– А чем открываться будем?! – вдруг осенило Долинину. – Да это же просто!..

Добавленное крепкое словцо никого не шокировало, хотя вообще-то во время работы эта лексика была под запретом и каралась штрафами.

– В общем, да, я с Галиной Константиновной совершенно согласна, – невозмутимо кивнула Тарасова. – Но этого в афише не напишешь. Сезон открываем через двадцать дней. Вариантов нет. Если, конечно, не ложиться и не помирать. Но эту возможность мы обсудили и пока от него отказались.

– А с кем обсудили? – негромко уточнила Королева.

– С Юлей. Юля, иди сюда. – Тарасова указала Юле на место на сцене рядом с собой. – Вот, прошу любить и жаловать, наш очередной режиссер Ваганова Юлия Сергеевна. Мы решили, что на открытие Юля поставит спектакль «Под управлением любви», для этого она переработала свой «капустник». Я думаю, успеем. Билеты начинам продавать завтра, афиша уже готова, кому интересно – можете посмотреть у Вити… то есть в кабинете режиссера. Завтра вывешиваем, на неделе даем рекламу в газете – словом, все, как обычно. А о дальнейших планах Юля вам сама расскажет. Давай, Юля.

– Я сама очень боюсь, – сообщила Юля, приложив ладони к горящим щекам. – Но давайте попробуем. Текст я вам раздам. Многое придется придумывать самим, так что это будет коллективное…

Юля замолчала. Все, проследив за ее взглядом, обернулись. В дверях стояла Таня Удальцова, подавленная и вызывающая одновременно. Таня походила на тощего взъерошенного воробья, готового и драться, и улепетывать – в зависимости от ситуации.

– А почему опаздываем? – нарочито строго, чтобы сгладить неловкость момента, возмутилась Тарасова. – Приказ забыли? Все расписывались, штрафы уже работают. В зарплату нечего будет получать.

– Я… простите… – пробормотала Таня.

– Давай быстрее, проходи, не отвлекай. Мы про открытие сезона говорим, – распорядилась Тарасова, и Таня, подойдя ближе к сцене, присела на крайнее кресло.

– Ну вот… капустник. Тут распределение ролей я вывесить не успела, извините, – с трудом вернулась к мысли Юля. – А потом будем ставить «Ревизора». В декабре, наверное.

– На кого ставить? Уехали же все! – с иронией перебила ее Королева.

– А я придумала! – В голосе Юли прозвучал вызов. – И Светлана Николаевна считает, что это вполне возможно. В октябре – спектакль по Коляде, там с декорациями проще. Еще детские, я пока не знаю что. Давайте обсудим. И там уже пора будет елку готовить.

– Да-а… – протянула Долинина. – Перспектива. Света, а ты с СТД созванивалась? С Министерством культуры? Может, они помогут?

– Нет у них никого, – ответила Тарасова. – У нас тут медом не намазано. Не летят режиссеры, хоть ты тресни. Да и актеры тоже. Все, давайте конкретно про премьеру. Юля, начинай!

И через несколько минут, позабыв про Удальцова и прочие обстоятельства, все слушали Юлю, соглашались и азартно спорили, предлагали свое.

– Ну, слава богу! – нагнувшись к Тарасовой, прошептала Антонина Ивановна. – Ты, Света, правильно насчет Юли решила. Она хорошая девочка, и задатки у нее есть. Только помочь ей надо. И Танечке помочь… Ей еще труднее. У Юли – день рождения, а у Танечки, получается, – вроде похорон. Ой, что это я! Дай бог Витьке, подлецу, здоровья и долгих лет жизни! – закончила актриса совершенно искренне.

Опыт показывает, что чем меньше город, в котором работает тот или иной театр, тем короче официальная часть любого собрания коллектива. Понятно, что в каком-нибудь большом академическом театре, где актеры пропадают то на съемках, то в антрепризах и встречаются нечасто и на бегу, а директор с худруком обитают на высотах, недоступных простым смертным, и новостей полно, и сюрпризов, и планов вечное громадье… А в таком, как Надеждинский драматический имени, разумеется, Антона Павловича Чехова, все новости узнаются мгновенно, потому что все встречаются едва ли не каждый день то в магазине, то на улице. Поэтому уже вскоре все сидели в осиротевшем кабинете главрежа, где всегда накрывали стол, когда возникал повод для междусобойчиков. Настроение у всех было не очень, и натянутость ощущалась, но пару бутылок шампанского все же открыли, как положено. И пироги, на которые Оля Бодрук была большая мастерица, тоже оценили по достоинству. Жизнь продолжается, с Удальцовым или без, надо работать и не ждать ни от кого сочувствия или помощи. Все понимали, что театр – не завод, от которого зависит жизнь города, а лишняя обуза для и без того дырявого городского бюджета: не выживет – посожалеют и махнут рукой; нынче не советская власть на дворе, рынок, ему культура без самоокупаемости по барабану.

