О результатах позвони.

— Обязательно, — улыбнулся опер.

На столе пасьянсом разложены пятнадцать фотографий. Две или три здорово напоминали фотопробы на главную роль в «Кошмаре на улице Вязов»; на одной симпатичный светловолосый парень смотрел так, будто ждал появления обещанной птички. Очень разные лица.

Сначала к столу была приглашена Давыдова. Девушка без колебаний указала на небрежно скадрированное фото человека с редкими влажными волосами, прилипшими ко лбу. Это был Есипенко, карточка из городского уголовного розыска. Та самая, о которой говорил Липницкий.

Денис кивнул:

— Хорошо, спасибо.

Таня Лопатко видела его сосредоточенное лицо, вспоминала свои редкие профессиональные удачи и хорошо догадывалась, что творится там, внутри.

Петровский взял след, он был взвинчен. Сегодня утром Суровец передал результаты проверки штатных расписаний торговых точек городского общепита, прибавив негромко: «Знаешь, в какое место я имел такую работенку?..» Один из бывших одноклассников Газароса Димирчяна, как оказалось, работает в фирме, имеющей в Тиходонске сеть закусочных и кафе. Единственный. И это был Павел Есипенко. А фирма называлась «Визирь». Суровец сообщил еще кое-что: мать Димирчяна опознала Есипенко на фотографии, она назвала его — «Павлик».

Следом за Давыдовой вошла Бурак. Она с любопытством взглянула на двух понятых, с еще большим любопытством, как показалось Тане, — на Дениса.

— Пожалуйста, внимательно изучите все фотографии, которые лежат перед вами, и скажите, есть ли среди них фото человека, который напал на вас в кафе «Пилот», — попросил Петровский. — Если да, то укажите на нее, чтобы понятые могли видеть ваш выбор.

Бурак игриво провела языком за щекой, наморщила лобик и уставилась на стол.

Минуты три она молча рисовалась, делая вид, будто в самом деле что-то изучает.

Денис терпеливо молчал, хотя нетерпение дрожало в нем как натянутая тетива.

— Ну, наверное… — протянула наконец девушка, делая пальчиком спиралевидные движения над столом. — Наверное, этот вот. Да.

Палец упал на фото Есипенко.

— Спасибо, — выдохнул Денис. Кажется, он готов был расцеловать эту вихлястую шлюшку, у которой задница, Таня почти не сомневалась, вся в прыщах.

Правда, радости у стажера поубавилось, когда приглашенный третьим номером Роман Плыш не опознал никого.

— Нет, этих никогда не видел. Когда мужик тот в башку мне сунул, у меня вспышка внутри сработала, я его считай что сфотографировал. Нету тут его. Он кучерявый, а у вас только лысые и прилизанные. И рожа — широкая, зато интеллигентская. Жене такие нравятся. Я, по правде говоря, тогда графин сгоряча схватил за горлышко, долбанул о край стола, подумал: вот нарисую гаду на обе щеки по розочке — будет знать. А он не дал, вишь. Одежу вдобавок испоганил…

Свидетель показал на воротник дешевенького светлого пиджака: там осталось темное пятно. Конечно, кровь.

— Но ничего, — добавил он, — все еще у него будет, дай только срок. И небо с овчинку покажется, и кипятком походить придется… Дай только срок.

Курбатов ушел с планерки последним, оставив после себя щекочущий запах «Кашарели». Он даже успел подать Степанцову пальто — и это получилось совершенно ненавязчиво: джентльмен помог джентльмену, и только.

Главное, он ни о чем не спрашивал.

Степанцов нашел в ящике стола старую записную книжку, сунул в карман. Спускаясь по лестнице, увидел Лопатко и Петровского, они о чем-то негромко разговаривали.

Удивленно покосились на него и замолчали.

— Буду через двадцать минут, — буркнул Степанцов. — Если что, все вопросы к Курбатову.

— А санкция, Владимир Иванович? — спросила Лопатко. — Машина ведь ждет…

— Через двадцать минут, — донеслось уже снизу жесткое стаккато.

Прокурор вышел на улицу, открыл дверцу бордовой «девяносто девятой». В ответ на поворот ключа зажигания мягко заурчал тщательно отлаженный мотор. Рядом стоял желтый милицейский «уазик», ожидая Петровского. «Подождет», — подумал Степанцов.

Он немного покружил по центру, собираясь с мыслями, затем остановился у первого попавшегося таксофона. Рядом магазин, оттуда тянет густым рыбьим духом. Из дворика выехала синяя цистерна, на боку красуется набитая под грубый трафарет белая рыбина, похожая на кедровую шишку. И кривоватая надпись: «Живая рыба».

Значит, свежего карпа завезли. Лет семь назад очередь выстроилась бы от самых дверей, народ суетился бы, толкался, шумел, лица у передних радостно-возбужденные — и это несмотря на предстоящую часовую, как минимум, вахту. Праздник, одним словом. А теперь все спокойно. Скучно.

Степанцов опустил загодя припасенный жетон в прорезь автомата, нашел в книжке неподписанный номер, покрутил заржавленный изогнутый диск. Щелчки, треск.

Немолодой женский голос произнес: «Алло?»

— Соедините меня с Дмитрием Павловичем, — сказал Степанцов.

— Кто спрашивает?

— Скажите — Володя. Он знает.

После непродолжительного соло на трещотке услышал:

— Байдак на проводе.

— Здравствуй, Дмитрий Павлович. Узнаешь?

— Конечно, — бесстрастно отозвался Байдак. И так же бесстрастно спросил:

— Что-то случилось?

— Возможно, — сказал Степанцов.

Такие вещи Байдак понимал с полуслова.

— Ты на машине?

— Да, — Степанцов взглянул на часы. — Через пятнадцать минут я подъеду к «корыту».

— Сейчас буду, — сказал Байдак. И положил трубку.

Прокурор снова погрузился в пахнущий новой кожей и мастикой салон, не торопясь, включил передачу и поехал к бывшей горкомовской столовой, где в лучшие времена за двадцать три копейки можно было съесть здоровенную отбивную из свежей свинины. Дмитрий Павлович уже стоял посреди выложенной плиткой дорожки, крепкая седая голова выжидательно приподнята, полы ладного синего плаща развеваются на ветру, открывая серо-белую клетку подкладки. В руке — чемоданчик — дипломат" песочного цвета, который сопровождал Дмитрия Павловича Байдака с утра до вечера пять дней в неделю; мягкая тисненая кожа, три просторных отделения, золотые колесики шифрованного замка.

Боковым зрением Дмитрий Павлович заметил Степанцова и неспешно подошел к машине.

— Ну, еще раз здравствуй, — первым поздоровался Степанцов.

— Еще раз, — без выражения откликнулся Байдак и сел рядом.

Они познакомились лет двадцать назад. Будущий прокурор и старший советник юстиции тогда только-только начинал привыкать к званию юриста 2-го класса и новой малосемейке на окраине; тогда жена, еще молодая, еще крепкая, раз в месяц приносила свежего карпа, едва не сомлев в магазинной очереди, и потом они пили «Столичную» под уху и жареху, а потом любили друг друга на подстилке в коридоре, потому что в комнате спал ребенок; тогда работники прокуратуры только мечтали о самых крохотных жилищных льготах, и мечты эти не сбывались; тогда старший следователь Евсеенко, бесспорно — лучший в районе, за которым не числилось ни одного глухаря, жил в общежитии машзавода, и его лицо частенько украшали пятна от клоповьих укусов…

Способов честно получить нормальную жилплощадь и растрепать наконец-таки собственную жену в отдельной комнате на мягкой кровати, было несколько: присмотреть подходящую квартиру при выезде на скоропостижную смерть или самоубийство одинокого человека, опечатать ее и упросить прокурора походатайствовать в исполкоме о закреплении освободившегося жилья за стоящим в очереди следаком, или прищучить кого-то из начальства или его родственников, тогда за то, чтобы ты поумерил пыл, вполне могли подкинуть что-нибудь из старого фонда.

Но скоропостижные смерти и самоубийства случались обычно в непригодных для жизни трущобах, а родственники начальства, не говоря уже о самой номенклатуре, были практически неприкасаемыми, а уж если и попадали в сети, то с таким общественным резонансом, что следователь не мог ничего изменить. И все же фортуна подбросила Степанцову счастливый билет: он поймал на крючок инспектора квартбюро Байдака.