— Месяц, полтора, больше он не протянет, — высказал свое суждение доктор Кавердейл, который осмотрел его по указанию губернатора. — Болезнь неизлечима. Но, кажется, он более доволен жизнью, чем мы с вами.

— Быть может, он нашел настоящее, — пробормотал Джон. — В любом случае он умрет великим открывателем.

Доктор Кавердейл пристально посмотрел на губернатора с видимым удивлением.

Он любил Софи, в этом Джон мог признаться только себе. Он гулял с ней по парку, без шпаги, чтобы иметь возможность идти справа, он наблюдал из окна за ее движениями, когда она гуляла по парку одна, он пил с ней чай, бесконечно мешал ложкой в чашке и рассказывал об Уильяме Уестолле и береговой линии Арктики. Дальше этого он не заходил. Если он снова нашел любовь, то он мог позволить себе определить ее туда, где ей было место. Все, что он делал, обретало свое достоинство в том, что либо уже продолжалось достаточно долго, либо замысливалось на долгие сроки. Он не думал, что исключения из этого правила принесут ему счастье. Когда однажды вечером они были вдвоем в гостиной и Софи, стоя рядом с ним, вдруг обняла его, он погладил ее по голове и принялся спешным порядком повторять устав законодательного совета, чтобы сохранить спокойствие. Конец каждого параграфа гласил: «Твою жену зовут Джейн!» Потом он поцеловал ее в макушку. Тем все и кончилось.

«Меня наверняка скоро отзовут, стало быть, можно спокойно забыть про всю эту тактику!»

Джон Франклин перестал считаться с мнением кавалеров в сапогах и верных им газет. Он хотел употребить оставшееся время на то, чтобы заняться вещами важными и долговечными. Первым делом было составлено картографическое описание всего побережья острова, а в морские карты внесены поправки. Китобои и местные владельцы торговых судов были освобождены от всех портовых поборов. Число кораблей после этого стремительно стало расти.

— Чем больше моряков, тем лучше! Только польза будет! — заявил он во всеуслышание.

Преодолевая яростное сопротивление помещиков, он делал все, чтобы жизнь на острове как можно меньше напоминала каторгу. Он отправил в Лондон запрос о возможности переименования Вандименовой земли в Тасманию, поскольку все купцы, ремесленники и горожане из поселенцев не без гордости величают себя тасманцами, а старое название просто ненавидят. Презрев неудовольствие обоих советов, Джон основал Тасманский краеведческий музей, построил на очень скромные средства здание парламента и поддержал создание театра. Он скупил земли вдоль реки Хуон и сдал их на льготных условиях за малые деньги бывшим заключенным. Не одну неделю провел он в ежевечерних разговорах с учеными, священнослужителями и поселенцами, главным образом о воспитании. Он собирался создавать школу.

Когда леди Джейн вернулась из Новой Зеландии, он стал демонстративно привлекать ее к решению всех правительственных вопросов. Не имея права голоса, она тем не менее присутствовала на каждом заседании обеих палат. Ее неофициальное участие воспринималось теперь как само собой разумеющееся. Злобные разговоры да пересуды постепенно сошли на нет. Общество решило, что это не проявление слабости, а свидетельство независимости, если губернатор выбирает себе в советчики того, кого считает для этого наиболее пригодным.

Падение цен на зерно и шерсть сказалось на казне колонии, настали скверные времена. В довершение всех бед Лондон увеличил партии присылаемых заключенных, а систему наделения при этом упразднил. Для новых арестантов требовались новые тюрьмы и дополнительные средства на их содержание. Франклин использовал по мере возможности данное ему право на помилование, особенно в тех случаях, когда речь шла о мелких провинностях, и неусыпно следил за надзирателями, не давая им распускаться. Только помещики, остатки Артуровой фракции и тюремные чиновники были настроены против него.

— Но и того достаточно, чтобы свалить меня, — сказал он равнодушно леди Джейн.

— До тех пор, однако, не мешало бы изучить необследованную часть острова, — заявила она.

— И обсудить по дороге новую школу.

