Я киваю.

Думаю, отвечать не имеет смысла, надо слушать. Но правда в том, что я и не слушаю толком. Думаю только о белом порошке. Чистый диацетилморфин. Думаю, где же он у него тут лежит и сколько? Даст он мне? О боже, пусть даст мне хоть что-то. Пусть говорит сколько хочет, только бы дал мне хоть что-то. Пусть хоть в рот мне помочится, только бы дал хоть что-то.

— Когда-то я, может, и был таким. Жестким был, быстро зарабатывал, может, потому я все еще в деле. Да ты понимаешь, о чем я говорю?

Я снова киваю. Он встает со стола:

— Давай, пошли.

Он неторопливо надевает пальто, поправляет воротник. Машет рукой, приглашая следовать за ним.

— Поговорим по дороге к машине.

Гасит свет, запирает дверь.

Вынимает из кармана пиджака сигарету, успевает сделать четыре затяжки, пока мы обходим здание. И только у машины продолжает:

— Я сейчас еду к одному парню. Спокойненько, без суеты, это новые ребята. Очень хорошая цена. Можешь поехать со мной. Можешь поработать подопытным кроликом. Сделаешь укол.

Я киваю, за укол я поеду куда угодно. Он стоит, прислонившись спиной к машине, новому серебристо-серому «опелю-вектра».

— Нет, ты сначала послушай, на что подписываешься. Черные ничего не понимают в героине. И хрена ли я буду совать туда свой слюнявый палец? Я не знаю, каков он на вкус, не знаю, что они туда намешали. Может, крысиный яд. Я его трогать не буду. А ты будешь. Будешь лабораторной крысой, подопытным кроликом, ты этого хочешь? Сможешь вмазаться. Бесплатно.

Он делает три быстрые затяжки и щелчком отбрасывает сигарету. Я обхожу машину и сажусь на переднее сиденье рядом с ним. Только теперь замечаю детское кресло сзади.

По дороге он повторяет сказанное. Что он бизнесмен, а не барыга. Что есть разница. Что он не стоит у школ на большой перемене, вербуя новых клиентов. Что люди приходят за товаром к нему. И они знают, что им нужно.

Он рассказывает, что когда только начинал, то работал круглосуточно, по пятницам и субботам допоздна. Дома не бывал. Делал деньги. Работал, пока не иссякал поток клиентов, пока не кончались покупатели. Сейчас народ покупает и уходит. Если приходит кто знакомый — хороший знакомый, старые клиенты или нормальные пацаны из черных, — они, конечно, могут остаться покурить, от души, или так, попробовать. Не в том дело, но домой он теперь приходит вовремя. У него жена, двое детей. Он не сидит ночами из-за того, что кому-то невтерпеж.

Внезапно он замолкает, звонит по мобильнику, сообщает какому-то парню, что приходить не надо, он нашел другого. Пусть только приготовит деньги. И снова продолжает говорить со мной. Он бизнесмен, не барыга.

Остановившись на красный, копается в бардачке, вынимает ручку и белый конверт. Кладет мне на колени, втыкает передачу и едет дальше.

— Напиши имя и адрес.

— Зачем?

— Если ты умрешь, я заберу твоего пацана.

Он ставит машину в переулке к Нёреброгаде. Аккуратно паркуется задом.

Сидим, ждем. Он смотрит на мобильник, опускает стекло, курит, между затяжками высовывая руку в окно.

Смотрит на меня, затем нарушает молчание, объясняет:

— То, что я сегодня покупаю, — это для друга. Или… ну, ты знаешь. Товар сразу отдам.

Я ему верю. За то время, что покупаю у албанца, я видел, как изменился его бизнес. Клиентура теперь делится на два типа. Местные, те, кто всегда у него покупал. Те, кого он знает, кто живет рядом и покупает дурь на выходные, субботу и воскресенье. Или на любой другой день. Смотрят телик, треплются и курят. И новые, новая клиентура. Вроде того парикмахера, который нашел албанца окольными путями; он стал первым. Был на презентации пластинки или чего-то в этом роде. На одном из тех вечеров, где все рассчитывают на то, что у других с собой есть кокс. И вот после одного или полутора граммов обнаруживается, что все пропылесошено, пыли больше нет. После нескольких панических телефонных звонков они вышли на албанца. И все пошло так, как идет и теперь. Парикмахер взял такси в северо-западном направлении и купил весь кокс, какой был у албанца.

Такая картина у меня сложилась из того, что болтал народ, пока я просиживал штаны у албанца в гостиной, уставившись в телик. Пару раз я заставал VIP-клиентов. Молодых людей в дорогой одежде. Как-то раз приходила девушка с длинными ногами и профессиональным макияжем. Им нравится приезжать на Северо-Запад Играть с огнем. Чтобы было о чем порассказать. Албанец хорошо их принимает.

