— Верховный суд? — ошеломленно переспросил Барретт. — Я… у меня в голове сложился свой образ Джадвея. Я думал, что он все такая же богема, как в свои парижские дни. Такой, каким его описали в зале суда. Вы хотите сказать, что Джадвею предлагают стать членом Верховного суда?

— Да, скоро он станет членом Верховного суда Соединенных Штатов.

Только теперь до Майка дошел весь смысл слов Бейнбриджа.

— Сенатор, вы понимаете, что это значит? — выпалил он. — Это значит, что Джадвей, — или как там он сейчас себя называет, стал в сто раз более ценным свидетелем, чем я предполагал. И теперь его выступление во сто крат важнее и для нас, и для него самого.

Бейнбридж хотел было возразить, но Барретт не дал ему открыть рот. Сейчас в его голосе послышалась уверенность.

— Только представьте себе появление такого человека в суде. Он сам защитит свое творение и опровергнет выдвинутые против него обвинения. Я могу вам сказать, какое он произведет впечатление, по крайней мере, с точки зрения защиты… Это будет таким же чудом, какое произошло на процессе Лиззи Борден. Конечно, вы помните это дело. Отец и мачеха Лиззи были зверски убиты. Все улики указывали, что убийца Лиззи, но защитник сделал блестящий ход и вызвал ее в качестве свидетельницы. Лиззи Борден, хорошо воспитанная, опрятная, изящная незамужняя леди, заняла свидетельское место. Защитник просто показал на нее пальцем и обратился к присяжным: «Чтобы признать ее виновной в убийстве, вы должны считать ее чудовищем. Джентльмены, неужели она похожа на чудовище?» Она была похожа на чудовище? Конечно же, нет. Такая утонченная леди никогда не может быть похожа на чудовище. Подобная мысль даже не могла никому прийти в голову. Все доказательства и улики мигом вылетели в форточку, и Лиззи была признана невиновной.

Барретт отдышался и продолжил:

— Сенатор Бейнбридж, если, по мнению присяжных, Лиззи Борден не могла совершить преступление, то никто, по-моему, не сможет упрекнуть в распространении порнографии и непристойности кандидата на пост члена Верховного суда, джентльмена таких высоких достоинств. С меня хватит и того, что Джадвей станет главным свидетелем защиты. Как только я покажу не него пальцем, присяжные сразу поймут, что такой человек не мог написать книгу, способную развратить и испортить молодежь. У них исчезнут все сомнения еще до того, как он изложит мотивы, побудившие его написать «Семь минут». Они свято уверуют в его показания и высокую нравственность. Сенатор, мы добьемся оправдания Бена Фремонта, «Семи минут», самого Джадвея, так же как была оправдана Лиззи Борден…

— Мистер Барретт, — прервал его Бейнбридж. — Можете не тратить силы и не излагать тактику защиты в деле Борден. — Он помолчал и язвительно добавил: — В конце концов, я был деканом юридического факультета в Йеле.

— Простите меня, сэр, — извинился Барретт. — Просто такой безупречный свидетель редко…

— Мистер Барретт, позвольте мне закончить мою мысль.

— Пожалуйста.

— Я не сомневаюсь, что Джадвей был бы для вас безупречным свидетелем. Однако он будет рисковать значительно больше, чем вы. На карту будет поставлен пост члена Верховного суда. Объявление о его назначении скоро будет сделано, и вы узнаете, кто такой Джадвей, хотя никто за пределами этого кабинета, за исключением дорогой старушки Касси Макгро и О'Фланагана, с его мозгами, затуманенными винными парами, не знает, что новый член Верховного суда в молодости написал «Семь минут». Мистер Барретт, вы бы на месте Джадвея пожертвовали такой возможностью, которая выпадает раз в жизни и которая составляет цель всей жизни? Поехали бы вы в Калифорнию отстаивать в заурядном уголовном суде книгу, написанную в молодости? На мой взгляд, это было бы своевольно, поскольку, можете мне поверить, как только Джадвей расскажет о своем прошлом со свидетельского места, его репутации будет нанесен сокрушительный удар. О Верховном суде придется забыть. Вчера я позвонил Джадвею и все рассказал. Джадвей долго думал и решил, что сможет принести больше пользы делу защиты свобод личности в Верховном суде Соединенных Штатов Америки, чем в свидетельской ложе на вашем процессе. Скоро он получит возможность защищать свободы не одного человека, а тысяч. Эта мысль оказала решающее влияние на его решение. Можете мне поверить, это был выбор не себялюбца, а ответственного члена общества, не труса, а храбреца. Именно такой человек Дж Дж Джадвей. И… поэтому он не станет выступать у вас на суде.

