– Мы всегда ведем дела, – пробормотала Барри, увлеченно изучая улики. – Вопрос в том, что за дело? – Она прочла несколько строк из отчета патологоанатома, потом нагнулась вперед, обхватила свои плечи и принялась теребить висевший на шее золотой крестик. – Расскажи, что узнала, – попросила она.

– Полиция прибыла на звук выстрела. Обнаружили девушку, едва живую. Парень находился в шоковом состоянии, истекал кровью от полученной черепно-мозговой травмы.

– Где находился пистолет?

– На карусели, где они сидели. Там же была обнаружена бутылка виски «Канадиан клаб». Стреляли один раз, вторая пуля находилась в револьвере. Баллистики подтвердили, что пуля была выпущена именно из этого оружия, но у нас до сих пор нет результатов экспертизы отпечатков пальцев. – Она вытерла губы салфеткой. – Когда я допрашивала парня…

– А до этого, разумеется, – перебила Барри, – зачитала ему его права…

– По правде сказать… – Анна-Мари нахмурилась. – Не слово в слово. Но мне просто необходимо было попасть в палату, Барри. Ему только-только оказали первую помощь, родители были против, чтобы я приближалась к их сыну.

– Продолжай, – сказала Барри.

Она дослушала рассказ Анны-Мари до конца и минуту сидела молча. Потом взяла оставшиеся документы и просмотрела, время от времени что-то бормоча себе под нос.

– Понятно, – подытожила она. – Вот что я думаю. – Она взглянула на подругу. – Чтобы предъявить обвинение в убийстве первой степени, должны наличествовать умышленность и преднамеренность. Была ли здесь преднамеренность? Естественно, иначе он бы не взял из дому пистолет, – человек же не расхаживает с антикварным кольтом в кармане, как со связкой ключей. Хотя бы на минуту он задумывался о том, чтобы убить девушку? Естественно, поскольку заранее взял из дому пистолет. Был ли его поступок умышленным? Если предположить, что он встретился с девушкой с намерением ее убить, в таком случае, да, ему удалось осуществить свой план.

Анна-Мари поджала губы.

– Он утверждает, что это было двойное самоубийство, которое сорвалось до того, как настал его черед.

– Что ж, это свидетельствует лишь о том, что он довольно умен и на ходу придумал себе алиби. Отличное объяснение, только он забыл об уликах.

– А твое мнение об обвинении в сексуальном насилии?

Барри перелистала заметки детектива.

– Сомневаюсь. Во-первых, она беременна, значит, они раньше уже занимались сексом. А если они занимались сексом незадолго до этого, тяжело будет доказать попытку изнасилования. Однако мы можем использовать улики, свидетельствующие о том, что потерпевшая оказывала сопротивление. – Она оторвала взгляд от документов. – Мне необходимо, чтобы ты еще раз его допросила.

– Держу пари, он наймет адвоката.

– Посмотрим, что удастся узнать, – убеждала Барри. – Если он не захочет говорить, расспроси родных и соседей. Не стоит делать поспешных выводов. Нужно выяснить, знал ли он о том, что девушка беременна. И все об отношениях между ними, в частности, случались ли у них ссоры. А также была ли Эмили склонна к самоубийству.

Анна-Мари, бегло делающая пометки в своем блокноте, подняла глаза.

– Пока я буду упираться рогом, чем займешься ты?

Барри усмехнулась.

– Представлю это дело расширенной коллегии присяжных.

Как только Мэлани открыла, Гас просунула в дверь банку консервированных маслин без косточки.

– Ветки у меня не нашлось, – сказала она, когда Мэлани попыталась захлопнуть дверь перед носом подруги.

Гас решительно протиснула в узкую щель сначала плечи, потом все остальное и оказалась в кухне напротив Мэлани.

– Пожалуйста, – прошептала она. – Я знаю, тебе больно. Мне тоже. Но еще больнее мне оттого, что мы не можем горевать вместе.

Мэлани так крепко обхватила себя руками, что Гас показалось: она вот-вот себя раздавит.

– Мне нечего тебе сказать, – сухо ответила она.

– Мэл, господи, мне так жаль! – воскликнула Гас. В ее глазах стояли слезы. – Жаль, что все так произошло. Жаль, что тебе так плохо. Жаль, что я не могу подобрать нужных слов.

