Вторая шлюха тоже не узнает. Я решаю не говорить, что я из полиции, а представляться просто как заинтересованное лицо. У нее такой огромный парик, что в него легко можно было бы спрятать маленькую сумочку.

Перехожу от потаскушки к шлюхе, от шалавы к проститутке, показывая им фотографии и не получая никаких вразумительных ответов. Чем больше я слоняюсь с одного перекрестка на другой, тем больше подергивает мое яичко.

Из всех проституток, с которыми я успел поговорить, ни одна не узнала никого из четырех мужчин наверняка. Некоторые говорят, что не помнят. Я даю им денег, но это не помогает. Похоже, у меня полоса неудач. Пистолет. Нож. А теперь мне еще приходится платить за информацию, которую никак не удается заполучить.

Вечер понедельника уже почти превратился в утро вторника, как вдруг удача мне улыбнулась.

Я встречаю двух проституток, которые как будто узнают одну из четырех фотографий, заставив замолчать противный внутренний голосок, дребезжавший, что я зря теряю время. Однако он снова подал голос, когда выяснилось, что каждая женщина указывала на разные фотографии.

Первая, Кэнди (ну да, на шестьдесят шлюх — максимум семь имен), указывает на детектива инспектора Шредера. Карл. Не уверен, может, она узнаёт его, потому что на прошлой неделе он ее допрашивал по тому же вопросу. Всего за четыреста долларов Кэнди покажет мне, что она позволила Шредеру с ней проделать.

Вторая, Бекки, указывает на одного из иногородних. Детектива Кэлхауна. Из Окленда. Роберт. Я спрашиваю, чего он хотел. Она говорит, что я могу узнать это за два косаря. Две тысячи долларов против четырехсот. Подумываю, что, если уличная шлюха требует за спектакль две тысячи долларов — у нее должен быть тот еще репертуар.

Две тысячи. Без проблем. А почему бы и нет? У меня есть деньги.

Я сажаю Бекки в машину и отвожу ее к дому Уолкер. Я тут побывал раньше, как раз перед тем, как украл машину. Убрал все, что могло бы указывать на это как на место преступления. Сегодня на работе я проверил, ведется ли за домом наблюдение. Ответ отрицательный. Открываю дверь, и в нос мне снова ударяет тяжелый запах. Это место явно нужно проветрить.

Бекки ничего не говорит про запах. Возможно, она вообще его не замечает.

Мы проходим на кухню, я предлагаю ей выпить, мы болтаем о всякой всячине.

Бекки выглядит так, будто ей чуть за двадцать, но я догадываюсь, что ее жизненного опыта хватит и на женщину в два раза старше. У нее черные, абсолютно прямые волосы, ниспадающие на плечи. Глаза слегка красноватые, но в них мерцает отсвет какой-то печальной мудрости. Зрачки бледно-зеленого цвета и выглядят так, будто из них получилась бы замечательная пара стеклянных шариков. На ней узкая, короткая кожаная черная мини-юбка. Кожаные сапоги выше колен. Лифчика нет, а темно-красная кофточка почти не скрывает две крепкие груди. Съехавшая на спину тонкая черная кожаная куртка увешана сотнями кисточек. Мне нравится ирония маленького серебряного распятия, свисающего с ее груди. Дешевая бижутерия на ее пальцах выглядит пластмассой. Алмазы в кольцах — цирконий, а может, и стекло. У нее маленькая сумочка, которая, скорее всего, забита презервативами, деньгами и бумажными платочками.

Ноги у меня гудят от сегодняшней ходьбы, и, что хуже, пах болит невыносимо. Я сажусь за кухонный стол напротив нее и медленно потягиваю пиво. Как и было договорено, открываю бумажник и вытаскиваю две тысячи долларов наличными. Я снял со счета в банке три тысячи долларов. Две трети я сейчас отдаю Бекки.

Думаю о том, что все равно верну их обратно.

Она сидит напротив и, попивая пиво, дважды пересчитывает деньги, как будто боится, что ее обманут. Пока она изучает каждую купюру, разглядываю ее лицо. Губы ее шевелятся, когда она считает. Потом по ним пробегает улыбка. Я ей уже заплатил, а ей еще ничего не пришлось сделать. Вижу, как про себя она укорачивает эротический сценарий, который был проигран с детективом Робертом Кэлхауном. А еще я вижу, как мысленно тратит деньги. Может, собирается недельку отдохнуть или съездить на Фиджи.

