Не глядеть на счетчик горючего. Счетчик застыл на половинной отметке. Он постучал по нему костяшками пальцев. Вот в чем загвоздка — триста пятьдесят литров за три часа, и это при его скорости. Он опустил дроссели, передвинул рычаг, выключил двигатели и аккумулятор. Тишина. Волны плескались о борта покачивающейся на воде лодки. Встав на четвереньки, он принюхался. Зажав в зубах фонарик, открыл машинные люки и потянул носом воздух. Неужели он всерьез намеревается ликвидировать протечку? Он же даже не знает, есть ли в лодке необходимые инструменты. Он обнюхивал днище, пока не перестал вообще чувствовать запахи. Как заправлять лодку горючим посреди океана, его не обучили. Он закрыл вентили, захлопнул машинные люки. Нашел в кормовом рундуке воронку. Достал канистру, установил ее. Потом опомнился. Чем он занимается? Какой в этом толк? Вылить горючее в океан? Он посмотрел на часы. Еще полно времени. Лодка качалась на волнах, вздымаясь и вновь опускаясь. Нет, надо это сделать. Он вставил воронку, приладил шланг к канистре и начал заполнять бак, тревожно озираясь вокруг, не движется ли к нему стена из металла. Вслушиваясь в звуки, пытаясь различить за журчанием бензина далекий шум двигателя. Никогда еще он не чувствовал себя таким беззащитным. Горючее заполняло бак, а он думал о том, что это наглядное выражение всего, что пережил он за последние три месяца. Какие-то мощные силы ополчились на него, готовые бестрепетно и хладнокровно его сокрушить, в то время как он их не видел и не замечал, живя в своем крохотном мирке, отчаянно цепляясь за человеческое в себе и за то, что позволяло ему оставаться человеком. Он сменил канистры. Лодку подбросило на крупной волне, и на ногу ему брызнуло горючее. Черт, это опасно. Он стал действовать осмотрительнее. Опорожнил в бак вторую канистру. Вот так, хорошо. Теперь он, по крайней мере, узнает, изменилась ли отметка на счетчике. Он снял мокрые брюки и выбросил их за борт. Потом облил лодку водой из шланга, надеясь, что бензиновые пары сами выветрятся из кокпита на океанском ветру. Вымыл руки. С бьющимся сердцем включил аккумулятор. Не вспыхнуло.

Выждал, огляделся. Преодолевая страх, включил моторы. Глухо. Черт. Значит, он и вправду вылил горючее в океан! Подожди. Успокойся. Поверни клапаны у бака.

Машина заработала. Фонарик все еще бил ему в глаза, и в туманном свете он не мог разглядеть отметку на счетчике. Он погасил фонарик, взглянул на счетчик. Кажется, поползло вверх? Проверил курс по навигатору. Его опять отнесло — слишком сильное течение. Заполнение бака дорого обошлось ему: он отклонился от курса чуть ли не на полторы мили. Вылить еще две канистры? Он опять прислушался, вгляделся в неровную тьму, в которой теперь наметилось как бы встречное движение. Как мог он дать себя уговорить, зачем согласился на этот безумный план?

Он выключил зажигание. Опять взялся за канистры, опять зажал зубами фонарик. Куда подевалась воронка? Она же оставалась в баке. Наверное, смыло в воду. Он шарил глазами по борту лодки и вдруг заметил надпись: «Главный бак» и «Дополнительный бак». Он чуть не прослезился, с благодарностью вспомнив свои уроки мореходства. Наклонившись к кормовой банке, он перевел поток горючего из главного бака в дополнительный.

И тут справа послышалось тарахтенье двигателя. Он чуть не подавился фонариком, пока не разглядел проходившее от него в четырехстах метрах контейнерное судно. Как позавидовал он этим мужчинам, стоявшим высоко на освещенном зеленым светом мостике, курившим и попивавшим кофе, пока судно их вел радар! Он опять метнулся к навигатору. Он быстро шел на юго-запад.

Он включил моторы, выправил курс, открыл дроссели. Взял направление на Гибралтар и взглянул на часы. Скоро рассветет. Как же он устал от этой непроглядной тьмы, в которой притаились грозные стальные чудовища!

Течение здесь, должно быть, особенно сильное. Говорят, именно оно губит суденышки иммигрантов из Африки. Однажды он сам видел трупы, выброшенные на берег возле Тарифы Гвардейцы шарахались от них, зажимая носы. Он сжал руками лоб, прогоняя дурные мысли. Течение. Придется на полторы мили перемахнуть цель, а там вернуться на исходную позицию.

