Колпаков пошел дальше, слыша за спиной ругательства незадачливого рыболова. Из шашлычной потянуло ароматным дымом, но есть ему не хотелось. На скамейке сидел человек, подойдя ближе, Колпаков узнал Рогова.

Не считая мимолетной встречи в ресторане, он давно не видел бывшего чемпиона и знал о нем только то, что разносила досужая городская молва. Что тот здорово пил и было это то ли причиной, то ли следствием многочисленных измен жены, что на бракоразводном процессе красавица Стелла оттягала у него и щегольски разукрашенную «Волгу», и просторную квартиру в центре города, и все остальное, а медали, кубки и призы он распродал сам, что он лечился от алкоголизма и почти потерял слух.

— Здравствуйте, Геннадий Иванович.

Рогов вскинул голову, всмотрелся.

— Ты, что ли, тезка? Стал против света, не разберешь.

Лицо его обрюзгло, резко проявились застарелые рубцы, шрамы, следы переломов.

Колпаков опустился на скамейку.

— Как поживаете, Геннадий Иванович?

— Да, такие вот дела… Читал про тебя в газетах, да и вообще ты стал известным… Сядь лучше с другой стороны, левое ухо у меня чего-то…

Колпаков пересел.

— Помню, не умел в лицо ударить, жалел… Небось научился?

Геннадий неопределенно пожал плечами. Вопрос был ему неприятен.

— Научиться легко… Отвыкнуть трудно.

— Что вы здесь делаете? — Колпаков непроизвольно повысил голос.

— Не кричи, этим я нормально… Жду вот одного… Вроде начальника своего.

— Тофика-миллионера?

— Все все знают. Многие осуждают. А за что? Есть личный шофер, секретарь, референт. И я вроде того. Тебе, вижу, тоже не нравится? Что поделать? Каждый занимается тем, что умеет. Он, может, и дерьмо… Только сколько отличных ребят меня коньяком да водкой угощали, порой отбиться не мог. А Тофик на лечение устроил, потом штуковину достал дефицитную — «эспераль», слышал небось? — Рогов похлопал себя по ягодице. — Без нее — кранты. Так что я человеку благодарен, защищаю его от хануриков всяких. Мне нетрудно, ему польза. А больше я ничему не научен. В школе сам помнишь, тогда я еще с вами жил… Потом институт на почете проехал. Ну и толку? Даже диплом затерялся. Может, правда, у Стеллы остался, да какая разница — я к ней не ходок. Она вроде с этим носатым парикмахером живет, не слышал?

Колпаков подавленно покачал головой. Ему хотелось поскорей уйти, и он лихорадочно искал предлог прекратить тяготивший его разговор.

— А что там это ваше карате? Чепуха! Я и кирпич разобью, и доску, была бы сила!

Рогов вытянул перед собой руки, сжал огромные с деформированными суставами кулаки. Геннадий успел заметить дрожь мощных пальцев.

— Только и сила уходит, тезка, вот что страшно. А если вся ставка на силу, а ее не станет — тогда что?

Со стороны шашлычной раздался пронзительный свист. Рогов сорвался с места и, спотыкаясь, тяжело побежал, удерживая равновесие неловкими взмахами рук.

Колпаков тоже вскочил, непонимающе глядел, как бывший чемпион пересек бульвар и влетел в двери банкетного зала, как через несколько минут вышел и пошел обратно, с усмешкой качая головой и отдуваясь.

— Вот дуролом! Спички у них закончились, так он меня позвал.

— Свистком?

— Это у нас уговор такой. Чуть что — свисток, и я тут как тут. Свист я хорошо слышу.

Рогов стоял вполоборота, тяжело дышал, вытирая несвежим платком вспотевшее лицо.

— А у официантов тоже не было спичек?

— Может, и были. Может, он показаться хотел — мол, сам Рогов у меня на свист прибегает. Дуролом!

Он не был обижен, только раздосадован как человек, зря выполнивший необременительную работу.

— Мне пора, Геннадий Иванович.

— Ясное дело. Со мной сейчас подолгу не разговаривают. Гуляй, тезка!

Рогов старательно сжал Колпакову кисть, демонстрируя, что есть еще порох в пороховницах.

— Только вот что, тезка… Ты не болтай, что Рогов по свистку бегает как цепной пес. И так брешут кто во что горазд. Лады?

