Мокриджа тоже не было в живых. Три члена экипажа утонули, когда «Катон» наскочил на риф, всего-навсего трое, и один из них оказался Мокриджем! Мало того что все люди разные, мало того что одни из них тебе нравятся, а другие нет, — с этим еще хоть как-то можно смириться. А вот как быть со всеми этими случайностями? То, что случай может вмешаться в любое дело и повернуть все по-своему, — это все-таки очень досадно.
— Так сразу не скажешь, что важнее — точные знания или интуитивное угадывание. Надо подумать, — вернулся Джон к разговору с Уестоллом, оторвавшись усилием воли от своих мыслей, — Я не умею рисовать, я собираюсь стать капитаном. Поэтому, пожалуй, для меня все-таки важнее знания. Я хочу знать как можно больше.
— Ну а теперь, мистер Франклин, расскажите мне о том, что с вами было, — сказал капитан Дане. — Доложите коротко все по порядку!
Это не стало неожиданностью для Джона. Дане хотел составить себе о нем представление. О самом путешествии он наверняка уже все знал от лейтенанта Фаулера. К докладу Джон подготовился. Он заранее продумал, что должно быть в подобного рода рапорте.
Каждый доклад имеет внешнюю сторону, в которой все логически выстроено, ясно и понятно, и внутреннюю, которая наличествует только в голове говорящего. Пытаться избавиться от этой внутренней истории — бессмысленно, это только приведет к бесконечным запинкам, заминкам и будет мешать подбирать нужные слова. Стало быть, нужно отвести на нее определенное время, никак ее при этом не обнаруживая. Еще совсем недавно, всего несколько месяцев назад, он ради таких внутренних образов по многу раз повторял последнее слово, до тех пор, пока эти образы не тускнели, давая ему возможность рассказывать дальше. Теперь он научился делать паузы. Спокойно и хладнокровно он шел на то, что его собеседник мог воспользоваться этой паузой и перебить его, а потом еще и обидеться на Джона из-за того, что он, невозмутимо следуя избранной линии, доводил свой рассказ до конца.
Он начал с хорошо заученной фразы, содержавшей в себе название судна, имя капитана, численность экипажа и орудий на борту, дату выхода из порта в Ширнессе. Далее следовало кратко перечислить основные события, даты, главные точки, все по порядку, стараясь сохранять по возможности гладкое единообразие. Подобная форма изложения считалась наиболее подходящей для порядочного доклада. Пока он не добрался до встречи «Испытателя» с «Географом» — капитан Николас Боудин, тридцать шесть пушек, — Дане терпеливо мирился с его паузами. Но тут он не выдержал и сказал:
— Что вы так долго думаете, мистер Франклин?! Вы же там были, вот и докладывайте!
К такой реакции Джон тоже был готов:
— Когда я рассказываю, сэр, я придерживаюсь своего внутреннего ритма.
Дане с удивлением воззрился на него:
— Такое мне доводилось слышать только раз в жизни. От шотландского церковного старосты. Давайте дальше!
Джон перешел к описанию двухгодичного плавания вокруг Терра-Австралии, или Австралии, как называл для простоты эту землю Мэтью. Поведал о порте Джексон, о пребывании в Купанге на острове Тимор, о страшной болезни, которую в свое время так мечтал победить Мэтью. Сообщил о численности потерь. Обреченное судно, отчаянная борьба тех немногих, кого не тронула болезнь, они откачивали воду из последних сил и только так сумели все-таки удержаться на плаву. О том, как это было — как умирали, как откачивали воду, как боялись заболеть, — Джон умолчал, схоронив воспоминание в паузе. Дансу достались только цифры, географические понятия и паузы. И снова порт Джексон. Губернатор признает судно непригодным к дальнейшему использованию и отправляет на слом. Для возвращения на родину через Сингапур экипаж распределяется по трем судам, это «Дельфин», «Катон» и «Бригадир». Кто хочет остаться в колонии для освоения новых земель, получает разрешение. Большая пауза для Шерарда Лаунда. Все обошлось без долгих споров, у Шерарда свое представление о счастье.
— Ваши паузы становятся слишком долгими, — подстегнул его Дане.
