Маколей наконец заговорил:

— Надеюсь, Фин, ты протрезвеешь до того, как мы поедем на Скалу.

— Я не поеду, — ответил я тихо-тихо, почти шепотом. Наверное, я был еще пьян, но падение в канаву немного отрезвило меня, да и чай помог.

Гигс отнесся к моим словам спокойно. Он пыхнул трубкой и задумчиво взглянул на меня.

— Почему?

Я не помню, что рассказал ему той ночью, выразил то чувство глубокого, темного страха, который вызывала во мне лишь мысль о поездке на Скерр. Возможно, Гигс, как и все остальные, реши, что я просто боюсь. Но, в отличие от остальных он не выказывал презрения к моему страху. Он понят меня, и я почувствовал: на меня больше не давит та ужасная тяжесть, которая навалилась, как только отец Артэра сообщил мне новости. Маколей наклонился ко мне; в его руке дымилась трубка, взгляд синих кельтских глаз пронизывал меня насквозь.

— На Скале мы — не просто дюжина человек, Фин. Мы — команда из двенадцати людей. Каждый из нас полагается на других, но и сам их поддерживает. Да, это трудно. Это очень трудно! И опасно, не буду тебя обманывать. Господь проверит, на что способен каждый из нас. Но ты станешь богаче и будешь лучше понимать себя. Ты узнаешь себя так, как никогда не знал раньше и, возможно, больше не узнаешь никогда. И ты почувствуешь связь с нашими предками — мы все ее чувствуем. Со всеми, кто бывал там до нас многие века. Мы будем спать там, где спали они, разжигать костры на местах их кострищ, — он помолчал, посасывая трубку. Дым вихрился вокруг его губ и носа, поднимался над головой голубыми кольцами. — Твои самые черные страхи, самые большие слабости… Ты должен посмотреть им в лицо, иначе всю жизнь будешь сожалеть об этом.

Так, со страхом в сердце, я и отправился в том году на Ан-Скерр. Сейчас я всей душой жалею о том, что я это сделал.

Время до отъезда я провел в одиночестве. Ветер дул с северо-востока, и на остров обрушился шторм, который всегда приходил в конце лета. Два дня шквальный ветер горизонтально нес дождь с Минча, и земля жадно впитывала воду. Я так и не помирился с Маршели после разговора в амбаре и не ходил больше в Мелнес. Сидел в своей комнате, читал и слушал, как дождь стучит в окна, а ветер ворочает черепицу на крыше. Во вторник вечером Артэр зашел сказать, что мы отплываем на Скалу на следующий день. Я не мог в это поверить.

— Но ветер северо-восточный! Говорят, на Скерре нельзя высадиться при восточном ветре!

— К нам идет северо-западный фронт, — сообщил Артэр. — Гигс считает, что за сутки мы успеем добраться. Так что отплываем завтра вечером. А днем будем грузить траулер в Порт-оф-Нессе.

Артэр явно был не более счастлив, чем я. Он долго молча сидел на краю моей кровати, потом сказал:

— Значит, ты едешь?

Я даже не смог сказать «да», только кивнул.

— Спасибо, — сказал Артэр, как будто я сделал это ради него.

На следующий день мы несколько часов грузили «Пурпурный остров», пришвартованный у волнолома. Надо было собрать припасы, необходимые, чтобы двенадцать человек могли две недели жить на скале в океане. На Скерре нет источника воды, так что ее приходилось брать с собой в бочонках из-под пива. Ящики провизии, две тонны соли в мешках, инструменты, непромокаемая одежда, матрасы, пятнадцатифутовая антенна для приема радиосигнала… И конечно, торф для очага, чтобы готовить пищу и греться. Работа по погрузке и укладке припасов помогла мне отвлечься от мыслей об отъезде. Шторм приутих, но море все еще волновалось, траулер поднимался и опускался относительно стены гавани, что делало погрузку трудным и даже опасным делом. Мы промокли: море успело много раз обдать нас брызгами. За день до этого волны бились о волнолом и поднимались на пятьдесят футов. Тогда гавань была почти полностью скрыта от глаз водяной пылью.

