И в самом конце — радостная Молли:

«…Когда я приколола в волосы розу как делают андалузские девушки или алую мне приколоть да и как он целовал меня под Мавританской стеной и я подумала не все ли равно он или другой и тогда сказала ему глазами чтобы он снова спросил да и тогда он спросил меня не хочу ли я да сказать да мой горный цветок и сначала я обвила его руками да и привлекла к себе так что он почувствовал мои груди их аромат да и сердце у него колотилось безумно и да я сказала да я хочу Да».

Барретт рассеянно вернул Молли Блум на полку и опять лег в постель. Сейчас его уверенность в том, что Кэтлин списана Джадвеем с Молли Блум, поколебалась. Так или иначе, сейчас это не имеет значения. Единственное, в чем он был совершенно уверен, так это в том, что Джадвей ничего не заимствовал у Джойса. Эта приятная мысль напомнила ему о джойсовском «потоке сознания с вечно меняющимися, как в калейдоскопе, впечатлениями», как определил его судья Булей; о джойсовских длинных предложениях без знаков препинания, о непонятном английском языке Джойса и сложных словах; о джойсовской поэзии, о любви к иронии. В джадвеевских «Семи минутах» он почти не обнаружил этих новшеств. И все же Джадвей взялся решить задачу не менее трудную, чем Джойс. Несмотря на то что вся книга представляет собой внутренний монолог, несмотря на то что временами в ней встречаются эффектные отрывки со свободной словесной ассоциацией, большая часть «Семи минут» относилась к вполне нормальным произведениям литературы: в книге были знаки препинания, строгий порядок слов в предложениях, хронологическая последовательность. Там, где Джойс хотел объяснить, что думает герой, и старался показать хаотические блуждания человеческой мысли, Джадвей хотел узнать, что думает читатель, который сам должен был анализировать мысли героя, и переводил и без того нечастую словесную эквилибристику на более понятный язык привычной речи.

Барретт сел на кровать, взял со столика бутылку и налил себе бренди. Отхлебывая маленькими глотками, попытался найти причину, заставившую его сравнить Джойса с Джадвеем. Она лежала на поверхности. Литература была здесь совершенно ни при чем. Все дело заключалось в юридических аналогиях. Книга Джойса была издана в Париже в 1922 году и запрещалась в Соединенных Штатах до 1933 года, когда в окружном суде Нью-Йорка судья Джон Вулси объявил, что, несмотря на «необыкновенную откровенность книги, я нигде не обнаружил сластолюбца. Посему я провозглашаю, что это не порнография». А в 1934 году судья Огастес Хэнд из апелляционного суда оставил решение Вулси в силе.

Сейчас «Семи минутам» предстоял похожий и, возможно, даже более трудный процесс.

Смогут ли судья или присяжные заявить, что это не порнография? Или заклеймят как непристойность?

Майк попробовал кратко изложить содержание «Семи минут», поставив себя на место «среднего человека, руководствующегося моральными устоями современного общества», и задумался.

Молодая женщина, Кэтлин, лежала голая в постели, неизвестно в каком городе. Книга начиналась с ее мыслей и чувств, когда партнер, тоже голый, вошел в нее и начал медленно заниматься любовью. По ходу полового акта ум Кэтлин реагировал на совокупление на двух уровнях. На первом осмысливались сиюминутные телесные ощущения. На втором постепенно растущее возбуждение вызвало у нее сексуальные воспоминания, которые она превращала в дикие эротические фантазии. Она представляла, как занимается любовью с Иисусом Христом, Юлием Цезарем, Шекспиром, Шопеном, Галилеем, Байроном, Вашингтоном, Парнеллом. В эти фантазии вплетались мысли о половых актах с африканцем, азиатом и американским индейцем.

Вызывая эти яркие образы в сознании, она также вспоминала, как спала с тремя реальными любовниками. Эти трое очень разнились между собой как физическими достоинствами, так и своим отношением к женщинам и любви. Каждый из них что-то дал ей, чему-то научил, и встречи с ними делали ее настоящей женщиной. Кэтлин решила связать с одним из них свою жизнь и именно его взяла к себе в постель этой ночью, именно он был в ней все эти семь минут. Только на последней странице, когда он вскрикнет, испытав оргазм, автор откроет имя человека, которого она выбрала.