Капитан боялся, что, когда молодой человек доберется до катастрофы, он и вовсе замолчит. «Дельфин» и «Катон», они разбились почти одновременно, глубокой ночью, а ведь «Бригадир» был совсем рядом, и никакой помощи. Капитан Палмер! Жалкий игрок, а теперь еще, как выясняется, и подлец! Не оказать помощь судну, терпящему крушение! Какой позор! Дане с удивлением обнаружил, что он слишком забежал вперед и как-то перестал следить за докладом Джона. Пока он возмущался Палмером, мичман успел его благополучно обогнать, и, несмотря на большую паузу, — в которую уместились кораблекрушение, грохот падающих мачт, крики несчастных, ощетинившиеся кораллы, кровавые раны и мертвый Мокридж, он умудрился уже выбраться на отмель с остатками продовольствия. Голод и ожидание. Офицер применяет оружие и убивает в порядке вынужденной самообороны двух матросов. А вот об этом Фаулер ничего не сказал! Франклин ни словом не обмолвился о бунте, ограничившись сухой констатацией:
— Предложение построить из обломков плоты, чтобы затем двигаться на запад, было отвергнуто.
Зато о действиях капитана Флиндерса он рассказал достаточно подробно: о том, как тот, стало быть, отправился на шлюпке, прошел почти девятьсот миль, добрался до порта Джексон и вернулся назад, с тремя кораблями, чтобы спасти экипаж. Мэтью Флиндерс, он удивительный мореход! Мичман закончил доклад полным предложением:
— Всех пострадавших взял на борт «Ролла», доставивший их затем в Кантон, только капитан на шхуне «Камберлэнд»… — пауза для кота Трима, — отправился прямиком в Англию.
— Будем надеяться, он доберется до пункта назначения, — сказал Дане. — У нас опять война.
Джон понял, что это означает, и перепугался.
— Но у него ведь есть паспорт! — воскликнул он.
— Паспорт выписан на «Испытателя».
Капитан молча водил пальцем по столу, получилось несколько линий, одна под другой, как морщины на лбу.
— Вы числитесь у нас пассажиром, мистер Франклин, — сказал он, переходя к делу. — Но я слышал, вы неплохой сигнальщик… Вы слушаете меня, мистер Франклин?
Джон был встревожен. Он думал о Мэтью. Ему стоило большого труда вернуться к беседе с Дансом.
— Слушаю, сэр!
— «Граф Кемден» — флагман эскадры ост-индских судов, находящейся под моим командованием. А вас я назначаю сигнальщиком.
Коммодору Натаниэлу Дансу было шестьдесят лет, он был высоким, худым, с большим носом и путаной седой шевелюрой. Слова в его устах, если только он не брался объяснять библейские сюжеты или рассуждать о возвышенных материях, звучали ясно и степенно. Одно движение у него без особого напряжения вытекало из другого. Его глаза могли смотреть весьма сердито, как это часто случается у добрых людей. Он изображал нетерпение, хотя слушал всегда всех внимательно. Иногда он даже мог позволить себе грубость:
— Довольно, мне надоело!
Он часто заводил споры с художником Уестоллом, даже за обедом. Он считал, что искусство должно быть прекрасным. Прекрасным же оно может быть только тогда, когда воспроизводит действительность с максимальной точностью. Сотворенный мир прекраснее всего того, что может вообразить себе человек в своей фантазии. Уестолл на это имел ловкое возражение: дескать, творение Божие прекрасно, но ведь венец творения — человек, и потому творящий дух его главенствует над всем. Не физические свойства предметов прекрасны сами по себе, а то, что создается из них человеческим глазом и мыслью. Важную роль при этом играют чутье, страх и надежда. Когда все расходились после обеда, Уестолл ругался:
— У него дядя — художник, Натаниэл Дане. Вот он и вбил себе в голову, чурбан неотесанный, будто знает толк в искусстве.
На следующий день все начиналось сначала. Коммодору, казалось, доставляло истинное наслаждение выводить из себя художника.
— Хорошенькое дело — живописать страхи, фантазии всякие! Что хочу, дескать, то и ворочу. Это же чистой воды произвол. Отчего бы тогда не рисовать сразу слепоту?! Мне своих страхов да произвола довольно, уж за шестьдесят лет нахлебался. Нет, мистер Уестолл, человек должен милостью Божией возвышаться над собственными слабостями. Вот ваш брат это понимает. Возьмите его «Исав просит благословения у Исаака», настоящая картина! Искусство должно приносить радость и утешение!