И тут звонит мобильный. Албанец раскладывает телефон, смотрит на номер, но звонка не принимает. Трубка звонит три раза и замолкает. Албанец поднимает стекло, и мы выходим.

Я сижу на кровати. Рука перетянута ремнем албанца. Я здесь единственный, кто сидит. В комнате еще пятеро мужчин. Отрываю фильтр от сигареты, но они говорят, фильтровать не нужно. Героин белый, и теперь мне остается только положиться на их слово, вне зависимости от того, чистый он или нет. Все это мелькает где-то на задворках моего сознания. Где-то на Марсе — так называлась песня, которую я слышал ребенком, сидя на колесе обозрения в луна-парке «Бакен». Сейчас я думаю о пузырящемся в ложке наркотике.

— Интересно, доведется ли вам с Мартином встретиться.

Это албанец говорит, глядя в окно.

Один из пакистанцев смеется Датский у него скверный, приходится напрягаться, чтобы понять.

— Кто такой Мартин, его дружок-педик, э?

Албанец переводит на него взгляд, произносит лишенным выражения голосом:

— Заткнись, обезьяна.

Пакистанец делает два шага вперед, рука в кармане, там может быть нож Другой пакистанец кричит на него, они громко говорят на урду. У албанца скучающий вид, он застегивает молнию на куртке, направляется к выходу.

Здоровый парень с зализанными волосами, тот, что нас встретил, успокаивающе кладет ему руку на плечо:

— У нас бизнес. О’кей? Расслабься. Бизнес. Мы друзья.

— О’кей. Но скажи своей обезьяне заткнуться. Не забывайте, где находитесь. Это Нёребро. Не советую забывать.

Один пакистанец что-то говорит другому. Тот, что бесился, коротко кивает и выходит, в туалет наверное. А в это время я пытаюсь как можно скорее зарядить шприц. Если они не договорятся, я успею поймать приход.

— О’кей, займемся делом?

— Подожди пока.

Албанец указывает на меня:

— Хочу посмотреть, не умрет ли он.

— Твое дело…

Нахожу вену. Забираю немного крови. Албанец подходит ко мне вплотную, говорит так, чтобы слышно было только мне:

— Теперь ты думаешь о Мартине? Ты о нем думаешь?

Смотрит мне в глаза не мигая.

Ввожу раствор. В какой-то момент я думаю, что мне конец. Что это передоз. По лбу течет пот, и такое ощущение, будто у меня на груди кто-то стоит. Он чистый, думаю я. Чистейший. И тут сердце снова забилось. Все хорошо. Я пытаюсь закурить. Вожусь и вожусь с зажигалкой, все-таки прикуриваю и ложусь на кровать, не могу удержаться: чистый. Чистейший.

Один из пакистанцев смеется:

— Он в улете, а я что сказал: товар-то высший сорт! Бодяжь сколько влезет!

Следующие пять минут — кино. Кино, в котором албанец звонит по мобильнику. Кино, в котором приходят друзья албанца со спортивной сумкой. Кино с купюрами в прозрачных пакетах.

Мы с албанцем едем по Нёреброгаде. Он не разговаривал со мной с того момента, как мы покинули гостиницу, и он помог мне спуститься с лестницы и выйти на улицу. Достает кредитку. Остановившись на красный, с помощью карточки отделяет дозу и насыпает ее в конверт из бардачка. Сует в карман моей куртки. Теперь мне хватит до следующего вторника.

Мы с Мартином едим бифштексы с соусом из баночки, чипсы. Я засыпаю перед телевизором под аккомпанемент старой датской комедии. Проснувшись ночью, отношу Мартина в кровать и делаю еще одно вливание.

По телефону говорят, что мне лучше присесть. Что меня пытались найти, звонили вчера и позавчера. Что с мамой нехорошо. Ее состояние ухудшилось. Так они это сформулировали. Нет чтобы сразу перейти к делу — как же, так нельзя, сначала я должен привыкнуть к мысли, к тому, что все плохо. Знаком мне этот подход. Так они поступают, так их учили. Сижу, прижимая к уху трубку, одновременно приглядывая за Мартином на кухне, вижу, как он наливает в хлопья молоко, чуть не расплескивает, но в итоге справляется. Мне говорят, что мама умерла. Что меня искали. Просят сегодня прийти в больницу. Сначала я отвечаю, что сегодня не могу, нет времени. Прошу их обратиться к брату. А мне сегодня крайне неудобно. Они полагают, мне лучше прийти сегодня. Нужно уладить определенные формальности. Брат не берет трубку. Они мне все объяснят при встрече. Сегодня.