Таково было краткое содержание «Семи минут».

Находясь в роли «среднего читателя, руководствующегося моральными устоями современного общества», Майк понимал, что само по себе содержание не может считаться непристойным, так как половой акт тоже не может быть признан «грязным» в юридическом смысле этого слова.

Но тут Барретт понял, что не смотрел на «Семь минут» совершенно беспристрастным взглядом и заменял грубый «постельный» язык Джадвея эвфемизмами. Кратко излагая содержание «Семи минут», он исказил джадвеевскую правду.

В его воображении Кэтлин занималась любовью, прелюбодействовала, совокуплялась.

В представлении самой Кэтлин она просто…

Это старинное слово само по себе больше не могло помешать судье или присяжным заседателям признать «Семь минут» произведением искусства, потому что нередко встречалось в современной литературе. Само слово не переводило книгу в разряд порнографии, ибо получило законное право на существование в ходе исторического обмена репликами, так оживившего процесс над «Улиссом».

Барретт вспомнил, как в зале суда обсуждался язык Джеймса Джойса. И вся дискуссия, пожалуй, сводилась к вопросу, правомерно ли употребление Джойсом этого слова.

Адвокат Джойса сказал:

«Ваша честь, что касается слова, обозначающего половой акт, то в одном этимологическом словаре прослеживается его происхождение от латинского facere, что означает „делать“. Фермер facere семена в землю. Это слово, ваша честь, звучит куда честнее, чем эвфемизм, встречающийся каждый день во множестве современных литературных произведений и описывающий именно это действо».

«Приведите пример», — попросил судья Вулси.

«Ну… „Они спали вместе“ означает то же самое», — ответил адвокат Джойса.

«Но, защитник, это далеко не всегда правда!» — с улыбкой ответил Вулси.

После того процесса слово получило доступ на страницы книг.

Нет, не язык мог повлиять на решение жюри, состоявшего из «средних» граждан. Вопрос заключался в следующем: в каком контексте применялся этот язык? Для Молли Блум быть трахнутой человеком по имени Бойлан — это одно. Для джадвеевской Кэтлин быть трахнутой отцом нации и страны или Сыном Божьим могло означать нечто совсем другое.

Тут же возникала новая проблема — откровенного и подробного описания секса, которое «заметно переходило все допустимые границы и нормы в описании секса… то есть книга не имеет ровным счетом никакой общественной ценности».

Перед тем как приступить к чтению, Барретт положил на столик «Любовника леди Чаттерлей» и отчет о «Процессе „Леди Чаттерлей“», собираясь пролистать их. Сейчас было уже поздно, но он все равно раскрыл «Любовника леди Чаттерлей». Барретт не сразу нашел нужный отрывок, в котором Меллор занимался любовью с леди. Простите меня, мистер Джойс. Меллор делал с ней совсем другое. Барретт прочитал отрывок:

«…Его прыгающие бедра, убыстряющиеся толчки казались ей смешными. Подскоки ягодиц, сокращение бедного маленького влажного пениса — и это любовь! Да, это была любовь: смешное подпрыгивание его ягодиц и бедный влажный пенис, который казался таким маленьким и незначительным. Да, это была божественная любовь!» [9]

Он принялся листать «Любовника», встречая то там, то здесь: «он нежно погладил ее бедра, ею руки скользнули вниз меж ее мягких теплых ягодиц». И: «она держала мягкий пенис в руке», и так далее, и тому подобное.

Барретт закрыл книгу, положил на столик и взял отчет о лондонском процессе. Он открыл его на том месте, где выступал кембриджский профессор, биограф Лоуренса. «Сексуальные отрывки, которые вызвали особенно много обвинений, занимают не более тридцати страниц, а книга содержит более трехсот страниц… Ни один человек в здравом рассудке не напишет триста страниц обычного текста из-за тридцати страниц секса».