– Здравствуй, Михаил Анатольевич, – дружелюбно поздоровался Юмашев.

– Что-нибудь случилось? – насторожился тот, очевидно связав звонок с сегодняшней акцией.

– Да нет, еще рано, – успокоил его банкир. – Я просто хотел спросить: зачем ты заслал ко мне своего Лапина?

На секунду наступила леденящая тишина, Юмашев ощутил, как человек на другом конце провода превратился в сгусток жидкого кислорода с температурой минус сто восемьдесят градусов по Цельсию.

– Откуда ты узнал про него? – страшным шепотом спросил Куракин. Он знал, что эта связь не прослушивается, но инстинктивно понизил голос. – Неужели Бачурин? Я его...

Все сходилось.

– Да нет, Бачурин ничего не сказал, темнил, темнил и ни с чем уехал.

Мне сам Лапин рассказал.

Если бы Юмашев стал просто расспрашивать, кто такой Лапин, никакого ответа он бы не получил. Во всяком случае, правдивого ответа. Но, если резать по живому, можно добиться поразительных результатов.

– Что он тебе рассказал?!

– Все. Или почти все.

– Так он пробил блокаду?! – В каждом вопросе Куракина чувствовалось напряжение и ужас.

– Мы ему помогли, – сказал банкир. – С помощью полиграфа, гипноза и кое-каких препаратов.

Снова наступила тишина.

– Ты там живой? – поинтересовался Юмашев.

– Куда он дел бриллианты?! На три миллиарда долларов! Куда он их спрятал, сука?!

– А они твои, что ли?

Куракин взорвался.

– Это он думает, что они ничьи! Раз все развалилось, сменилась эпоха, то кейс с камешками спокойно лежит на дороге, поднимай кто хочет! Но ты же знаешь: ничейных денег не бывает! И я тебе советую: забудь все, что слышал! Выкинь из головы глупые мысли! Кто пойдет по этой дорожке, найдет только одно!

Чувствительная связь донесла вздох, другой. Куракин переводил дух.

– У меня даже сердце схватило, сейчас возьму валидол...

После короткой паузы он заговорил снова.

– Володя, ты же неглупый человек и не станешь делать таких ошибок.

Там только одно – верная смерть, ничего больше. Послушай меня: возьми нашего друга и засади его в какой-нибудь подвал с крепкой дверью, приставь хорошую охрану. Имей в виду, он очень опасен! Чрезвычайно опасен! А потом, когда все кончится и мои ребята освободятся, ты меня понял? Передай его им. Пусть контролируют его во время пересидки, а когда волна спадет, помоги отправить его ко мне! Нет, я не буду ждать, я прилечу сегодня!

– Во-первых, сегодня не ко времени. Представляешь, что тут сейчас начнется?

– Плевать!

– А во-вторых, его у меня нет. Он скрылся.

Трубка специальной связи взорвалась отборными ругательствами. Юмашев осторожно отключил линию и долго сидел в прострации, оцепенело глядя перед собой. Услышанное так поразило его, что он даже забыл про главное дело сегодняшнего дня.

Лапин решил не голодать. Он посчитал, что если не отовариваться в «Европе А» и обедать без излишеств, то денег ему хватит на пять-шесть дней, даже если он останется в «Интуристе». За это время следовало определиться, как жить дальше. Несколько раз где-то на задворках сознания мелькала мысль – об Антонине и Димке, но сейчас они казались ему совершенно посторонними людьми, а квартира на Мануфактурном, 8 – убогой лачугой. Это было частью проходящей болезни.

Утро ему понравилось, пушистый снег поднимал настроение, он долго гулял в прилегающем к гостинице парке, оставляя на пустынных аллеях четкие отпечатки своих ботинок. Идея о лечении сейчас не казалась такой привлекательной: скорее всего любой врач, к которому он обратится, направит его к психиатру. Но придумать лучший вариант не удавалось. Пойти туда, куда он вчера звонил? Большое серое здание длиной в квартал, со строгими вывесками, та, которая ему нужна, – последняя. Они найдут Алексея Ивановича или поднимут архивные документы, но не для того, чтобы вылечить его или рассказать ему правду, а для того, чтобы определить, что с ним делать. И Бог его знает, к какому выводу придут.

