Он двинулся по дорожке. А где моя шляпа, кстати? Должно быть, повесил обратно на крючок. Или оставил наверху. Вот номер, совсем не помню. На вешалке в прихожей слишком полно. Четыре зонтика, ее плащ. Подбирал письма. У Дрейго колокольчик звонил. Как странно, именно в этот момент я думал. Его волосы, каштановые, напомаженные, над воротничком. Свежевымыт и свежепричесан. Не знаю, успею ли зайти в баню. Тара-стрит. Тип, что у них за кассой, устроил побег Джеймсу Стивенсу. Такие слухи. О'Брайен.

Каким он басом говорит, этот Длугач. Агенда — как там? По-жалте, мисс. Энтузиаст.

Он отворил, толкнув носком, ветхую дверь сортира. Смотри, чтобы не запачкать брюки, потом на похороны. Вошел, пригнув голову, стараясь не задеть о низкий косяк. Оставив дверь приоткрытой, посреди пыльной паутины и вони заплесневелой хлорки, не спеша, отстегнул подтяжки. Перед тем как усесться, бросил через щель взгляд на соседское окно. А король на троне пишет манифест. Никого нет.

Раскорячившись на позорном стуле, он развернул журнал на оголенных коленях и стал читать. Что-нибудь новенькое и полегче. Не торопись особо. Попридержи. Наш премированный осколок: «Мастерский удар Мэтчена». Автор — мистер Филип Бьюфой, член лондонского Клуба театралов. Гонорар по гинее за столбец. Три с половиной. Три фунта три. Три фунта тринадцать и шесть.

Он мирно прочел, сдерживая себя, первый столбец, затем, уступая, но еще придерживая, начал второй. На середине, окончательно уступив, он дал кишечнику опорожниться свободно, продолжая мирно, неторопливо читать, вчерашний легкий запор прошел без следа. Авось не слишком толсто, геморрой снова не разойдется. Нет, самый раз. Ага. Уфф! Для страдающих запором: одна таблетка святой коры. В жизни может такое быть. Это не тронуло и не взволновало его, но, в общем, было бойко и живо. Теперь что хочешь печатают. На безрыбье. Он читал дальше, спокойно сидя над своими подымавшимися миазмами. Бойко, что говорить. «Мэтчен часто вспоминает свой мастерский удар, покоривший сердце смеющейся чаровницы, которая ныне». Мораль в конце и в начале. «Рука об руку». Лихо. Он снова окинул взглядом прочитанное и, выпуская ровную заключительную струю, благодушно позавидовал мистеру Бьюфою, который сочинил это и получил гонорар в размере трех фунтов тринадцати шиллингов и шести пенсов. Я б тоже мог кое-что накропать. Авторы — мистер и миссис Л. М. Блум. Придумать историйку на тему пословицы. Какой только? Как-то пробовал записывать на манжете, что она говорит, пока собирается. Не люблю собираться вместе. Порезался, бреясь. Покусывает нижнюю губку, застегивая крючки на платье. Я засекаю время. 9.15. Роберте тебе заплатил уже? 9.20. А в чем была Грета Конрой? 9.23. Чего меня угораздило купить такую гребенку? 9.24. С этой капусты меня всегда пучит. Заметит пылинки на обуви — потрет каждую туфельку об чулки на икрах, обе по очереди, так ловко. Наутро после благотворительного бала, когда оркестр Мэя исполнял танец часов Понкьелли. Объяснял ей: утренние часы, потом день, вечер, потом ночные часы. Она чистила зубы. Это была первая встреча. У нее голова кружилась. Пощелкивали пластинки веера. А этот Бойлан богатый? Да, он со средствами. А что? Я во время танца заметила, у него пахнет чем-то приятным изо рта. Тогда не стоит мурлыкать. Надо бы намекнуть. В последний раз какая-то странная музыка. Зеркало было в темноте. Она взяла свое маленькое, потерла о кофточку на грудях, нервно, так и заколыхались. Потом смотрелась. Нахмуренный взгляд. Чего-то там такое не сладилось.

Вечерние часы, девушки в серых газовых платьях. Потом ночные часы в черном, с кинжалами, в полумасках. Это поэтично, розовое, потом золотое, потом серое, потом черное. И в то же время как в жизни. День, потом ночь.

Он смело оторвал половину премированного рассказа и подтерся ею. Потом поднял брюки, застегнул, надел подтяжки. Потянул на себя кривую шаткую дверь сортира и вышел из полумрака на воздух.

