Таша ухмыльнулась, быстро оглянулась в сторону магазина и поволокла Элли на крыльцо ближайшего кафе. Здесь она стащила с Элли ее школьный рюкзак и открыла молнию. Элли смотрела, разинув рот, – в ее собственном рюкзаке оказалась куча вещей: браслеты, сережки, еще какая-то бижутерия… Все с бирочками и ценниками. Из-под задачника выглядывал тот самый алый лифчик, флакончики с лаком для ногтей позванивали, как монетки в копилке. Вместо тошнотворного ужаса (ее ведь запросто могли поймать!) Элли почувствовала необъяснимый восторг. Она заглянула в хитрые серые глаза Таши:

– Как ты это сделала? Я ничего не заметила.

Таша вытащила добычу и запихала в собственную сумку.

– Да знаю я, что ты не заметила. В этом-то и фишка. Ты ведь у нас невинный птенчик, Дюймовочка. – Таша потрепала Элли по щеке, как несмышленого младенца. – Тебя никто никогда не заподозрит. Если кто и следил в камеру, то за мной. – Она усмехнулась и протянула Элли флакончик с пунцовым лаком: – Вот, держи. Тебе этот цвет больше идет. Ну, до завтра.

Элли, застыв, смотрела, как Таша идет к станции. С ней происходило что-то странное. Она должна была чувствовать обиду и смятение: ведь ее же использовали. Но вместо этого ее лихорадило от возбуждения. И еще ее обуревало некое более сильное чувство. Единственное определение, которое она смогла подобрать для этого чувства, было – “любовь”. Тем не менее, подойдя к автобусной остановке, она вытащила блестящий флакончик и, оглянувшись украдкой по сторонам, выбросила его в урну рядом с “Макдоналдсом”.

Джей вела машину и выговаривала Имоджин:

– Почему мне приходится тащить тебя к бабушке на веревке? Ты давно должна была сделать это сама.

Они ехали к Одри порадовать ее вестью, что скоро она станет прабабушкой.

Имоджин вяло оправдывалась:

– Да некогда мне. Куча домашней работы. И вообще, чего ты суетишься? Я и сама бы прекрасно съездила, не маленькая.

А вот с этим Джей могла бы поспорить.

Имоджин закинула ноги на приборную панель, оставив на ней грязные следы. Шнурков в кроссовках не было, зато на них красовались наклейки с портретом ее любимого певца (бесплатное приложение к баночкам с йогуртом). Джей живо представила себе, как Имоджин, сосредоточенно высунув язык, прилепляет эти картинки. Хоть не вырядилась в любимую майку “Подружка сантехника”, и то спасибо. Уж Одри не упустила бы случая съязвить: “Да уж, подружились так подружились!”

Что за мать получится из Имоджин? Как она со всем справится? Она же сама еще спит крепко, как ребенок, – по утрам не добудишься. Как она будет вставать по несколько раз за ночь – то кормить, то пеленать, то укачивать?

– Детка, твой живот растет с такой скоростью, что у бабушки есть все шансы узнать о ребенке из газет. Тристан уже сказал своим, так что нечестно держать бабушку в неведении.

– Это же твоя мама, – с раздражением возразила Имоджин. – Вот сама бы ей и сказала.

– Она расстроится, если это сделаю я, а не ты.

– Но она поднимет столько шуму, начнет приставать со всякой ерундой.

Да, это точно. Одри как пить дать начнет приставать. Будет пичкать любимую внученьку крепкими, не укусишь, лепешками и жиденьким чаем. За время, оставшееся до родов, скупит все журналы для будущих мам и вручит их Имоджин с такой помпой, будто это невесть какая драгоценность. Одри была никудышной матерью, но, став бабушкой, проявила неожиданное рвение. На прошлое Рождество она сшила Элли белое бархатное пальто с капюшоном, на алой подкладке, с отделкой ядовито-розового цвета. Хорошо еще Элли как воспитанный ребенок нашла в себе силы притвориться, будто она в восторге от подарка. Да она и была бы в восторге, получи обновку лет шесть назад, когда, помнится, стояла на столе и распевала рождественскую “Зимнюю сказку”.

– Бабушка хочет как лучше, – слабо возразила Джей. – Вот увидишь, она только обрадуется.

И Джей потихоньку скрестила пальцы, надеясь, что так оно и будет.