Мы ушли с отливом, в полночь. Дизельные моторы зашумели, и мы вышли в открытую гавань из относительной безопасности бухты. Здесь волнение было сильнее. Нос траулера разрезал волны, и вода стекала по палубе пенными реками. Очень быстро огни Несса скрылись в темноте, и мы вышли в открытое море. Последним исчез проблеск маяка на вершине холма на мысе Батт. Мы остались один на один с огромным океаном. Возьми мы неверный курс — и вместо Скерра нас ждала бы Канада. Я смотрел в темноту с почти животным ужасом. Каким бы ни был мой главный страх, тогда я стоял с ним лицом к лицу. Гигс подергал меня за рукав дождевика и велел идти вниз. Для нас с Артэром оставили двухъярусную койку, так что нам надо поспать. Первый и последний дни на Скале — всегда самые тяжелые.

Не знаю, как мне удалось уснуть, втиснувшись на узкую койку у левому борту. Я промок, замерз и очень разволновался. Восемь часов мы плыли по бушующему морю и преодолели пятьдесят миль одной из самых неприятных акваторий мира, и все это время я спал. Наверное, меня разбудило то, что звук моторов стал другим. Артэр уже карабкался по лестнице из трюма. Я протер глаза, натянул сапоги, дождевик и тоже полез на палубу. Было уже утро, небо над нами застилали быстро плывущие тучи. То и дело шел мелкий дождь.

— Боже, что это за вонь?

Резкий едкий запах — смесь аммиака и экскрементов — наполнял воздух.

— Это гуано, сиротка, — сообщил Ангел, ухмыляясь. Кажется, ему здесь нравилось. — Десять тысяч лет здесь копился птичий помет. Привыкай! Тебе придется жить тут две недели.

Запах птичьего помета подсказывал нам, что мы близко от острова, хотя его самого еще не было видно. «Пурпурный остров» сбросил скорость до нескольких узлов. Море стало спокойнее; мы скорее качались на волнах, чем боролись с ними.

— Вот он! — закричал кто-то. Я уставился вперед, чтобы сквозь водяную пыль увидеть наконец легендарную Скалу. Да, это была она! Три сотни футов голого черного камня, покрытого белыми пятнами, вздымались из моря. В этот момент водяная пыль осела, лучи солнца проникли сквозь прорехи в облаках, и Скала предстала перед нами в игре яркого света и четкой тени. Я увидел, что с ее вершины срывается поток чего-то похожего на снежинки, и не сразу понял, что это птицы. Знаменитые белые птицы с сине-черными кончиками крыльев, желтыми головами и размахом крыльев до двух метров. Олуши. Тысячи птиц заполнили небо, кружа под лучами солнца, двигаясь в восходящих потоках воздуха. Здесь находилась одна из самых крупных колоний олуш в мире. Эти необычные птицы возвращались в такое неуютное место каждый год, чтобы отложить яйца и вывести птенцов. И это несмотря на ежегодное прибытие сюда мужчин из Кробоста, на две тысячи птенцов, которых мы вытаскиваем из гнезд!

Воображаемая ось Скерра шла примерно с юго-востока на северо-запад. Каменный хребет тянулся с наивысшей, южной оконечности до северных утесов высотой в двести футов. Он напоминал плечо, которое кто-то выставил вперед для защиты от ураганного ветра, волн и дождей, приходящих с юго-запада. Три скальных выступа с западной стороны уходили в воду, которая разбивалась о них белой пеной и бурлила вокруг, скрываясь в подводных ущельях.

Ближайший каменный выступ назывался мыс Маяка — в точке соединения его с островом стоял автоматический маяк. Самый высокий пик острова нависал над приближающимся траулером, а дальше второй, самый длинный выступ образовывал залив, вдававшийся глубоко в основную часть утесов. Залив открывался на восток, зато давал убежище с северной и западной сторон. Только там мы могли разгрузить припасы. Время и неустанная работа моря выточили здесь настолько глубокие пещеры, что они выходили на голые камни с противоположной стороны острова. Гигс сказал, что в пещерах можно проплыть на плоскодонке или резиновой лодке и увидеть природные соборы с куполами высотой сорок-пятьдесят футов, уходящими в темноту. Но таким способом на другую сторону острова можно попасть, только когда море абсолютно спокойно, то есть почти никогда.

В длину Скерр был едва ли около полумили, а его «хребет» — чуть больше ста ярдов в ширину. Здесь не было ни почвы, ни травы, ни пляжей, ни ровной земли — только покрытые пометом скалы, торчащие прямо из моря. Трудно представить себе более неуютное место.