– Я вылезу в окно. А вы скажете, что проверяли тетради.
– Умница, хорошо придумал, молодец! – привстав на цыпочки, Софья Васильевна прикоснулась целомудренно сжатыми губами к его щеке с пробившейся к вечеру жесткой щетиной.
«Надо бриться два раза в день», – сконфуженно подумал он, поглаживая скрипящую щеку и как музыку слушая удаляющееся по коридору щелканье легких панталет. Потом, окрыленный, слетел со второго этажа; едва придерживаясь за водосточную трубу, и полетел к казарме, слегка отталкиваясь подошвами от теплой земли.
«Что же с ней было?» – пульсировала в мозгу неотвязная мысль. Он понимал, что случилось что-то важное для развития их отношений, но разобраться в происшедшем не мог – не хватало опыта. Спросить у Серегина? Но он сразу догадается, о ком речь... Нет, спрашивать нельзя...
До отбоя оставалось сорок минут. Вокруг казармы расслабленными группами стояли ребята – разговаривали вполголоса, курили, жевали насвай, сплевывая на чахлый газон обильно выделяющуюся слюну. Пахло дешевым табаком, потными молодыми телами и свежим гуталином. Обычных шуток и взрывов смеха не слышно – чувствовалось, что парни чем-то озабочены. Осмотревшись и не найдя Серегина, Вольф зашел в помещение, достал из тумбочки зубную щетку, пасту и мыло.
Здесь было душно, зато светло. Стоя прямо под лампочкой и зажав в зубах длинную белую нитку, Лисенков пришивал свежий подворотничок. Вишняков, изогнувшись с краешка кровати, писал на подоконнике письмо. В дальнем конце казармы Шмелев дрессировал дневального:
– Наклонись к полу, посмотри наискось от света! Видишь разводы на линолеуме?
– Дык если так смотреть, их всегда видать... – без убежденности бубнил белобрысый Сидорук, понимая, что оправдаться ему не удастся. И действительно, сержант с маху ударил его шваброй по спине.
– Разговорчики! Умный больно! Бери швабру, и до отбоя чтоб все блестело!
Накинув полотенце на шею, Вольф направился к выходу.
– Эй, Волк, погоди! – крикнул сзади Шмелев и, оставив Сидорука, быстро подошел вплотную. – Какая сука меня особисту вломила? – зло спросил сержант, впившись испытующим взглядом ему в лицо.
– Откуда я знаю! – возмущенно огрызнулся Вольф. – И насчет чего?
– Насчет анаши... Семенов прямо на стол ту «мастырку» выложил недокуренную! – Злость в голосе Шмелева исчезла, и взгляд утратил следовательскую требовательность. – Я на тебя не думаю – просто так спросил, для порядка...
– С каких делов такой «порядок»? Я что, стукач?
– Ладно, ладно, – сержант успокаивающе похлопал его по плечу. – Это Чувака работа! Он тогда к курилке подходил, принюхивался... А ребята видели, что он возле Семенова трется... После отбоя полез и достал из бочки... Вот сука!
– И что теперь?
– Что, что... Откуда я знаю. Сказал, что «мастырку» впервые вижу, Семенов грозил отпечатки пальцев снять... Про тебя расспрашивал...
– Про меня? – Под ложечкой у Вольфа возник неприятный холодок. – Чего ему про меня расспрашивать? Шмель пожал плечами, озабоченно потер нос.
– Чего они расспрашивают... Как служишь, чем дышишь, что говоришь, что из дома пишут... С кем из гражданских встречаешься... Про анекдоты, про то, про се... В общем – вокруг да около. Ладно, не бери в голову, прорвемся... А где табуретка?
Мысль у сержанта явно перескочила на другие рельсы – на лицо вернулось обычное глумливое выражение, он лихорадочно озирался по сторонам.
– Ага, вот.
Схватив табуретку, он быстро засунул ее под койку Бритого Гуся.
– Он всегда с разбегу падает! – давясь от смеха, подмигнул Шмель – Поуматываемся... – И тут же вновь посерьезнел. – Знаешь, что завтра с «Дождем» прыгаем?
– Нет, – качнул головой Вольф.
– Так знай! Генеральная репетиция перед инспекторской. Может, половину взвода и выкосит... Сейчас бы курнуть хорошо, чтоб спалось спокойно... У меня «мастырка» припрятана. Хочешь, угощу?
Вольф хмыкнул:
– Я и табак не курю. Да и ты, если уже на крючке...
