— Папа, ради бога, — повторил Тоби.

— В самом деле, ведь Лайонел приезжает только в воскресенье, — с неловким смешком поддержал их Ник.

Джеральд обвел их всех суровым взглядом.

— Черт побери, я просто хочу выпить! — рявкнул он и удалился вместе с бутылкой к себе в угловую.

Перед обедом, в тени навеса, он, кажется, почти успокоился; однако пережитая сцена развязала ему язык и помогла открыто заговорить о своих неприятностях.

— Ну и ублюдки эти Типперы! — жаловался он (беззаботно полагаясь на глухоту матери). — Черт его знает, чем все это кончится — наш общий проект, я имею в виду.

— Я думаю, ты и без них прекрасно справишься, — ответила Рэйчел. — Прежде ведь справлялся.

— Верно, — протянул Джеральд. — Верно… Они здесь были просто не на своем месте, правда?

— Да, они люди не нашего круга, — подтвердила Рэйчел.

— Кстати, а почему они уехали? — поинтересовался Джаспер.

— Бог их знает, — пожала плечами Рэйчел. — Джуди, попробуйте спаржу!

Джеральд подумал, пошевелил бровями… и промолчал.

К концу обеда, осушив полторы бутылки вина, он вновь погрузился в свои горести; почти не обращая внимания на другие застольные разговоры, каким-то ненатуральным, словно заранее отрепетированным тоном жаловался на обилие «важных бумаг», с которыми приходится работать.

— Вы все отдыхаете, — говорил он, — я тоже надеялся отдохнуть, но работа меня не отпускает. Сами видите, сколько приходит факсов. И я страшно выбился из графика.

Тут он замолчал, но громко вздыхал до тех пор, пока Рэйчел не сказала:

— Почему бы тебе не нанять помощника?

Джеральд запыхтел, заерзал на стуле, словно ему предлагали что-то почти невозможное, и наконец ответил:

— Я вот что подумал: может быть, пригласим сюда Пенни?

— Только не эту белую мышь! — запротестовала Кэтрин. — Ей ведь даже загорать нельзя!

С этим Рэйчел не стала спорить, однако пожала плечами.

— Милый, если ты действительно не можешь обойтись без Пенни, конечно, надо попросить ее приехать сюда.

— Ты думаешь?

— Почему бы и нет? Она — очень приятный человек. Если, конечно, она не возражает…

— Не вижу в ней ничего приятного, — объявила Кэтрин. — Чувства юмора ни на грош.

— А как насчет Айлин? — предложил Тоби. — Вот кто наверняка согласится приехать — она ведь обожает папу!

Джеральд коротко рассмеялся, ясно давая понять, как нелепо это предложение. Ник напряженно улыбался и не сводил с него глаз: он так никому ничего и не сказал, он скрывался старательнее, чем сам Джеральд, и теперь именно себя чувствовал виновником возможной катастрофы, губителем семейного очага.

— Честно говоря, насчет Айлин я не уверена, — сказала Рэйчел.

— Ну что ж… — проговорил Джеральд, словно уступая общему желанию.

В его торжестве чувствовался привкус стыда — возможно, впрочем, что никто, кроме Ника, этого не замечал. Семья поднялась из-за стола, и Джеральд отправился в комнату с телефоном — так медленно, с такой видимой неохотой, словно должен был сообщить кому-то дурную весть.

На серебряную свадьбу Лайонел Кесслер преподнес Джеральду и Рэйчел два подарка. Первый приехал утром, на заднем сиденье автомобиля; шофер внес на кухню массивный деревянный ящик.

— Старина Лайонел! — нежно сказал Тоби, хотя ящик еще не открыли и, что там было, никто не знал.

— Серебро, должно быть, — проговорил Джеральд с нетерпеливым и одновременно скучающим видом, доставая гвоздодер.

Внутри, в уютном пенопластовом гнезде, покоился серебряный кувшин для умывания в стиле рококо. Он был выполнен в форме раковины, а горлышко его поддерживал бородатый тритон.

— Боже мой! — проговорил Джеральд. — Ник!

И Ник начал выступление в привычной роли истолкователя: кувшин, сообщил он, относится к середине XVIII столетия, изготовлен, скорее всего, кем-либо из французских мастеров-гугенотов, эмигрировавших в Англию, возможно, Полем де Ламери (никаких других имен он не припоминал).