Колпаков быстро шел прочь, чувствуя спиной тоскливый взгляд бывшего чемпиона и опасаясь, что он его окликнет. Но Рогов молча смотрел ему вслед.

Настроение было испорчено окончательно.

Откуда у блестящего чемпиона собачья покорность судьбе? И эта глупая отговорка — больше ничего не умею. Литинский тоже был чемпионом, он тоже жил боксом, а сейчас заслуженный тренер, уважаемый в городе человек. Представить его на побегушках у какого-то дельца совершенно невозможно! Что же случилось с Роговым? Алкогольная деградация, распад личности, усугубленный черепно-мозговыми травмами? Сколько раз он бывал в нокауте? А просто пропускал тяжелые удары? Литинский прошел через все это, но он никогда не пил. И никогда не делал ставку только на силу…

В кармане шуршала повестка, и без того нервозное настроение усугубила случайная ненужная встреча.

Колпаков нашел уединенную скамейку, сел, сконцентрировал внимание на выбранной точке асфальта и начал привычную формулу самосозерцания…

В суде пахло мастикой, архивной пылью, лежалыми бумагами и человеческим горем. В комнате для свидетелей ждали вызова человек пятнадцать, обсуждая вполголоса перипетии уголовных и гражданских дел.

— …Забор всегда стоял на одном месте, это после ремонта они столбы переставили, но не два метра, врать не буду…

— …Сама виновата — гуляла с кем ни попадя, даже домой приводила, вот и доигралась…

— …Будет хорошо вести — раньше выпустят, а станет кочевряжиться — еще добавят.

— …Двадцать лет как родные, стала бы я с них расписку брать…

— …Какой-никакой, плохой, дурной, пьяный, рази можно руку рубить? Это только басурманы ворам оттяпывали по локоть, по плечо, а у нас рази есть такой закон?

Пожилая морщинистая женщина в простецки повязанном платочке смахнула слезы.

— Отсидит, поумнеет, дак куда потом-то без руки? Новая небось не вырастет!

Ее не слушали — у каждого были свои заботы.

— Свидетель Пинкина, просьба пройти в третий зал, — сказал женским голосом динамик внутренней связи.

— Сейчас спрошу, есть такой закон — руки резать?

Она поправила платочек и, скособочившись, прошмыгнула в высокую полированную дверь.

Пинкина… И третий зал… Колпаков заглянул в повестку. Точно. Наверное, мать… Не в себе или со странностями, а может, от расстройства плела всякую несуразицу.

И снова накатило дурное предчувствие, появилось напряжение под ложечкой, он расслабился, задышал низом живота и отрешенно сидел до тех пор, пока динамик не назвал его фамилию.

И снова предчувствие не обмануло. Механически отвечая на вопросы о возрасте, семейном положении, месте жительства и работы, давая подписку, рассказывая о событиях давно забытого вечера, оглушенный Колпаков видел только скрюченного за массивным деревянным барьером ссохшегося человечка, которого ни в жизнь не узнал бы на улице, потому что у него была другая прическа, голос, а главное — сам он был другой, жалкий, со сморщенным лицом и уменьшившимся телом, ибо правый рукав пиджака, пустой и плоский, был зашпилен большой английской булавкой под мышкой.

Ужас, охвативший Колпакова при виде искалеченного им парня, вызвал тошноту и головокружение, он вспотел, речь сделалась убогой и косноязычной, он с трудом выдавливал слова, начисто забыв о необходимости самоконтроля.

— Не волнуйтесь, свидетель. — Судья сделал знак рукой, и миловидная девушка-секретарь поднесла Колпакову стакан воды.

Проявление заботы удивило, потому что он чувствовал себя преступником и ожидал, что вот-вот на него наденут наручники.

Напившись, Колпаков перевел дух, немного опомнился и включил механизм самоуспокоения. Хотя и с трудом, но удалось привести себя в норму, он закончил дачу показаний и, чтобы отвлечься, стал оглядывать почти пустой зал, избегая смотреть на скамью подсудимых.

— Какие есть вопросы к свидетелю?

У добродушного толстяка-прокурора вопросов не было, но адвокат — молодой человек, одетый подчеркнуто строго и старомодно, — уставил в Колпакова указательный палец.