При ярком свете, облегченный и освеженный в членах, он тщательно осмотрел свои черные брюки, их обшлага, колени и за коленями. Во сколько похороны? Надо уточнить по газете.

Мрачные скрипучие звуки высоко в воздухе. Колокола церкви святого Георгия. Они отбивали время: гулкий мрачный металл.

Эй - гей! Эй - гей! Эй - гей! Эй - гей! Эй - гей! Эй - гей!

Без четверти. Потом снова: по воздуху донесся обертон, терция. Бедный Дигнам!

…”

Махмуд Отар-Мухтаров. «Московские сортиры» [22]

Был день, страдал расстройством я желудка,

Порою так прихватит - мочи нет!

Скажу, друзья, вам честно: это жутко –

Искать в Москве бесплатный туалет.

Бредешь по городу, как будто бы в тумане,

Не видно ни кабинок, ни кустов!

Вы можете проверить это сами

Не только здесь - в любом из городов!

Но даже если вы нашли удачно

Затерянный в кварталах туалет,

То как же там уныло, грязно, мрачно,

Холодная вода, бумаги нет!

К тому же с вас возьмут входную плату.

Помилуйте! Ведь это ж не кино!

Платить? Да проще запустить гранату

В сортира приоткрытое окно!

Префекты, мэр не ходят по кварталам,

Им, вероятно, трудно нас понять,

Сообразить, что всех уже достало

Сортир нормальный в городе искать.

К властям я обращаюсь, к мэру лично:

Подумайте о людях, мысльте вширь!

В квартале каждом следует приличный

Установить общественный сортир.

23 ноября 2003 г.

Игорь Иртеньев. «Песнь о юном кооператоре» [23]

Сраженный пулей рэкетира,

Кооператор юных лет

Лежит у платного сортира

С названьем гордым «туалет».

О перестройки пятом годе,

В разгар цветения ея,

Убит при всем честном народе

Он из бандитского ружья.

Мечтал покрыть Страну Советов,

Душевной полон чистоты,

Он сетью платных туалетов,

Но не сбылись его мечты.

На землю кровь течет из уха,

Застыла мука на лице,

А где-то рядом мать-старуха,

Не говоря уж об отце,

Не говоря уже о детях

И о жене не говоря...

Он мало жил на этом свете,

Но прожил честно и не зря.

На смену павшему герою

Придут отважные борцы

И в честь его везде построят

Свои подземные дворцы.

1989 г.

В этой книге я старался пользоваться только подтвержденными фактами, избегая слухов и предположений. Но какая же история без легенд? Поэтому и вспомнил я в главе о туалетах XIX века историю с туалетами, которые возводил купец Александров. Эта история очень похожа на правду, в отличие от истории о куртизанке.

Жила-была в Питере куртизанка Дунечка. Девица была сиротой, однако после смерти оставила солидный капитал. Император Николай Павлович повелел направить наследство, оставленное блудницей, на воспитание сирот, однако Городская дума этому почему-то воспротивилась. И тогда известный промышленник Ф. К. СанТалли будто бы сказал: «Пусть деньги пойдут городу. Довольно людям бегать по дворам. Я построю в городе общественные туалеты, и будут они на улицах и площадях, как в Европе!» Николай согласился.

Была ли Дунечка — о том лучше спросить у СанТалли. Между тем, на заводе Франца Карловича производилось оборудование и для петербургского водопровода, поэтому и он причастен к улучшению санитарного состояния Петербурга.

А вот и подлинный исторический анекдот. Публикуемые ниже строки принадлежат перу профессора Ленинградской консерватории И. Д. Гликману, близкому другу Д. Д. Шостаковича и И. И. Соллертинского. Это отрывок из воспоминаний Гликмана о Соллертинском. «Я Вам уже сказывал, что одной из старинных повадок петербуржцев было презрение к общественному городскому транспорту. Вояжи, в том числе из дому на службу и обратно, невзирая на, подчас, дистанции огромного размера, совершались пешком. И путники, натурально, обладая организмами, далекими от совершенства олимпийских богов — Зевса, Артемиды и прочих, с легкостью находили общественные уборные по многочисленным указателям: "Уборная — во дворе такого-то и такого-то дома". (По таинственной причине отхожие места ныне стали называться туалетами. Что за ханжество! Туалетные комнаты предназначены совсем для иных нужд.)