Фин слышит какое-то движение у двери, за спиной, и сердито оборачивается. Он думает, что это Мона, но ругать оказывается некого. Фин в удивлении смотрит на мужчину — такого высокого, что стоять прямо у него не получается, и он вынужден склонять голову набок, чтобы не задевать ею потолок. Потолки в квартире невысокие, но все равно рост у мужчины два сорок, не меньше. У него очень длинные ноги, темные брюки собираются в складки в самом низу, у черных ботинок. Клетчатая хлопчатобумажная рубашка заправлена в брюки, на поясе — ремень, а поверх всего — куртка-анорак. Она расстегнута, воротник поднят, но капюшон опущен. Руки мужчины висят как плети, видны запястья — рукава слишком короткие. На вид ему лет шестьдесят: печальное морщинистое лицо, темные невыразительные глаза. Грязные седые волосы свисают за ушами. Мужчина молчит. Просто стоит и смотрит на Фина, в морщинах на лице лежат глубокие тени от света настольной лампы. Господи, что он здесь делает?! Волоски на шее и руках Фина встали дыбом, страх обволок его, словно густой туман.

И тут словно издалека он услышал собственный голос, хнычущий в темноте: «Стра-анный челове-ек…» А человек все стоял и смотрел. «Там стра-анный челове-ек…»

— Что с тобой, Фин? — Мона трясла его за плечо. Он открыл глаза, сонный, все еще ничего не понимая, увидел ее перепуганное лицо и услышал собственный стон: «Стра-анный челове-ек…»

— Боже, что случилось?

Фин отвернулся от жены, лег на спину и попытался отдышаться: сердце до сих пор бешено колотилось.

— Просто сон. Дурной сон.

Но человек в кабинете все еще стоял перед его глазами, как в детском кошмаре. Фин взглянул на часы на тумбочке: четыре часа семь минут. Больше ему не уснуть, это ясно. Во рту сухо, даже сглотнуть трудно.

— Ты меня до смерти напугал.

— Прости, — Фин откинул одеяло, опустил ноги на пол. Закрыл глаза и потер их, но образ человека из сна остался, будто был выжжен на сетчатке.

— Ты куда?

— В туалет.

Он тихо прошел по ковру и открыл дверь в коридор, залитый лунным светом. Переплеты псевдогеоргианских окон рисовали на полу геометрический узор. На полпути к ванной видна была открытая дверь кабинета, внутри — темно, как в яме. Фин вздрогнул, вспомнив высокого мужчину, который был там в его сне. Он до сих пор стоял перед глазами, как живой.

У двери в ванную Фин остановился, как делал каждую ночь уже почти четыре недели. Взгляд его притягивала распахнутая дверь в конце коридора; комнату за ней заливал лунный свет. Занавески должны были быть задернуты, но не были: в комнате не осталось ничего, кроме ужасной пустоты. С тяжелым сердцем Фин отвел глаза и вытер со лба холодный пот.

Звук льющейся мочи наполнил ванную успокаивающим ощущением обыденности. Тишина всегда приносила с собой депрессию, но сегодня обычная пустота оказалась заполнена. Мужчина в куртке-анораке вытеснил все прочие мысли и образы. Фин задумался: а вдруг он его знает? Возможно, ему знакомы это длинное лицо, отросшие волосы? И вдруг он вспомнил, как Мона описала полиции водителя той машины. На нем была куртка, возможно, анорак; мужчина, на вид около шестидесяти лет, волосы седые, неопрятные…

В город Фин поехал на автобусе. Ряды многоквартирных домов из серого камня проплывали за окном, как кадры из скучного черно-белого фильма. Он мог поехать на машине, но водить в Эдинбурге — то еще удовольствие. К тому времени, когда Фин добрался до Принцес-стрит, облака разошлись, и волны солнечного света обрушивались на замок и зелень садов. Туристы, приехавшие на фестиваль, собрались вокруг уличных актеров, те глотали огонь и жонглировали булавами. На ступенях картинной галереи играл джаз-бэнд.

Фин вышел на станции «Уэйверли» и прошел по Бриджес в старый город, на юг, мимо университета, а затем свернул на восток, в тень Солсбери-Крэгс. Косые лучи солнца освещали зеленый склон, поднимающийся к скалам, которые возвышались над зданием отделения городской полиции.

В коридоре наверху ему кивали знакомые лица. Кто-то положил руку на плечо и выразил соболезнования; Фин молча кивнул.

