезнела.

— Сидеть у колодца и даже не зачерпнуть из него…

У меня пересохло в горле. Я откашлялась:

— То есть?..

Конечно, я догадывалась, к чему он клонит, и судорожно пыталась выстроить линию защиты, понимая, что в один прекрасный момент не выдержу и сдамся, хотя пока его знаменитое искусство убеждения давало осечку.

— Вы бог знает зачем занимаетесь рекогносцировкой…

Откуда он узнал?

— …а я вынужден корпеть над слепой копией.

— Слепой? До сих пор никто не жаловался на мой ксерокс!

— Я не хотел обидеть ваш ксерокс! Я имею в виду вашего доктора. Возможно, Самур-оглы и сумел проявить текст, но на слишком короткое время! Это отразилось на копиях, наверняка мне досталась последняя! Особенно в конце заметно, как слова растворяются, я уже молчу про точки, запятые и надстрочные знаки. Настоящая катастрофа!

Не исключено, что стенаниями профессор пытался заполучить оригинал — мой оригинал! — и проявить, закрепить текст своим способом.

Я доверяла Унумгангу и его огромному научному опыту. И все же не могла прийти ни к какому решению, значит, нужно было тянуть время сколько получится.

— Но ведь расстановка знаков претерпела за несколько столетий значительные изменения!

Слабый аргумент, конечно, однако профессор воспринял его как существенное возражение.

— Согласен. Но позвольте предположить: там, где на моей копии тени, в оригинале стоят значки, которых мне фатально недостает для расшифровки.

Похоже, он всерьез озабочен. Придется срочно поворачивать беседу в другое русло, иначе он, подавив гордость, прямо попросит меня предоставить оригинал ему и его искусству. Что тогда?

— Между прочим, — сказала я небрежно, чтобы заинтриговать его, — выяснилось, на чем основано первое письмо Вендлгард.

На секунду мне почудилось, что он навострил уши, однако я рано обрадовалась.

— А! Вы имеете в виду цитату из Хильдегард фон Бинген?

Тут уж я прикусила язычок: не хватает опять сознаться, что к рукописи не прикасалась!

— Чистый камуфляж. Но полагаю, в нем ключ к шифру по крайней мере следующего письма. Именно поэтому так важно учитывать каждый знак, каждый штрих!

Означают ли его слова, что он по-прежнему с помощью вычислений ищет что-то за текстом? Тогда я хотела бы знать: работает он с оригинальным, латинским текстом или пользуется немецким переводом? И есть ли расхождение в числовом значении у немецкого слова и его латинского аналога? Мы-то бились с немецким. Ведь, по Унумгангу, числовая структура связывает все языки.

— Теперь меня интересуют разные слои в письмах, — сказала я. — Возьмем начальные строки первого письма. Они принадлежат Хильдегард, следовательно, написаны на латыни. Но ведь дан перевод! Кто его сделал? Наверное, сама Вендлгард. Возможно, это ее упражнения, проба пера, проверка собственного мастерства в немецком языке. Если так, то не исключено, что перевод действительно содержит ключ…