— Договорились, — мгновенно согласился Майк Барретт.

На другом конце провода опять воцарилось молчание, потом Олин Адамс смущенно произнес:

— Я… вы… вы хотите сказать?..

— Я говорю, что покупаю все письма Джадвея за восемьсот долларов. Вас устраивает эта цена?

— Ну… да, сэр, если вы считаете, что она устраивает вас.

— Устраивает.

— Очень хорошо, мистер Барретт. Превосходно. Считайте, что они ваши. Если вы вышлете мне чек на восемьсот долларов, я пришлю вам письма авиапочтой.

— Нет, они мне нужны немедленно, мистер Адамс. Вечером я вылетаю в Нью-Йорк. Во сколько вы открываетесь?

— В девять.

— Я буду в вашем магазине между девятью и десятью часами. Заплачу наличными. Постарайтесь, чтобы письма были готовы к моему приходу.

Барретт положил трубку и улыбнулся Зелкину.

— Хорошая работа, — похвалил Эйб и потер руки. — Кажется, у нас кое-что есть. Джадвей подаст голос из могилы и, надеюсь, опровергнет Леру. Изабель Воглер опровергнет свидетельские показания Джерри Гриффита. По-моему, дела пошли.

— Ты мне кое о чем напомнил, Эйб. Позвони миссис Воглер и передай, что я улетаю в Нью-Йорк и свяжусь с ней, когда вернусь. Я обязательно повидаюсь с ней завтра. Пусть сидит и ждет моего возвращения.

— Хорошо.

Опять позвонила Донна:

— Сначала о Нью-Йорке, мистер Барретт. Есть свободные места на восьмичасовой и девятичасовой рейсы, но вы прилетите в Кеннеди поздно.

— Не хочу рисковать. Закажите билет на восьмичасовой. И позвоните в «Плазу». Мне нужен на сутки одноместной номер.

— И еще, мистер Барретт. Пока вы разговаривали с мистером Адамсом, позвонила мисс Осборн. У нее очень важное дело, и она попросила вас немедленно перезвонить.

— Важное дело? Хорошо, соедините меня тотчас же. — Он посмотрел на Зелкина. — Я должен поговорить с Фей. Что-то очень важное. Что бы это могло значить?

— Я пошел к себе и позвоню миссис Воглер. Загляни перед уходом.

Он сразу уловил напряжение в голосе Фей.

— Майк, я знаю, что ты отказался встречаться вечером из-за работы, но нам необходимо увидеться. Это чрезвычайно важно.

— Фей, извини, сейчас у меня не только работа в Лос-Анджелесе… В восемь я улетаю в Нью-Йорк, но завтра вернусь.

— Майк, это не может ждать. Я должна поговорить с тобой сегодня же вечером.

— Но я же тебе сказал… — Он замолчал. — Давай поговорим сейчас. Что случилось?

— Нет, сейчас я не могу с тобой говорить.

— Тогда по дороге в аэропорт. Ты можешь отвезти меня.

— Нет, Майк. Для разговора нужно тихое место, и я не знаю, насколько он затянется. Может, нам потребуется пара часов. — Потом Фей многозначительно добавила: — Майк, это касается твоего и нашего будущего.

Услышав эти слова, Майк Барретт встревожился.

— Ну, если так, знаешь, что я тебе скажу? Донна попытается забронировать мне место на полуночный рейс. Посплю в самолете. Давай встретимся в полдевятого или девять.

— Мне обязательно сначала нужно поговорить с отцом. Давай в девять. Где?

— В «Сенчури плаза». Там внизу веселенький бар «Гранада». Идет?

— Я буду ровно в девять, — согласилась Фей и положила трубку.

Барретт задумался.

Фей сказала: «Это касается твоего и нашего будущего, — потом добавила: — Я сначала должна поговорить с отцом».

Очень загадочно и немного тревожно.

Через несколько минут он позвонил Донне и попросил поменять билет на двенадцатичасовой рейс. Тревога так и не прошла.

Барретт занял столик в глубине бара «Гранада». Перед ним стоял стакан виски со льдом, к которому он еще не притрагивался. Бар отеля был наполовину заполнен, но Барретт не обращал внимания на несмолкающие разговоры туристов и разъездных торговцев. Он готовился к встрече с Олином Адамсом в Нью-Йорке. Сумка с вещами лежала в машине, а восемьсот долларов в стодолларовых купюрах в конверте в кармане пиджака вместе с бумажником. Он не был готов к разговору с Фей Осборн. В конце концов Майк пришел к выводу, что она решила задержать его вылет по какой-нибудь мелкой личной причине, и чувствовал легкое раздражение.