— Чудесно, — сказал Джеральд, — просто чудесно. Редкостная работа.

И снова заглянул в коробку, словно надеялся увидеть там инструкцию. Ник тем временем объяснял, что рельеф на выпуклой стороне раковины — маленький Эрот, играющий мечом Правосудия — иллюстрирует девиз: «Omnia vincit amor» [17].

— Очень к месту, очень к месту, — сказал Джеральд и с улыбкой приобнял Рэйчел.

Нику вспомнились визиты с отцом в Манксбери, тамошнее серебро, потускневшее из-за небрежения слуг, и представилось, как отец ходил бы вокруг этого умывальника, опускался перед ним на корточки и осторожно протирал фланелью.

— Непременно надо будет его застраховать, — сказал Джеральд.

Тоби и Кэтрин тоже преподнесли родителям серебро — георгианский поднос с зубчатыми краями и гравировкой затейливым шрифтом: «Джеральд и Рэйчел, 5 ноября 1986». Рядом с умывальником Лайонела поднос смотрелся жалко, почти как насмешка, и Джеральд принял его со смиренным видом, как принимают на состязаниях второй или третий приз.

— Очаровательно, — сказала Рэйчел.

Чуть позже, когда уже открыли шампанское, Ник увидел из окна кабинета, как к дверям снова подъезжает «Бентли». На этот раз из него вышел сам Лайонел с плоским свертком в руках. Поднял глаза, посмотрел на окна и, заметив Ника, как-то странно пожевал губами, словно собирался послать ему воздушный поцелуй. Ник (подогретый не только шампанским, но и дозой кокаина) радостно заулыбался ему в ответ. При мысли о том, что этот смешной, одинокий лысый старик видит в нем друга, на глаза у него навернулись слезы; но тут же Ник сообразил, как смешно в его положении воображать себя членом семьи Федденов и в особенности — родственником сэра Лайонела. Минуту спустя Лайонел появился в гостиной: выслушал слова благодарности, поцеловал сестру и ее детей, пожал руки Джеральду и Нику, уже устыдившемуся своей развязности. Кувшин стоял на каминной полке, в нем сияли белизной лилии и пышные хризантемы.

— Очень рад, что серебро вам понравилось, — проговорил Лайонел, — но я приготовил для вас кое-что еще. На прошлой неделе я был в Париже, а поскольку сейчас такое время, что просто грех немного не побезумствовать…

Он говорил о том, что называли «большим взрывом»: Ник не очень понимал, что именно произошло, видел только радостное возбуждение всех, у кого были хоть какие-то деньги, и предполагал, что и сам может получить от этого какую-то выгоду. Замечание лорда Кесслера окончательно убедило его, что в деловом мире в самом деле происходит что-то необыкновенное и очень радостное.

Сверток развязала и развернула Рэйчел; Ник нависал над ней, словно это был его подарок — трудно сказать, получал он его или дарил, ибо его обуревал двойной восторг щедрости и обладания. Когда Рэйчел извлекла из свертка небольшую картину, Ник закусил губу, чтобы не вскрикнуть. Он твердо решил молчать.

— Боже мой… — проговорила Рэйчел восхищенно, но без удивления — демонстрировать удивление она считала вульгарным. — Очаровательно! — И подняла картину, чтобы все на нее посмотрели.

— М-м… — промычал Лайонел, улыбаясь мудрой улыбкой человека, сделавшего хороший выбор.

— В самом деле, вы слишком добры… — пробормотал Джеральд и уставился на картину, надеясь, что кто-нибудь ему объяснит, что это такое.

Это был пейзаж, примерно девять дюймов в ширину и двенадцать в вышину, написанный одними лишь вертикальными мазками тонкой кисти, так что казалось, что трава и деревья чуть колышутся в легком ветерке весеннего утра. На переднем плане лежала на траве черно-белая корова, чуть поодаль разговаривали женщина в белой шали и мужчина в широкополой коричневой шляпе. Рама была простая, без всяких украшений, блестящая тусклой позолотой.

— Здорово! — сказал Тоби.

Кэтрин, разглядывавшая картину так, словно пыталась обнаружить какой-то подвох, сказала:

— Это ведь Гоген, правильно?

И в тот же миг Ник, не в силах больше молчать, сказал: