— Как правило, с незнакомцами. Партнеров нахожу я по его просьбе. Или снимаем парня-проститутку, Stricher.

— Что?

— Так их называют в Мюнхене.

— Понятно, — сказала Кэтрин. — Но это ведь довольно рискованно, тем более если он все держит в тайне?

— Мне кажется, риск его и привлекает, — ответил Ник. — Ему нравится опасность. Нравится подчиняться. Нравится, когда есть свидетели. Я сам не совсем понимаю, в чем тут дело… но мне кажется, ему нравится все, противоположное тому, что он есть.

— Звучит довольно отвратно, — заметила Кэтрин.

Ник продолжал, уже не понимая, защищает Уани или присоединяется к обвинению:

— Еще он любит кричать.

— Когда кончает?

— Вообще во время секса. — Нет, о том утре в Мюнхене, пожалуй, лучше не рассказывать. — Однажды в Мюнхене вышло забавно, — продолжал он. — Он так вопил в номере, что потом все горничные глазели на нас во все глаза, толкали друг дружку локтями и пересмеивались. А он, кажется, так ничего и не заметил.

— Расселу тоже нравилось, когда я ору, — заметила Кэтрин.

Ник помолчал, криво усмехнулся и проговорил:

— А еще у него настоящая страсть к порнографии.

— М-м?

— Нет, в порнофильмах ничего плохого нет, но он слишком уж ими увлекается.

Кэтрин подняла брови и глубоко вздохнула.

— О боже мой! — проговорила она.

Ник оглянулся сперва на открытое окно, потом на закрытую дверь.

— В Германии это даже начало меня немного пугать. Знаешь, у них в отелях по кабельным каналам беспрерывно крутят порнуху.

Кэтрин слушала, широко раскрыв глаза. «Порнуха» была для нее какой-то неразрешимой мужской загадкой.

— Он целыми вечерами валялся перед телевизором и ее смотрел. Фильмы были гетеросексуальные, разумеется, но это ему тоже нравится, может быть, даже больше. Однажды вечером мне пришлось даже ужинать одному. Он просто не мог оторваться от телевизора.

Кэтрин рассмеялась; рассмеялся и Ник, хотя это воспоминание пугало его до сих пор — Уани, со спущенными штанами и вялым от кокса членом, не отрывает глаз от экрана, на котором разворачивается оргия, а Ник у себя в комнате торопливо жует безвкусные бутерброды и стелет постель на диване. Сквозь дверь ему было слышно, как Уани разговаривает с персонажами фильма.

— Дорогой мой, — сказала Кэтрин, — это же просто кошмар!

— Нет, на самом деле нам очень хорошо вместе, просто…

— Я за тебя беспокоюсь. Ты его любишь, а он так с тобой обращается!.. Слушай, а ты действительно так сильно его любишь?

— Конечно, — с принужденным смешком ответил Ник. Ему было стыдно и неловко — теперь и у него есть свидетель. — Знаешь, — со вздохом сказал он, поднимаясь, — наверное, напрасно я все это тебе рассказал.

Типперы уехали на следующий день. Облегчение остающихся было подавлено и смазано чувством вины. Джеральд заперся у себя в кабинете, а, когда выходил оттуда, смотрел на родных мрачно и раздражительно, словно прикидывая, на кого бы взвалить ответственность. Единственным, кто проявил искреннее сожаление и удивление, оказался Уани: Типперы относились к тому сорту людей, которых он с детства привык уважать, и он с ними прекрасно поладил. Труднее всего дипломатия давалась Рэйчел.

Сэр Морис открыто негодовал, но при этом выглядел странно довольным, словно происшествие у Федденов подтвердило его дурное мнение о человечестве.

— Честно говоря, нам здесь было не очень-то весело, — объявил он, и его жена энергично закивала, звеня украшениями; она гордилась резкостью мужа, как накануне гордилась его больной печенью.

Тоби, старательно скрывая свою радость, с дежурной улыбкой отнес в машину их чемоданы.

После отъезда Федденов Уани очень вовремя предложил Джеральду поиграть в буле: они вышли и начали игру на пустой площадке, где прежде стояла машина Типперов. Ник засел с книгой в кабинете. Чувство облегчения и свободы развлекало его: он получал удовольствие от чтения, однако смысл книги от него ускользал, словно прятался за пеленой тумана. Вошла леди Партридж в платье без рукавов и тяжело опустилась в соседнее кресло. Типперы ее и раздражали, и завораживали своим богатством, и теперь, без них, она выглядела довольной и успокоенной. Она молчала, но Ник чувствовал, что она ревнует его к книге и хочет заговорить. Из открытого окна доносились удары по мячу и возгласы играющих.

