— С недавних пор сэр Джон считает меня трусом и изменником! Ему виднее, он ведь у нас открыватель и ничто не укроется от его пытливого взгляда!

Окольными путями, через одного лакея, эти слова дошли до Маконоки, и он передал их губернатору. Тот не поверил. Иными словами: он решил проигнорировать это сообщение.

Элла во всем была настоящей дочерью Элеонор. Когда однажды Джейн запретила ей показывать вилкой с насаженным куском мяса на гостей, она потребовала вразумительных объяснений. Джон рассказал ей о коте Триме, которому такие замашки очень бы пришлись по вкусу.

— А, знаю, это тот, по имени которого назван город! — радостно воскликнула Элла.

— Нет, по имени которого только хотели назвать город, — поправил ее Джон. — Лорда Мельбурна сочли более подходящей кандидатурой.

Джейн украдкой посмотрела на гостей и попросила его по возможности сменить тему. Софи рассмеялась.

По утрам Джон прогуливался с дочерью среди эвкалиптовых деревьев в саду губернаторского дома. В такие минуты все казалось ясным и простым. Эта колония станет когда-нибудь страной, в которой все будет устроено так, что никому не придется скрывать от детей половину происходящего. Элла уже сейчас все время задает вопросы об арестантах и тюрьмах.

— А как становятся злодеем? — спросила она однажды.

Она привыкла к тому, что папа иногда по нескольку минут размышляет, прежде чем что-нибудь ответить. Это ей нравилось больше, чем когда ей подсовывали объяснения, в которых повторялось то, что она и так знала, только другими словами.

— Злодей, — сказал Джон, — не знает своей настоящей скорости. В одних случаях он действует не к месту слишком медленно, в других — не к месту слишком быстро.

Элла потребовала объяснений.

Джон сказал:

— Он слишком медленно исполняет то, что требуют от него другие, — например, слушается или помогает. Но он пытается слишком быстро получить от других то, что требуется ему самому, например деньги или…

— Но ты ведь тоже очень медленный! — перебила его Элла.

— Губернатору можно! — ответил Джон и с трудом удержался от смеха.

Система Джона Франклина разрасталась, она обрела конкретные очертания и вполне подходила к условиям колонии. Он полагал, что вывел верную методу, сообразуясь с которой, по крайней мере теоретически, можно было жить, совершать открытия и править.

«Во главе правления должно стоять два человека, не один и не три. Один из них должен вести дела и поспевать за нетерпением вопросов, просьб, угроз управляемых граждан. Он должен производить деятельное впечатление, но при этом заниматься только малозначительными, пустяковыми вопросами, а также всеми срочными делами. Второй же человек имеет тогда возможность спокойно смотреть на все со стороны, чтобы в решающий момент сказать „нет". Поскольку всякие спешные надобности не отвлекают его, он может каждый предмет как следует разглядеть, он может определить продолжительность и скорость всего происходящего, он не устанавливает себе никаких сроков, дабы отдаться безраздельно думам. Он прислушивается к внутреннему голосу и может сказать „нет" даже лучшим друзьям, но главное — первому офицеру. Его собственный ритм, его не растраченная на пустяки выносливость спасают и защищают его от всех срочных оказий, которые только кажутся таковыми, от всех, без исключения, чрезвычайных обстоятельств, требующих якобы безотлагательной реакции, от всех скоропалительных решений. Если он говорит „нет", он обязан дать разъяснение. Но и в этом случае не должно быть никакой особой спешки». Так сформулировал свои выводы Франклин и записал.

— Да это же монархия! — воскликнул Маконоки. — Король и канцлер! Вы изобрели монархию! Но мы уже это проходили.

— Нет, — возразил Джон. — Это суть всякого правления! Просто монархия легче всего узнается в этой системе.

— Ну а где же у вас народ? — спросил Маконоки.

— Он может занять место короля, — ответил Джон. — Без медлительности ничего не сделаешь, даже революции.