Старший инспектор полиции Блэк едва поднял голову от бумаг и указал на стул по другую сторону стола. Лицо у него было худое и бледное, пальцы пожелтели от никотина. В его взгляде, когда он наконец посмотрел на Фина, было что-то ястребиное.

— Ну, как там Открытый университет?

Фин пожал плечами:

— Нормально.

— Я ни разу не спрашивал, почему тебя тогда выгнали. Университет Глазго, да?

Фин кивнул.

— Я был молод, сэр. И глуп.

— А почему ты пошел в полицию?

— Так в то время поступали все, кто приезжал с островов, у кого не было ни работы, ни профессии.

— Так у тебя были знакомые в полиции?

— Да, я знал кое-кого.

Блэк посмотрел на него задумчиво:

— Ты хороший полицейский, Фин. Но ты хочешь чего-то другого, да?

— Полиция для меня — это жизнь.

— Она была твоей жизнью. Еще месяц назад. А то, что случилось… Да, это трагедия. Но жизнь продолжается, надо жить дальше. Все понимали, что тебе нужно оплакать потерю. Бог свидетель, мы видим на службе много смертей и знаем, каково это.

Фин посмотрел на него с негодованием:

— Вы не знаете, каково это — потерять ребенка!

— Не знаю, — в голосе Блэка не было ни капли сочувствия. — Но я терял близких людей и знаю: это надо просто пережить. — Он сложил ладони перед собой, как будто молился. — А жить своей потерей — это неправильно, Фин. В этом есть что-то патологическое, — Блэк поджал губы. — Тебе пора решить, чем ты отныне будешь заниматься. Пока ты этого не решил, я хочу, чтобы ты вернулся к работе. Конечно, если здоровье позволяет.

И Мона, и коллеги, и друзья в один голос советовали Фину вернуться к работе. Пока он отказывался, потому что не представлял, как сможет вернуться к тому, чем жил до аварии.

— Когда?

— Прямо сейчас. Сегодня.

Фин был потрясен.

— Мне нужно время…

— У тебя было время, Фин. Возвращайся — или уходи.

Блэк не стал ждать ответа. Он потянулся через стол, вытащил одну из папок-скоросшивателей, лежавших на столе неопрятной стопкой, и подтолкнул к подчиненному:

— Помнишь убийство на Лейт-Уок в мае?

Фин кивнул, но не стал открывать папку. Он и так слишком хорошо помнил голое тело, подвешенное на дереве между церковью пятидесятников и банком. На стене висел плакат с надписью: «Иисус хранит нас». Фин тогда подумал, что отличная получилась бы реклама: «Иисус хранит деньги в Банке Шотландии».

— Случилось еще одно убийство, — сказал Блэк. — Тот же почерк.

— Где?

— На севере, в Северном управлении. Его нашла наша система ХОЛМС. Это от нее исходит предложение привлечь тебя к расследованию, — Блэк моргнул — у него были длинные ресницы — и скептически посмотрел на Фина. — Ты ведь говоришь по-местному?

— На гэльском? — удивился Фин. — Я на нем не говорил с тех пор, как покинул остров Льюис.

— Тогда тебе пора его освежить. Убитый — из твоей родной деревни.

— Из Кробоста?!

— Да. Был на пару лет старше тебя. А звали его… — Блэк взглянул на листок перед собой. — Макритчи. Ангус Макритчи. Ты его знаешь?

Фин кивнул.

Солнце заглядывало в окно гостиной, словно упрекая их в том, что они несчастны. В неподвижном воздухе висели пылинки. Было слышно, как на улице дети гоняют мяч. Всего несколько недель назад там мог быть и Робби. На каминной полке тикали часы, отмеряя минуты молчания. Глаза Моны были красными, но слезы уже высохли — их заменил гнев.

— Я не хочу, чтобы ты ехал, — это прозвучало уже не в первый раз.

— С утра ты хотела, чтоб я пошел на работу.

— Но я хотела, чтобы потом ты вернулся домой. Я не хочу сидеть здесь одна! — Она судорожно втянула воздух. — С воспоминаниями… И… И…

Мона могла так и замолчать, не закончив предложения. Фин решил помочь ей:

— И с чувством вины?

Он никогда не говорил, что винит ее в том, что случилось, но на самом деле винил. Хоть и понимал, что это бессмысленно.