Шмель самодовольно усмехнулся:
– Зубов бояться – в рот не давать! – И, обернувшись к драившему пол Сидоруку, строго крикнул: – Живей шевелись! Через десять минут проверю и ремнем всю жопу разукрашу!
Настроение у сержанта менялось очень быстро. В полупустой умывальной к Вольфу подошел добродушный увалень Синявский из хозобслуги. Он работал в оранжерее, и именно у него Вольф за сто граммов спирта для протирки снайперской оптики выменял розу для Софьи Васильевны. Сейчас Синявский выглядел непривычно озабоченным.
– Слышь, Волк, меня насчет этой розы к Семенову таскали. Целое следствие устроили, как будто я секретный автомат американцам продал...
– Ну а ты что? – насторожился Вольф.
– Что, что... Пришлось сказать. Что тут такого? Ну попросил ты меня, я тебя выручил. Никто не обеднел. На генеральский букет хватило. Ты только про спирт ничего не говори...
– Какой генеральский букет?
Синявский зевнул.
– Раскатов пару раз в месяц адъютанта присылает за розами.
– Зачем?
– Что он – мне докладывает? Так понял насчет спирта?
– Понял... – озабоченно проговорил Вольф.
Теперь рассказ Шмелева выглядел в другом свете. Значит, это не просто дежурный интерес особиста к тому или другому бойцу, не обычная проверка на вшивость, это целенаправленная охота на него, Владимира Вольфа!
Он чувствовал себя так, будто вновь узнал о готовящейся «темной». Только противник у него сейчас поопасней. Замкомбрига полковник Чучканов и рядовой Вольф – танк против муравья... Но какой ревнивец! Из-за несчастного цветка особый отдел натравливает... А те все раскопают: и как они с Софьей Васильевной задерживались после занятий, и... И все. Больше-то ничего нет. Если сейчас тихо отойти в сторону и смиренно сесть на жопу, то все обойдется...
Вольф словно воочию увидел обнаженную Софьину ступню и ощутил возбуждающий запах пыли и обувной кожи.
«Нет, вот тебе! – Вольф свернул кукиш и показал незримому противнику. – В случае чего возьму автомат и запущу рожок в брюхо...»
– С кем воюешь? – раздался сзади голос Серегина.
– Команды на английском репетирую. А ты где был?
–Да так... Прогулялся, в парашютный сектор сходил... Слышал, что завтра с «Дождем» прыгаем?
Серж явно темнил. Но Вольфа это не интересовало. Ему было плевать и на завтрашние прыжки, и на «Дождь», и на все остальное.
– Слышал. Постараемся прыгнуть красиво.
На отбое Бритый Гусь с размаху бросился в койку, растянутая сетка прогнулась, и он загремел костями о табуретку. Никто ничего не понял, только Шмель, уткнувшись в подушку, зашелся в неудержимом, со взвизгиванием, смехе.
– Зачем ты это сделал, Шмель? – плачущим голосом спросил Бритый Гусь. – Я чуть позвоночник не сломал...
– При чем здесь я? – притворно возмутился сержант. – Как что – Шмель виноват! И вообще, я тебе не Шмель, а товарищ сержант!
По койкам прокатилась волна оживления. Приколы Шмеля были привычным развлечением.
Бритый Гусь обиженно замолк и, поднявшись, принялся выволакивать из-под кровати табуретку.
– Синявский... – замогильным голосом позвал Шмелев, и затихшая казарма поняла, что представление не закончилось. – Синявский...
Очередная жертва не отвечала.
– Синявский! – гаркнул сержант, – Ты что – оглох от онанизма?
Солдаты засмеялись, но сдержанно: ожидали гвоздя программы.
– Ну чего... – послышался наконец опасливый голос. – Дай поспать.
– Синявский... – страстно шептал Шмелев на всю казарму.
– Ну чего, чего?
– Покажи влагалище!
Взрыв гогота чуть не сорвал крышу. Несколько человек свалились с коек.
– А чего он в плавках мыться ходит? – разоблачительным тоном продолжал Шмелев. – Если у него там все, как у мужчин, – то чего скрывать? А раз скрывает... Ну покажи, будь другом!
Казарма надрывалась. Смех снимал стрессы службы, улучшал настроение и делал не такими страшными завтрашние прыжки. В другое время и Вольф посмеялся бы вместе со всеми. Но сейчас что-то изменилось. Ему не было смешно, больше того, происходящее казалось некрасивым и недостойным, да и вся обстановка угнетала. Недавно он побывал в раю, а теперь спустился на грешную землю. Или даже провалился в преисподнюю.