Барретт медленно подошел к окну, рассеянно посмотрел на улицу и вернулся к столу.

— Сенатор Бейнбридж, — спокойно сказал он, — я считаю, что мистер Джадвей заблуждается. Я понимаю, что не смогу убедить его сам или с вашей помощью, но мне необходимо, чтобы он выслушал мои доводы. По-моему, он не прав. Считаю, что среди нашего брата есть не менее достойные кандидаты на пост члена Верховного суда. Однако на всем земном шаре не найти другого человека, который мог бы спасти «Семь минут» и все то, что они значат для будущего человечества. Думаю, что именно на этом поле мистер Джадвей должен дать битву здесь и сейчас, среди людей, которых может спасти он и только он, если не отречется от своего прошлого. Таково мое твердое убеждение. И последнее. Если дело будет проиграно, возникнет юридический прецедент, на основании которого другие суды станут считать, что книги способны толкать людей на насильственные действия. Именно это пытается доказать на примере Джерри Гриффита обвинение. Если допустить этот казус, многие книги, написанные не только сейчас и в прошлом, но и в будущем, будут обречены на смерть, а подлинное зло в нашем обществе, которое питает и пробуждает насилие, будет оправдано и разрастется, пока не уничтожит всех нас, наших детей и все, что нам дорого. Спасибо за то, что выслушали меня, сенатор Бейнбридж. Надеюсь, мистер Джадвей крепко спит по ночам.

Он направился к выходу, но в дверях его остановил голос сенатора:

— Мистер Барретт…

Барретт остановился.

— Я передам все ваши слова мистеру Джадвею, — сказал Бейнбридж, вставая. — Если он изменит свое решение, он сообщит вам.

— Но вы уверены, что он не изменит его? — попытался улыбнуться Барретт.

Сенатор не ответил. Вместо этого он сказал:

— Возможно, вам будет интересно узнать, что Леру в своих показаниях солгал, так сказать, ненамеренно. Он не сказал правду, потому что не знал ее. Отец Сарфатти тоже знал только ложь, которую придумали Джадвей и Касси. Быть может, сейчас это не имеет значения, кто знает… Я жалею лишь об одном. Люди будут верить, что «Семь минут» толкнули парня на изнасилование. А мужчины развлекались таким образом еще во времена, когда они не умели читать. Пусть вы проиграете ваш процесс, но, возможно, мистеру Джадвею когда-нибудь удастся исправить эту ошибку… На другом процессе.

— Сенатор, другого процесса не будет. Все решается сейчас. До свидания.

Выйдя на улицу, Майк Барретт понял, что достиг самого дна. Сколько раз уже ему казалось, что он достиг предела отчаяния? Он и сам сбился со счета. Но на этот раз дальше падать некуда. Угас последний огонек надежды. Майк поймал такси. Мальчишка, продававший на углу газеты, выкрикивал:

— Не пропустите, только что напечатано… Последняя сенсация в лос-анджелесском деле против порнографической книги!

Последняя? Что там, черт возьми, еще стряслось?

Барретт торопливо подошел к углу, протянул мальчику монету, получил газету и развернул первую страницу.

Жирный черный заголовок вопил:

Он вздрогнул. Это было как удар бича.

Пережив первую жалость к бедной девушке, Майк подумал о ее отце, Говарде Муре, о Джерри Гриффите, Мэгги Рассел и, наконец, о себе и Эйбе Зелкине.

Минуту назад Майк думал, что опустился на дно, но сейчас увидел, что это было ложное дно, потому что в нем открылся последний люк и он упал еще ниже. Там, внизу, царила кромешная тьма. Это был самый черный день в его жизни.