К тому же она опаздывала, и он сидел как на иголках.

Прождав пятнадцать минут, Майк Барретт взял стакан с виски и тут увидел Фей в светло-бежевом плаще. Она искала его среди посетителей у длинной стойки. Он привстал и помахал ей. Фей заметила и быстро направилась к его столику. Майк встал.

— Дорогой, — сказала девушка и подставила щеку для поцелуя.

Потом скользнула за столик, и Майк сел рядом.

— Прости, что заставила тебя ждать, — извинилась Фей. — Я должна была еще раз поговорить с отцом, но он задержался. Пришлось разговаривать за ужином и после, а я не могла уехать, не выяснив все.

Еще более загадочно, подумал Барретт и сказал:

— У нас много времени.

— Почему ты так внезапно улетаешь в Нью-Йорк?

— Я по-прежнему пытаюсь разобраться в прошлом Джадвея. Возможно, в нем удастся откопать что-то важное.

— Я подумала, что ты нашел очередного свидетеля.

— Нет, нет, на этот раз не свидетель. Если не возникнет непредвиденных осложнений, по-моему, со свидетелями у нас будет порядок.

Фей хотела что-то сказать, но подождала, пока официантка ставила на стол стаканы и тарелку с орешками.

— Майк… — начала Фей.

Барретт уже поднял стакан с виски.

— За нас! — провозгласил он.

— Да. — Она поднесла к губам стакан с зеленой жидкостью и втянула ее через одну из двух коротких соломинок, вставленных в ледяную крошку. Потом поставила стакан и добавила: — Я надеюсь на это.

— Надеешься на что?

— Ну, что после нашего разговора…

— Фей, рассказывай, что случилось.

Она посмотрела ему в лицо.

— Это о твоих свидетелях, — ответила девушка. — Об одном из них.

— Что это значит?

— Когда мы разговаривали сегодня в обед, ты сказал, что нашел новую свидетельницу. Я говорю об Изабель Воглер, которая работала у Гриффитов.

— Правильно.

— И ты с большим воодушевлением рассказывал, что надеешься на выступление в суде этой ужасной женщины. Ты надеешься, что она докажет… как ты выразился, что мистер Гриффит не «образец добродетели» и что он принес своему сыну больше вреда, чем дюжина книг. Ты сказал это.

— Правильно.

— И ты сказал, что якобы ни отец, ни кто-либо из его друзей не имеют ни малейшего представления, каков Фрэнк Гриффит дома.

— А ты назвала Изабель Воглер штрейкбрехером за то, что она согласилась рассказать о своем бывшем хозяине в суде.

— Она хуже штрейкбрехера. Это безнравственно и отвратительно.

— А со стороны окружного прокурора не аморально и не отвратительно марать имя писателя, который не может защитить себя? — язвительно спросил Барретт. — Честно ли вызывать для дачи свидетельских показаний эмоционально неуравновешенного юношу, которому не место на этом суде, но которого хотят использовать так же, как Гитлер использовал того датского парнишку, ван дер Люббе, чтобы прийти к власти? — Барретт постарался взять себя в руки. — Ты считаешь это честным и приличным?

— Майк, пожалуйста, прекрати, — раздраженно проговорила Фей. — Почему ты всегда споришь, всегда пытаешься закрыть правду завесой пустых слов? Неужели нельзя хоть раз оставить свой юридический диплом в конторе и поговорить со мной по-человечески? Я могла бы постараться понять твои доводы. Твой Джадвей мертв, лежит в земле, и никакие слова Элмо Дункана не причинят ему вреда. Что касается Джерри, то он сам признался в изнасиловании. Ему конец, он сядет в тюрьму. Так что Дункан и ему не сможет причинить вреда. Но то, что ты используешь мерзавок типа Изабель Воглер, может принести вред живым людям с безупречной репутацией. Как и у всех остальных, в личной жизни Фрэнка Гриффита можно найти слабые места и представить его в искаженном свете. Его деловой репутации может быть нанесен непоправимый вред. И кем? Какой-то служанкой, которую ему пришлось уволить и которая стремится отомстить. Она злая женщина. Мне страшно, что ты не только поверил ей, но и решил воспользоваться ее ложью. И для чего? Знаю, знаю, чтобы устроить в суде маленький спектакль, доказывая, что Джерри будто бы толкнула на преступление не эта мерзкая книга, а собственный отец. Майк, человек, который знает и любит тебя, как я, просто не может поверить, что все это делаешь ты.