Нет, надо шустрить самому... И начать с самого начала. С рождения. В архиве наверняка имеются записи о родителях... По этому следу он и отправится...

Областной загс располагался на углу Соборного и Индустриальной в большом красном здании из древнего кирпича. Архив находился на четвертом этаже, и, поднимаясь по высокой крутой лестнице со стертыми мраморными ступенями, Лапин надеялся, что сегодня приемный день. Ему повезло. В просторной высоченной комнате толклось около десятка посетителей: мужчина и женщина преклонных лет, две пары среднего возраста и три подростка.

Неизвестно почему, но Лапин понял, что это одна семья. Они что-то оживленно обсуждали приглушенными голосами, а при виде постороннего замолчали совсем. У окошечка в деревянной перегородке, далеко не доходящей до потолка, а потому производящей впечатление бутафорской, интересы семейства представляла полная женщина, судя по всему, самая напористая и энергичная.

– Вы поймите, это простая ошибка, тогда не правильно записали национальность и отчество, никто не возражал... Время было такое, многие скрывали... – настойчиво убеждала она невидимого собеседника. – Вот паспорт, возьмите, посмотрите... Нет, нет, там все написано...

Она толкала руку с распухшим паспортом в окошко, оттуда ее выталкивали обратно.

– Я говорил, не надо затеваться, – вздохнул пожилой мужчина, но на него зашипели сразу несколько домочадцев.

– Что «не надо», сейчас все так делают! – вызверилась неряшливо одетая дама с изможденным лицом неудачницы. – Как Горские уезжали? А Филиновы?

– Дед отстал от жизни, – снисходительно бросил мальчишка Димкиного возраста. – Что им стоит переписать? Кто проверять будет?

– Т-с-с-с, – предостерегла разошедшихся родственников старушка. – Раз дети так решили...

– Если здесь им нет счастья, откуда оно там появится? – буркнул дед и отвернулся.

Между тем борьба у окошечка завершилась победой напористой толстухи.

Паспорт исчез за перегородкой и тут же вернулся обратно. Лапину показалось, что он похудел.

– Давайте заявления! – махнула рукой победительница и сунула в окошко несколько криво написанных бумаг. – Большое вам спасибо. Завтра я могу одна прийти? Очень хорошо, до завтра.

С важным видом она горделиво направилась к выходу, притихшее семейство потянулось за ней. Димкин сверстник счастливо улыбался и подмигивал брату.

Лапин сунулся к окошечку. Там сидела миловидная женщина лет тридцати пяти, и вид у нее был довольно кислый.

– Мне бы выписку о рождении, – чувствуя, как колотится сердце, Лапин протянул свой паспорт, остро ощущая его тоньшину и безынтересность для служащей архива.

– Что, тоже на выезд? – недоброжелательно спросила та.

– Нет... Я детдомовский, родителей ищу, – почему-то виновато пояснил Сергей.

– А-а-а... – помягчела женщина. – Это другое дело... В последнее время никто никого не ищет, все норовят химию навести...

Она взяла паспорт.

– Шестьдесят четвертого года, первого июня?

– Да, – сглотнул Сергей. Он сильно волновался, ему казалось, что в этом неуютном помещении, с доносящимся из хранилища запахом архивной пыли решается его судьба.

– А что я вам скажу? Их фамилию, имя, отчество? Так это в метрике есть... Разве что адрес...

– У меня и метрики нету, – пояснил Лапин. – Может, в детдоме затеряли, может, еще где... Я даже их имен не знаю...

Сочувственно покрутив головой, женщина скрылась за маленькой обшарпанной дверцей. Время тянулось медленно, и он неоднократно смотрел на часы. В комнату зашли две пестро одетые цыганки – молодая и постарше.

Они бойко говорили на своем языке и нетерпеливо толкали Лапина в спину.

Потом появилась симпатичная девушка с бланком официального запроса в руках. Он ждал уже сорок минут. Предчувствие чего-то неприятного вызывало тошноту.

– Эгей, хозяйка! – звонко крикнула молодая цыганка. – Куда пропала?

Люди ждут!

Но прошло еще минут пятнадцать, пока обшарпанная дверь открылась снова. Теперь у миловидной женщины вид был не кислый, а какой-то растерянный.