– Лучше будет, – сказала Мэлани, – если ты уйдешь.

– Мэл… – Гас протянула к подруге руку.

Мэлани вздрогнула.

– Не трогай меня, – произнесла она дрожащим голосом.

Гас в ужасе отпрянула.

– Извини… зайду завтра.

– Я не хочу, чтобы ты приходила завтра. Я не хочу, чтобы ты вообще приходила. – Мэлани глубоко вздохнула. – Твой сын, – · чеканя каждое слово, произнесла она, – убил мою дочь.

Гас почувствовала, как что-то маленькое и горячее кольнуло ее под ребрами, вспыхнуло, раздулось, разлилось по всему телу.

– Крис же сказал и тебе, и полиции, что они собирались вместе свести счеты с жизнью. Я не знала, что они… ну, ты понимаешь. Но если Крис говорит, я ему верю.

– Еще бы! – воскликнула Мэлани.

Гас прищурилась.

– Послушай, – сказала она, – Крису тоже досталось. Ему наложили семьдесят швов, он три дня провел в психушке. Он рассказал полиции о том, что произошло, когда находился еще в шоковом состоянии. Зачем ему лгать?

Мэлани рассмеялась ей в лицо.

– Ты сама себя слышишь, Гас? Зачем ему лгать?

– Ты просто не хочешь поверить в то, что твоя дочь была склонна к самоубийству, а ты этого не заметила, – выпалила Гас в ответ, – Нет, ведь между вами были доверительные отношения!

Мэлани покачала головой.

– В отличие от тебя? Ты можешь смириться с тем, что являешься матерью парня, склонного к самоубийству. Но не можешь принять то, что ты – мать убийцы.

Гас было что возразить, возмущенные реплики так и кипели в ней, обжигая гортань. Понимая, что они сейчас сожгут ее заживо, она бросилась мимо Мэлани, прочь из кухни. Гас мчалась домой, хватая ртом холодный воздух и пытаясь отогнать мысль о том, что Мэлани воспримет ее бегство как капитуляцию.

– Я чувствую себя ужасно глупо! – воскликнул Крис, сидя в коляске.

Колени его почти касались подбородка, но только таким способом врачи позволили ему покинуть больничные пенаты. В этом нелепом приспособлении для инвалидов, на котором на прикрепленном клочке бумажки значилась фамилия психиатра, отныне Крис дважды в неделю посещал больницу.

– Так положено, – сказала мама, как будто ему не все равно, и вошла в лифт вместе с санитаром, толкавшим коляску. – Кроме того, через пять минут мы будем на улице.

– Пять минут – это слишком долго, – пожаловался Крис, и мама положила руку ему на голову.

– Похоже, – сказала она, – тебе становится лучше.

Мама начала рассказывать о том, что приготовит на ужин и кто ему звонил. Как Крис думает, в этом году выпадет снег до Дня благодарения? Он стиснул зубы, пытаясь абстрагироваться от ее болтовни. На самом деле ему хотелось крикнуть: «Перестань делать вид, что ничего не произошло! Потому что кое-что случилось, и уже ничего не будет как прежде». Но вместо этого Крис поднял глаза, когда мать коснулась его лица, и выдавил из себя улыбку.

Гас обняла сына за талию, когда санитар «выгрузил» его в вестибюле из коляски.

– Спасибо, – поблагодарила она санитара, и они направились к раздвижным дверям.

Воздух на улице был упоителен. Он вползал в легкие быстрее и мощнее, чем больничный.

– Я подгоню машину, – сказала мама.

Крис стоял, привалившись к кирпичной стене здания. По ту сторону шоссе виднелись серые верхушки холмов, и на минуту он прикрыл глаза, вспоминая их.

От звука собственного имени он моргнул. Прекрасный вил загораживала детектив Маррон.

– Крис, – повторила она. – Не согласишься ли проехать со мной в участок?

Его не арестовали, но родители, тем не менее, были против того, чтобы он ехал в участок.

– Я просто расскажу ей правду, – уверял Крис, но мать едва не лишилась чувств, а отец поспешил нанять адвоката, который бы встретился с ними в участке.

Детектив Маррон заметила, что в семнадцать лет Крис с юридической точки зрения волен сам принимать решения, и он был благодарен ей за эти слова. Он последовал за ней по узкому коридору полицейского участка в небольшой конференц-зал, где на столе стоял магнитофон.