Шерард приносил счастье или, что более вероятно, отводил несчастье и тех, кто мог навлечь его. Он ничего не говорил и, верно, ничего не понимал, но вызывал у всякого, кто не боялся приближаться к губернаторскому дому, сильные чувства — кого повергая в шок, кого в состояние скорбной печали или глубокой задумчивости, иных же ободряя и побуждая к деятельности. Джон даже подумывал, не пригласить ли Шерарда на заседания совета, но потом отбросил эту мысль как шальную. К тому же ему не хотелось лишать Шерарда его главного удовольствия — моря. Участие в заседаниях означало бы для него потерянное время.

Вопреки однозначному приговору врача умирать он, похоже, пока не собирался. Было видно, что он радуется каждому кораблю, который вставал на якорь в устье Дервента. А заходили сюда не только суда с заключенными. Старый «Фэрли» привез целый отряд ученых, среди которых находились польский геолог Стрцлетцкий и Кеглевиц, неутомимый землемер, одержимый манией точности и за все болеющий душой. Несколькими неделями позже прибыли «Эребус» и «Террор» под командованием давнишнего друга Джона Джеймса Росса, собиравшегося исследовать Антарктику. Джон оборудовал для него на собственные средства астрономическую станцию.

Казалось, будто взгляд Шерарда притягивает из - за горизонта людей благомыслящих, других же отодвигает за пределы видимости.

— Новая школа, по-твоему, должна учить вещам долговечным, но при этом не нагонять тоску, — размышляла вслух леди Джейн. — Но именно этого-то школы и не умеют.

Шел страшный дождь. Костер никак не разводился. Но Гэвиган, один из заключенных, сопровождавших их, старался, как мог. И путешественники радовались, словно дети. «Очередное сумасбродство губернатора! — писал корреспондент «Кроникл». — Вместо того чтобы заниматься подготовкой своего отъезда, который якобы должен состояться в скором времени, он, в сопровождении своей супруги и банды арестантов, отправляется путешествовать в джунгли!» Наконец пошел дымок.

— Учащиеся должны учиться делать открытия. А главное, уметь определять свой способ видения и свою собственную скорость, — сказал Джон.

Джейн молчала, она знала, что, если Джон смотрит в одну точку, он еще не договорил.

— Плохие школы, — продолжал Джон, — мешают человеку видеть больше, чем видит учитель…

— Но ведь нельзя же заставить учителя видеть больше, чем он в состоянии увидеть!

— Зато можно заставить уважать других, — возразил Джон. — И никого не подгонять. Человек должен уметь наблюдать.

— Что же, ты прикажешь всем смотреть и наблюдать?

, - Нет, приказать невозможно, но можно показать. Кто умеет смотреть, тот умеет уважать. Учитель не должен быть только учителем, он обязан быть еще и открывателем. У меня самого был такой.

— Как учредители мы вправе только дать перечень школьных предметов, обязательных к изучению, и ничего более.

— Мы даже этого не сможем, если Церковь будет придерживаться иного мнения! Церкви нужна одна латынь!

— А тебе что нужно?

— Все, что дает учащемуся шанс, — математика, черчение и главное — естественно-научные наблюдения.

Тучи сгустились, костер погас. Джон закрыл полог палатки. Джейн устроилась у него на плече.

— Тебе следует написать обо всем об этом доктору Арнольду в Рэгби. Может быть, у него есть на примете хороший директор школы.

Заключенные оказались на высоте, особенно Гэвиган, самый старший из них, здоровенный толстяк с вечно красными глазами от постоянного напряжения — он неусыпно за всем следил, всюду поспевал и все держал под контролем. Не менее надежным и расторопным оказался Френч, который выглядел так, будто его составили из двух человек среднего роста: в нем было семь футов и два дюйма. Когда нужно было перебираться через реки, он благодаря своему росту мог заходить на большую глубину и быть уверенным, что под ногами у него всегда окажется дно.

Остальные десять были необычайно усердны, как могут быть усердны заключенные, окрыленные надеждой, что на протяжении нескольких месяцев никто не посягнет на их достоинство.