— Приступим? — спрашиваю я.

Она снимает куртку.

— Хочешь прямо здесь?

— Наверху.

Я беру портфель и поднимаюсь наверх. Там я сначала направляюсь в супружескую спальню, потом останавливаюсь, разворачиваюсь и иду в детскую.

— Жарковато тут, — говорит она.

— Я не заметил.

Захожу в детскую.

— Здесь? — спрашивает она, кидая свою сумочку на одну из односпальных кроватей.

— А тебе места мало?

Она встряхивает головой.

— Странновато как-то.

— Странновато, — соглашаюсь я.

Я выбрал эту комнату по двум причинам. Во-первых, чтобы внести некоторое разнообразие. В конце концов, жизнь — это серые будни, ну и так далее. Во-вторых, запах смерти не впитался тут в простыни.

Мы садимся на разные кровати. Она начинает с того, что ложится так, чтобы я мог заглянуть ей под юбку. Белья на ней нет. Наверное, для более быстрого доступа.

— Что ты можешь о нем рассказать? — спрашиваю я.

— О ком?

— О мужчине с фотографии.

— Что ты хочешь знать?

— Все.

Она пожимает плечами. Выглядит как будто разочарованной, хотя я не понимаю, почему. Разве она предпочитает получать деньги за действия, а не за разговоры?

— Ну, он заплатил мне два косаря, чтобы я ему разрешила проделать все, что он захочет.

— А это покупается за две тысячи?

— За две тысячи многое что можно купить, сладенький.

Я тоже так думаю.

— Сколько раз ты его видела?

— Всего раз.

— Когда?

— Не помню.

— Вспоминай.

— Может, месяц назад. Или два.

Для таких женщин время не слишком много значит. Наверное, у нее дома маленький ребенок, за которым присматривает какая-нибудь подружка-наркоманка, которая сумела выйти из игры, но слишком ленива, чтобы вытащить и подругу. Бекки потратит все свои деньги на сигареты и травку и будет сидеть напротив своего малыша в одном из своих платьев из джинсовой варенки и курить. Она будет встречаться с тремя или четырьмя парнями — все с судимостями, за грабеж, хранение наркотиков или нападения. На бедрах у нее появятся растяжки, которые никогда не исчезнут, но вся боль будет заглушаться наркотиками. У нее не останется никаких долгосрочных целей, кроме как выжить и остаться внутри этого пораженного наркотиками мирка. Чтобы очнуться от этого кошмара, в котором она живет, ей придется окунуться в некую реальность, в которую она не верила даже когда была маленькой девочкой. Она была папиной любимицей.

Я знаю таких людей. От них обществу никакой пользы, они лишь занимают место. Выплевывают на свет младенцев не потому, что не умеют пользоваться контрацепцией, а потому, что надеются получить льготы от государства, которых никогда не хватает на то, чтобы нормально вырастить ребенка. Это — мир Бекки. Некоторые просто не могут из него вырваться или не знают, куда бежать. Интересно, осознает ли она, что заперта в нем?

Этой ночью я предоставлю ей возможность избежать жестокости этой жизни.

В этом моя человечность.

Детская уставлена всей той яркой веселой ерундой, которой у меня в детстве никогда не было. На стенах развешаны постеры с героями мультфильмов; они гоняются друг за другом с идиотскими улыбками и такими жестами, которые делают их похожими на голубых. Даже по одеялам бегут персонажи из мультиков, возбужденно застывшие на месте. Часы на маленьком голубом столике сделаны в форме клоуна. Глаза его тикают туда-сюда, отсчитывая минуты, прошедшие с того мгновения, как обитатели этой комнаты потеряли свою мать. Но клоун этого не знает. Он продолжает улыбаться, его полные красные губы почти такие же, как у Бекки, а глаза бегают туда-сюда, туда-сюда, разыскивая что-то, чего он не найдет никогда. По полу разбросаны цветные игрушки. Полные плюшевые мишки выглядят так, будто их покромсали игрушечные солдатики и тела их были брошены на этом хаотичном поле битвы. В углу сложены стопки настольных игр. Одна из коробок открыта, и детальки рассыпаны по ковру. Этажерка, в которой больше игрушек, чем книг, придвинута к стене.