Как все люди старшего поколения, Одри предпочитала, чтобы события, знаменующие человеческую жизнь, шли своим чередом. Когда Джей еще студенткой университета забеременела, Одри, конечно, стояла за нее горой. Хотя, надо признать, это была скорее реакция на злорадное сочувствие тетушки Уин: “Ах, бедная девочка попала в беду!” Но как только дверь за теткой захлопнулась, мать задала Джей хорошую взбучку. И только после этого занялась приятными хлопотами – выбором ткани для свадебного платья. И платье у Джей было шикарное: нежнейший шифон переливался всеми оттенками синего, а фасону позавидовала бы сама Стелла Маккартни.

Одноэтажный домик с верандой, в котором жила Одри, примыкал к дому ее сестры Уин. Обе сестры потеряли мужей, но все равно решили жить порознь: у них были слишком разные взгляды на ведение домашнего хозяйства. Поразмыслив, они поселились по соседству, что, при достаточной самостоятельности, оставляло приятную возможность вдоволь ворчать и ссориться друг с другом. Живя в одиночестве, Одри не считала нужным сосредоточить шитье в одной комнате. Она прекрасно чувствовала себя среди кочующих по всему дому обрезков ткани, прозрачных выкроек и мотков ниток. Рулоны шифона, шелка, лайкры и тюля валялись повсюду. Одри не выбрасывала ни единого лоскутка – вдруг для отделки костюма или для украшения прически срочно понадобится какая-нибудь розовая ленточка. На каждой двери висели сметанные комбинезоны, трико, костюмы зверей, сшитые из обрезков меха, и пышные бальные наряды. Обрывки ниток тянулись за Одри по всему дому. Они забивались во все щели, так что даже пылесос Генри не мог с ними справиться. Когда Уин приходила в гости, она неизменно ворчала: “Каждая вещь должна иметь свое место” – и с недовольным видом вытаскивала из сахарницы блестки. Вернувшись домой, Уин подолгу чистилась в прихожей, чтобы ни одна пылинка не проникла в ее безупречную квартиру.

Все свои хозяйственные таланты Одри направила на оформление сада, в то время как Уин без долгих размышлений засыпала половину участка мелким гравием – чтобы сразу услышать подкрадывающихся жуликов. (“Чем жить в постоянном ожидании грабителей, лучше сразу повеситься”, – заявила Одри.) Кое-где сад Уин оживляли кособокие гипсовые статуи пуделей и уродливо подстриженные декоративные кусты. Одри же разводила пышные вечнозеленые растения, а при виде тюльпанов и гладиолусов, которыми пестрели клумбы, сам Алан Титчмарш[5] разрыдался бы от умиления.

– Осторожно, булавки, – предупредила Одри, открывая дверь. – С утра вожусь с четырьмя балетными пачками. Этот кошмарный тюль!.. Такой скользкий, такой непослушный! Чаю хотите? Пойдемте на кухню. А то в гостиной у меня недоделанный лев.

И Одри повела их на кухню.

– О нет, – тихонько простонала Имоджин, – только не чай. – И громко добавила: – Бабуля, мне не наливай, я только что пила.

Одри на ходу слегка повернулась – взглянуть на внучку:

– Это почему еще? Что за новости? Опять какая-нибудь диета?

Имоджин замялась.

– Да нет, вовсе не диета. – Она расчистила стулья от выкроек и вязанья и уселась к старому круглому столу из соснового дерева.

– Сейчас все девочки помешались на диетах. То одна, то другая. В моей юности мы ели что дают и говорили “спасибо”. – Одри достала из буфета печенье и вафли. – Правда, тогда еды было гораздо меньше. Нам и в голову не приходило привередничать и жевать чипсы вместо нормальной еды.

Одри с грохотом водрузила на стол пузатый коричневый чайник и расставила чашки. На одной из них был выпуклый профиль королевы и золоченые буковки “Серебряный юбилей 1977”. Как и следовало ожидать, Одри проигнорировала возражения Имоджин. И вот уже Моджи вертит в руках чашку с назидательной надписью “Защита для выживания” и логотипом кампании по ядерному разоружению.

Как только сохранилась вся эта нелепая посудная разносортица? Прошлым летом Джей сделала очередную попытку навести хоть какой-то порядок на кухне матери, где обычно царил хаос. Она подарила Одри дюжину больших красивых чашек ручной работы, расписанных изысканными колокольчиками. Между прочим, из девонского фарфора! И что же? Меньше чем за год эти чашки исчезли одна за другой. Их роняли на пол, разбивали в посудомоечной машине. Рори швырял их в раковину так, что, казалось, треснут не только чашки, но и сама раковина. Говорят, нержавейка очень прочный материал, но неуклюжему Рори ничего не стоило оставить вмятину и в ней.