Под вечер я, Такаси и жена вместе с юнцами пошли в храм за останками брата S. Дети Дзин прибежали туда еще раньше, и я надеялся, что в главном павильоне, как в день рождества Будды, вывесят пожертвованную нашим прадедом картину ада. Мы спустились к «ситроену», оставленному на площади перед сельской управой, — толпившиеся около машины деревенские дети потешались над нашей старой развалюхой, со смехом показывали пальцами на широкую полоску липкого пластыря, наклеенного над моим правым ухом. Мы не обращали на них внимания, и только жена, со вчерашнего вечера не пившая виски и пребывавшая в благодушном настроении, возрождаясь к новой жизни, радовалась даже насмешкам, которые дети посылали вслед «ситроену».

Когда мы въехали во двор храма, настоятель, соученик брата S, разговаривал с молодым парнем. Я сразу увидел, что настоятель, каким я его помнил, нисколько не изменился. Голова с коротко подстриженными седыми волосами, лицо, пышущее здоровьем, добродушное, улыбающееся, без единой морщинки, гладкое, как яйцо. Он был женат на учительнице начальной школы, но после того, как вся деревня открыто заговорила о ее связи с другом детства, ей пришлось бежать в город. Зная, как тяжело пережить подобное несчастье, особенно когда оно случается в деревне, я был поражен, что он, несмотря на все, нашел в себе силы жить, сохраняя беспомощную детскую улыбку. Разговаривавший с настоятелем парень в противоположность ему выглядел внушительно. В нашей местности жители в основном делятся на два типа, но молодой парень, настороженно следивший, как мы с женой вылезали из «ситроена», обладал совершенно специфическими чертами.

— Этот парень — главная фигура молодежной группы, разводящей кур, — сказал нам Такаси.

Когда мы вышли из машины, Такаси подошел к нему, и они стали о чем-то тихо разговаривать. Все выглядело так, будто парень специально поджидал Такаси в храме. Во время их беседы, не предназначенной для чужих ушей, и настоятель, и я, и жена вынуждены были терпеливо ждать, обмениваясь улыбками. У парня было большое круглое лицо с огромным крутым лбом, похожим на шлем, создающим впечатление, что вся голова — просто продолжение лица; выдающиеся скулы, тупой, выдвинутый вперед подбородок — ну точно морской еж; близко посаженные глаза, губы под самым носом — кажется, какая-то таинственная, непреодолимая сила тянет лицо вперед. Не только выражение лица, но и откровенно надменная поза, которую он без всякой надобности принял, разговаривая с Такаси, наводила на мысль о беде, которую невозможно предугадать. Правда, у меня, человека по натуре замкнутого, всегда возникает подобная реакция, когда я встречаюсь с новыми, необычными людьми.

Продолжая тихо разговаривать, Такаси повлек парня к «ситроену». Наши юнцы по-прежнему оставались в машине — в своем уютном гнездышке. Такаси усадил парня на заднее сиденье и что-то приказал Хосио, который был за рулем. «Ситроен» уехал по направлению к въезду в долину.

— Грузовичок, перевозящий яйца, сломался, и он пришел попросить Хосио починить мотор, — объяснил нам Такаси, простодушно гордясь тем, что, мол, только ему удалось сблизиться с деревенской молодежью. Конечно же, Такаси должен взять реванш за свое поражение в споре о поездке прадеда в Коти. Наши бесконечные споры — сплошное детство.

— А он не сказал тебе, что куры гибнут от голода? — спросил я.

— Здешние молодые ребята все делают вкривь и вкось. Продажа яиц идет плохо, денег не хватает даже на корм, а тут еще новая забота — испортился грузовичок для перевозки яиц. Конечно, когда грузовичок и тот сломался, выйти из положения невозможно, — ответил вместо Такаси настоятель, виновато улыбаясь, будто как местный житель вместе с молодежью несет ответственность за все, что у них происходит.