— Что это вы читаете? — начала леди Партридж.

— О, — ответил Ник, откладывая книгу, — это монография, на которую мне нужно написать рецензию. О творчестве Джона Берримана.

— А-а! — понимающе протянула леди Партридж. — Это тот поэт… Забавный человек.

— Э-э… гм… Да, наверное, можно так сказать… забавный… в некотором смысле…

— Я всегда так думала.

Ник осторожно улыбнулся и продолжил, прощупывая почву:

— Жизнь у него была нелегкая. Страдал депрессиями.

Леди Партридж пожевала губами и закатила глаза, вряд ли подозревая, как при этом выглядит со стороны.

— Совсем как наша юная леди, — проговорила она.

— Да, пожалуй, — ответил Ник, — хотя, надеюсь, у Кэтрин жизнь будет намного счастливее. Он ведь еще и очень сильно пил.

— Я этому совершенно не удивляюсь, — заметила леди Партридж.

— И в результате, — печально заключил Ник, — однажды прыгнул с моста в Миссисипи.

Леди Партридж выслушала его задумчиво и, кажется, не вполне поверила.

— По телевизору он мне всегда нравился. Такой приятный человек. По нему ни за что не скажешь… И смеялся так, знаете ли, заразительно. Я ни на минуту не сомневалась, что он станет поэтом-лауреатом.

— Да, — начал Ник, — но, видите ли…

— Твою мать! — донеслось вдруг со двора. Ник не сразу узнал голос Джеральда.

Леди Партридж смущенно отвела взгляд. Ник выдавил смешок и вышел в холл посмотреть, что случилось. Со двора влетел Джеральд с таким искаженным лицом, что трудно было понять, от чего он вне себя — от гнева или от радости. Он пронесся мимо Ника на кухню, где пили кофе Рэйчел и Тоби. Выглянув на улицу, Ник увидел, что Уани с мрачным и упрямым лицом собирает буле.

— Дорогой! — воскликнула Рэйчел с ноткой неодобрения в голосе, быстро оглядев Джеральда с ног до головы — не поранился ли он.

— Папа! — сказал Тоби и укоризненно покачал головой.

Несколько мгновений Джеральд молчал, затем растянул губы в улыбке и потряс головой.

— Черт побери, я же в отпуске! — проговорил он.

— Конечно, милый, — ответила Рэйчел. — А теперь успокойся.

Сама она — воплощенное спокойствие — была ему живым укором. Ник застыл в дверях кухни, не сводя глаз с разворачивающейся перед ним сцены из семейной хроники.

— Какой-то проклятый араб меня обыграл! — взревел Джеральд — и тут же улыбнулся, словно стараясь перевести свой гнев в шутку.

— Папа, ради бога, — сказал Тоби.

— Что? — воскликнул Джеральд.

— Тогда уж и меня зови «проклятым жидом».

— Не говори глупостей, — отрезал Джеральд. — Ты прекрасно знаешь, что такого я никогда не скажу.

— Надеюсь, что не скажешь, — порозовев, ответил Тоби. — Уани — мой друг, — проговорил он коротко и просто, но с такой силой, что Джеральд, побагровев, вылетел из дома.

Со двора донеслись его крики:

— Уани! Уани, я прошу прощения! — И, почти сразу, с какой-то неестественной веселостью: — Что? Ну вот и отлично! Да-да, мне очень жаль…

Несколько минут спустя он вернулся на кухню, улыбаясь так лучезарно, словно ровно ничего не произошло, и полез в буфет за пыльной бутылкой кларета.

— Джеральд, почему бы тебе не пойти поплавать, — предложила Рэйчел. — Или найди Джаспера и возьми его с собой на прогулку.

— Джаспер — не кокер-спаниэль, знаешь ли, — все еще раздражительно проворчал Джеральд.

— Да, конечно, — согласилась Рэйчел.

Джеральд хищно вонзил в пробку штопор с деревянной ручкой.

— За скорый приезд Лайонела! — объявил он, надеясь этим смягчить Рэйчел, и выдернул пробку.

— Джеральд, тебе не кажется, что сейчас рановато? — спросила Рэйчел.