Я чувствовал, как шустро работает внутренний калькулятор Жан-Мари, подсчитывая сумму. По лучезарной улыбке на его лице я понял, что, на его взгляд, я недооцениваю свои способности.

— Ты будешь платить мне? Покупать у меня? — с неподдельной радостью в голосе спросил он. Тревога исчезла из его глаз. — После всего того, что между нами произошло? — Он наконец-то покончил с запонками и теперь получал от разговора определенное удовольствие.

— Да, ты купил лучшие из возможных помещений, подходящих под оформление английской чайной, и то, что интересует меня больше всего, пустует. По-моему, вполне логично.

— И никто не узнает, что я сдаю свои площади под английскую чайную?

— Я никому не скажу.

— Конечно, это не в твоих интересах. — Он смерил меня пристальным взглядом, пытаясь разглядеть хоть малейший намек на подвох, после чего пожал плечами. — Если оно и правда пустует, возможно, я и сдам его тебе.

— Договорились, благодарю.

— Я сказал, возможно.

— Договорились. А теперь вторая просьба.

— Какая же?

— Мне нужно название.

— Название?

— «Мой чай богат». Ты был прав, Жан-Мари. Кого бы я ни спросил, все находят его великолепным.

Жан-Мари залился раскатистым смехом, да так, что его жена высунулась из-за двери, видимо, желая убедиться, не решил ли я до смерти защекотать ее супруга.

— Ты хочешь купить название, о котором слышать не мог? Мое название?

— Знаю, знаю, — сказал я, изо всех стараясь не замечать самодовольные нотки в голосе бывшего шефа. — Месяцами я не делал ничего, кроме как спорил с остальными членами команды, пытаясь забраковать название. Но я заблуждался. До меня никак не могло дойти, что всем вам предложение «Мой портной богат» кажется неимоверно смешным, а теперь я сам хочу им воспользоваться.

— Что я получу за это?

— Ничего.

Постепенно смех сошел на нет.

— В таком случае забудь об этом.

— С юридической точки зрения я не обязан что-либо платить за его использование. У Бернара так и не дошли руки зарегистрировать это название.

— Что? Нет…

— Да. Я не раз предупреждал тебя насчет этого типа. Я убежден, что, когда Джон Леннон писал песню «Я тюлень», он думал о Бернаре.

— А?

— Извини, это только мне понятная шутка.

— Да, английский юмор. — Снова раздался его смех. На этот раз едкий. — Я никогда не признаюсь в этом , — он заговорщически наклонился ко мне, как будто не хотел посвящать статую в свои секреты, — но иногда мне так хочется, чтобы французы переняли кое-что у англосаксов. Тебя не устраивает чья-то работа, уволь его.  — Он щелкнул пальцами. — Так просто, так замечательно!

Я решил вызволить его из плена собственных фантазий:

— Типа того, как ты поступил со мной?

Он только недовольно проворчал что-то, а я продолжил:

— Или, предположим, какой-то продукт во Франции стоит дорого, тогда ты берешь и тайком покупаешь такой же, но в Англии?

Он метнул в мою сторону предупреждающий взгляд, как бы мысленно говоря мне, что на него работают люди, способные одним своим видом заставить португальскую консьержку замолчать.

— Я всего лишь напоминаю об этом исключительно в личной беседе, — добавил я, — потому что хочу быть уверенным, что ты сделаешь мне одолжение. Мне просто нужно твое согласие.

Жан-Мари молча сидел, упершись в меня взглядом, как будто взвешивал все плюсы и минусы, решая, то ли ему посмеяться над своим шутом, то ли отдать приказ отрубить ему голову.

— Я хочу быть уверенным, что ты дашь мне в аренду помещение и не будешь оспаривать мое право на это название, после чего я смогу оформить все свои обязательства перед банком.

Секунд десять Жан-Мари сидел неподвижно, затем резко вскинул руки вверх, как будто признавал поражение.

— Значит, мы договорились? — спросил я и протянул руку, чтобы скрепить сделку пожатием.

Он опустил руки и неуверенно протянул мне правую; на манжете, словно пуля, золотом отливала запонка. При пожатии я почувствовал, что твердости его руке сейчас не хватало.

— Ладно, — сказал я, — завтра в девять я пришлю факсом все детали, и около одиннадцати курьер зайдет за подписанным договором аренды.

Неожиданно рука Жан-Мари сильнее сжала мою, и он притянул меня к себе. Интересно, сейчас последует поцелуй в духе Мари? — подумал я.

Но Жан-Мари приблизился ровно настолько, что я смог увидеть красные сосудики в его глазах и разглядеть темные волосы, прокрашенные и безукоризненно уложенные с помощью геля назад, в максимальном приближении. В них было что-то очень схожее со скульптурой. Хотя цветом они, конечно, мало напоминали глину. Больше нефтяное пятно.

—  Nous sommes quittes, alors? [173]— прошипел мой шеф сквозь зубы. Я уловил едва заметный запах алкоголя и отстранился.

— Не думаю, что Франция и Великобритания когда-либо станут квиты, — ответил я, — но обычно нам удается поддерживать добрые рабочие отношения.

— Ого, — с издевкой усмехнулся он, все еще не выпуская моей руки.

Сидя каждый на своем троне, все еще связанные сплетением рук, со стороны мы казались звеньями одной цепи. Это была цепь, типичная для французских бизнесменов и политиков, которые постоянно отвечают друг другу услугой за услугу, зная, что нанести удар в спину другому нельзя, иначе это повлечет за собой неминуемые потери для каждого. Жан-Мари должен был выиграть выборы, а у меня были доказательства его лицемерия, но я буду молчать, если он согласится оказать мне услугу-другую. Наверное, я тоже стал продажным. Но мне это казалось вполне нормальным. Во Франции все работало исключительно в соответствии с этим принципом.

— Мы — заклятые друзья, — сказал я. — Ведь именно так всегда и обстояли дела между нашими странами еще со времен Наполеона, разве нет?

— С тех пор, как вы сожгли на костре Жанну Д’Арк, oui, — пробурчал в ответ он.

Жан-Мари разжал руку, и я поднялся.

— Всего хорошего, — пожелал я ему, — а, ну и merde.

Я ушел, дав ему возможность как следует подготовиться к предстоящему ужину.

Да, кстати, последней фразой я ни в коей мере не оскорбил его. Когда французы хотят пожелать удачи кому-нибудь перед ответственным мероприятием, например, экзаменом, премьерой в театре или (как я полагаю) перед выборами, они желают друг другу merde.

Знаете ли, merde случается. А иногда и удачу приносит. При условии, что в него вляпывается кто-то другой.