Мы вошли в главный павильон и сразу увидели картину ада. Пламенеющий красный цвет, который я после ста минут, проведенных на рассвете в яме, увидел на нижней стороне кизиловых листьев, точно в пасмурный день вобравших в себя солнечные лучи, снова бросился мне в глаза в пылающей реке и пылающем лесу на картине ада. В пылающей реке в ярко-красные волны вкраплены темные пятна, и это как раз и связано с воспоминанием о листьях кизила — ярко-красных, с редкими темными точками. Я весь ушел в созерцание картины ада. Цвет пылающей реки и тщательно выписанные мягкие, волнистые линии действуют успокаивающе. Из пылающей реки в меня вливается покой, масса покоя. В реке множество мертвецов — словно от резких порывов ветра волосы у них стоят дыбом; воздев руки, они взывают к кому-то. Есть там и мертвецы, почти полностью погруженные в реку, — торчат лишь их сухие угловатые зады и ноги. Печальный облик мертвецов обладает чем-то вселяющим душевный покой. Видимо, потому, что, хотя они изображены ввергнутыми в пучину страданий, физическое воплощение их мук создает впечатление торжественной игры. Кажется, что они свыклись, сроднились с муками. Такое же впечатление производят и мертвецы-мужчины, совершенно обнаженные, которым на головы, груди, спины обрушиваются горящие скалы. Возникает даже мысль, что мертвецы-женщины, которых черти гонят железными прутьями к пылающему лесу, с удовольствием оберегают связывающие их с чертями цепи, казалось бы усугубляющие страдания. Я стал объяснять настоятелю, как я воспринимаю эту картину.

— Мертвецы в аду мучатся действительно очень долго, поэтому они уже свыклись с муками и, возможно, лишь для порядка делают вид, что мучатся. Определение продолжительности мук в аду продиктовано на самом деле не более чем навязчивой идеей, — согласился с моей точкой зрения настоятель. — Например, в этом огненном аду мертвецы мучатся шестнадцать тысяч лет, а ведь одни сутки в аду — тысяча шестьсот земных лет — вот какие там сутки.

Бесконечные! Мертвецы в этом аду, если продолжительность мук установлена им максимальная, страдают шестнадцать тысяч лет. За это время притерпится какой угодно мертвец.

— Этот стоящий спиной черт, похожий на обломок скалы, работает изо всех сил, не покладая рук, но в его теле зияет черная дыра — то ли тень от мускулов, то ли шрам, непонятно — в общем, выглядит он полуживым. А вот мертвец-женщина, которую он избивает, на вид вполне здоровая. Действительно, кажется, что мертвец свыкся, сроднился с чертом, правда, Мицу?

Из этих слов жены я понял, что и она согласилась с моей точкой зрения, но это не означает, что на нее снизошел такой же глубокий покой, как на меня, от созерцания картины ада. Наоборот, блеск хорошего настроения, владевшего ею с утра, стал постепенно меркнуть. Потом я заметил, что Такаси, отвернувшись от всех, молча стоит лицом к золотому полумраку внутренних покоев главного павильона.

— Что случилось, Така? — окликнул я его, но Такаси, пропустив мимо ушей мой вопрос, бросил через плечо:

— Чем рассуждать о картине, лучше бы, Мицу, взять останки брата S и уйти, тебе не кажется?

Тогда настоятель поручил своему брату, с веранды смотревшему на нас, будто на какое-то чудо, проводить Такаси за урной с прахом.

— Така-тян с детства боялся картины ада, — сказал настоятель. Потом, переведя разговор на парня, пришедшего встретиться с Такаси, начал критиковать теперешнюю жизнь в деревне. — Какую бы проблему ни обсуждали местные жители, они не рассматривают ее в длительной перспективе. Неудача с разведением кур, постигшая молодых ребят, которые попросили друга Така отремонтировать грузовик, красноречиво свидетельствует, что дело их, по существу, агонизирует. Вяло, неумело берутся они за что-нибудь первое попавшееся и в результате оказываются в безвыходном положении, но все еще продолжают легкомысленно надеяться, что какие-то внешние силы придут им на помощь. Взять хотя бы супермаркет — универмаг самообслуживания. Сейчас в деревне под нажимом супермаркета разорились все местные лавки, кроме винно-мелочной, да и в ней сохранился лишь винный отдел, а наши торговцы не только не смогли защитить себя, но в той или иной форме стали должниками универмага. Может быть, они надеются на чудо, на то, что наступит такой критический момент, когда они окажутся не в состоянии выплатить свои долги, супермаркет лопнет и некому будет требовать уплаты? И этот один-единственный универмаг поставил всех жителей деревни в безвыходное положение.