Он попытался собраться с мыслями, обуздать царившее в мозгу смятение. Рассветет, и все наладится. Он оглянулся, не забрезжил ли свет. Все еще полная чернота. Вздохнул, борясь с приступом чего-то, что он поначалу принял за панику, но вдруг понял, что смеется, заливается неудержимым хохотом, словно, накурившись травки, вдруг осознал всю абсурдность повседневности. Он откинулся назад на спинку сиденья, истерический хохот дрожал в нем, рвался наружу, сознание зыбилось на грани помрачения рассудка.

И тут же он ощутил невероятный покой. Тревоги покинули его. О чем-то подобном сказал ему однажды его приемный отец, которому парижские врачи делали операцию на сердце: «Ты тащишь на себе груз страха, тащишь тяжело, как камень, который катишь в гору, и вдруг к тебе подходят люди, и ты отдаешься их воле с единственной мыслью, что с ними Аллах, и будь что будет. И наступает такой покой, какого ты не знал никогда в жизни».

Именно это он и ощутил сейчас, дожидаясь, когда рассветет. Вот и первые проблески. Чудо пробуждающегося мироздания. Горизонт загорается, по кромке неба расползается сияние. В крепнущем свете дня возникают очертания корабля. Как хотелось бы увидеть сушу; даже несколько часов плавания заставляют скучать по ней. Трудно представить себе, как могут выносить одиночество мореплаватели в кругосветном путешествии наедине с неизвестностью и неведомой бездной под ними.

Свет прибавляется; 7.50 — двадцать минут до восхода. Страх давно ушел, улетучился, сменившись твердостью прозрения. Уже два часа назад его мишень должна была покинуть Танжер. Он улыбнулся своим мыслям. Все выйдет как задумано. Горизонт пылал багряно-красным, лиловым, розовым и фиолетовым, светлел и желтел, прежде чем вспыхнуть голубизной, и это буйство красок отзывалось в сердце болью при мысли о том, что ему предстоит потерять. Легкое перышко облака, летевшее параллельно тонкой и ясной линии горизонта, было похоже на стилет, вонзившийся в кровавую мякоть апельсина. При виде этой картины у Якоба даже челюсть заныла от необъяснимого волнения.

8.07. Вот и место встречи. Он вытащил бинокль и обозрел море. Пять судов следуют на запад, танкер движется в восточном направлении. Внимание его привлек какой-то плеск впереди, и он опустил бинокль. Стая дельфинов в десяти метрах от лодки. Они ныряли и вновь высовывались из воды, погружались вглубь и опять выпрыгивали. Он весело и громко приветствовал их.

В 8.11 взошло солнце. По горизонту пробежала рябь, как будто небосклон, задрожав, проломился, впуская красный шар светила. Раскинув руки, как дирижер, поднимающий оркестр на аплодисменты, он тут же отвернулся, вновь оглядывая Гибралтар через бинокль. Он искал глазами судно — небольшое, но для пассажирского и не маленькое — сто тридцать футов в длину и сорок высотой, ходившее под марокканским флагом и называвшееся «Принцесса Бухра», но как оно будет выглядеть в отдалении, он не знал, ведь даже пятисотфутовый танкер в море выглядит как игрушка.

Лодка дрейфовала. Он развернул ее, заняв нужное положение, на пять кабельтовых северо-западнее.

8.27. Он еще раз оглядел море. Теперь в западном направлении шло семь судов, а на восток — четыре. «Принцессе Бухре» пора бы уж появиться. Ведь они так точно все рассчитали, и он все знал про это судно. Наверное, вышло из Танжера с опозданием. Опустив бинокль, он обеими руками сжал приборную доску, ориентируясь по навигатору. Все правильно.

Солнце уже целиком вышло из воды и жарило ему в спину. Скинув рубашку, он бросил ее за спину и на мгновение закрыл глаза, давая им отдых после напряженного вглядывания в темноту. Опять поднес к глазам бинокль, открыл глаза. Один, два, три, четыре судна. Остановился, снова оглядел всю цепочку. Между третьим и четвертым пятнышко поменьше. Поднял дроссели и рванул вперед. Сто метров, двести. Различил марокканский флаг на корме. Сейчас виден весь корпус. «Принцесса Бухра». Неожиданно очень захотелось помочиться.