Расходились уже затемно. Батраков, как всегда, предложил проводить Юлю до дома. Повеселевший Петя наладился было провожать Татьяну (он уже начал понимать, какие преимущества сулит ему новое положение дел), однако Таня вдруг решительно заявила, что она пойдет с Юлей. Батраков, пожав плечами, отошел, но Петя так легко сдаваться не собирался.

– Вам же не по дороге! – возмутился он. – Совсем в разные стороны!

– Петр, не валяй дурака, может быть, им поговорить надо, – холодно произнесла Марианна Сергеевна. – А ты можешь проводить нас с Александрой.

Это предложение возмутило Петю еще больше, потому что сестра приехала на машине и должна была просто-напросто отвезти его и мать домой. Но пока он препирался с матерью, Юля и Татьяна ушли, и пришлось смириться.

– Какие ваши годы, Петенька! – подколола его злыдня Долинина, когда он помогал ей надевать пальто. – Уверяю вас, с вашей внешностью… Вам еще надоест провожать чужих жен к их семейному очагу.

– Противный твой язык, Галина, что ты пристала к мальчишке? – дернула ее за рукав Антонина Ивановна, на минуту оставив мужа, которого заботливо укутывала в шарф.

Но Долинина, вполне довольная собой, послала всем воздушный поцелуй и, помахав рукой покрасневшему Пете, царственно удалилась.

Юля с Татьяной шли по освещенной фонарями аллее. Оглянувшись, Татьяна остановилась. Юле пришлось тоже остановиться, хотя она торопилась, ведь дома ее ждал наверняка голодный Серега, который один принципиально не ужинал.

– Юля, ты прости, что я за тобой увязалась, – тихо сказала Татьяна. – Мне ведь действительно совсем в другую сторону. Просто надо было от Петьки…

– Да я понимаю, Танюш, – сочувственно сказала Юля. – Ты и так с ним уже столько возишься.

– Вбил себе в голову, – вздохнула Таня. – Но я не только поэтому. Я не хотела при всех… Понимаешь, я ведь тоже уеду скоро. Виктор Иванович говорит, что вопрос с квартирой вот-вот решится, и мы с Дашкой к нему уедем. Так что зря ты меня в премьере заняла. Я не смогу, наверное, подведу вас, как… – Она хотела сказать «как Виктор Иванович» (Таня всегда даже за глаза называла супруга по имени-отчеству), но замолчала.

Юля поняла, посмотрела на нее внимательно и увидела вдруг, как Татьяна осунулась, а под глазами легли тени. Да нет, наверное, это освещение такое, ведь только что, там, во дворце, она выглядела вполне ничего.

– Уедешь – перекроим, – решительно ответила Юля. – А пока он там устраивается, что ж тебе без дела сидеть? Да ведь ты же не уволилась еще?

– Нет, Виктор Иванович сказал, что пока не надо заявление писать, сперва он там все узнает, чтоб стаж не прерывался.

– Тем более. Давай будем репетировать, ты же понимаешь, что у нас теперь каждый человек на вес золота. А там поживем – увидим, – повторила она слова, часто слышанные от Тарасовой.

И вдруг поняла, что у этой округлой и обманчиво кажущейся пустой фразы есть скрытый смысл. И смысл этот в том, что ничего хорошего ждать не стоит. Надо просто жить сегодняшним днем, на особую щедрость судьбы не рассчитывая. Кажется, Татьяна это тоже почувствовала, по-актерски точно схватив интонацию.

– Ты думаешь… – начала она.

– Ничего я не думаю! – поспешно перебила ее Юля. – Уедешь – и замечательно, то есть я хотела сказать, что рада за тебя. И никого ты не подведешь. Спасибо, что предупредила, я сделаю с расчетом на замену. Танюш, ты извини, мне бежать надо, меня Серега ждет.