Такой ответ секретаря не удовлетворил.

— Иными словами, вы предлагаете сидеть и ждать! Неужели вы всерьез надеетесь, что кто-нибудь согласится принять вашу систему? В мои шестьдесят пять уже поздно заниматься революциями! Кому это нужно?!

— Мне, мне, — повторил Джон непроизвольно.

Лондонское правительство продолжало слать заключенных: рабочих, разгромивших в Девоншире машины; мятежников, выступавших за независимость Канады; сторонников всеобщего избирательного права, не давших запугать себя полиции. Для Маконоки все они были героями, для Франклина «политическими джентльменами». Монтегью считал их злостными преступниками, посягнувшими на Бога и корону. Он советовал поместить их в тюрьму строгого содержания, в Порт-Артуре, ибо так тут было заведено с незапамятных времен. И уж ни в коем случае нельзя разрешать политическим работать у поселенцев.

— Одной искры может быть достаточно, чтобы разгорелось пламя!

Джон решил по-другому, хотя и знал, что решения, принятые вопреки мнению Монтегью, оборачиваются сплошной нервотрепкой и бесконечной писаниной. Монтегью, как никто другой, умел расстраивать дела даже тогда, когда они уже приняты к исполнению.

А еще Маконоки, который как-то заявил:

— Канцелярская работа не для меня. Я вижу свою задачу не в том, чтобы день-деньской возиться со всякими бумажками. Мое предназначение — просветление умов, борьба за справедливость, которой я готов служить до последнего!

Джон возразил:

— Но добиваться справедливости вы как раз можете, только занимаясь бумагами. Тут у вас широкое поле деятельности, тем более что вас назначили сюда моим секретарем!

Маконоки почувствовал себя непонятым, как бывает, когда удачная речь не производит должного впечатления.

Активнее всего Маконоки боролся против распределения заключенных на работы за пределами тюрьмы. Он был ярым сторонником закрытых исправительных учреждений и делал ставку на научно обоснованное перевоспитание арестантов усилиями специально подготовленного персонала.

Справедливость, говорил он, есть основа всякого воспитания. Только в тюрьме преступник может рассчитывать на справедливое обхождение, а не у частного работодателя, поскольку никакой чиновник не в состоянии обеспечить в данном случае эффективный контроль.

Джон придерживался иного мнения:

— Если рассуждать логически, то тюрьма не оставляет никому никакого шанса. Ведь большинство преступников становятся таковыми лишь потому, что у них не развито чувство времени. У них неправильная скорость, что-то они делают слишком быстро, что-то слишком медленно. Как же им научиться этому за решеткой? В тюрьме время воспринимается иначе, чем в окружающем мире.

Маконоки ничего не понял, тем более что Джон слишком уж растянул свое высказывание и нетерпеливый слушатель не мог уследить за ходом его мысли. Зато Маконоки вспомнил, какие еще аргументы можно привести в пользу своей теории:

— Поселенец — плохой помощник в деле возвращения преступника на путь добродетели! Ему никогда не исправить арестанта, зато арестант может оказать на поселенца дурное влияние! Система распределения заключенных на работы за пределами тюрьмы — это искушение, подталкивающее людей на несправедливость и жестокость. Поселенцы тоже мастера работать плетками, а женщин-заключенных они еще к тому же затаскивают к себе в постели.

Джон опасался, что дискуссия может вылиться в тотальную мобилизацию аргументов, когда придется силком сгонять под свои знамена все мелкие частности ради того, чтобы вступить в войну утверждений общего свойства. Он решил сменить тему. Но леди Джейн, присутствовавшая при разговоре, не дала ему этого сделать:

— У тюремного начальства нет ни малейшей материальной заинтересованности в том, чтобы обходиться с заключенными по справедливости, и мы видим, к чему это приводит! Поселенцы же совсем другое дело: им важно, чтобы заключенные хорошо работали, потому что от этого зависит их доход.

— И ради этого они эксплуатируют их!