Я, наверное, понимал, что в этой четверке есть Маршели. Но, только увидев, как она, в купальнике, завязывает волосы в узел на затылке, я осознал, что это уже не та маленькая девочка, которой я увлекся в младшей школе. Она выросла в весьма привлекательную молодую женщину. Солнечные лучи мягко освещали изгибы ее ягодиц, длинные изящные ноги и пышную грудь, едва умещавшуюся в маленьком голубом лифчике. От этого зрелища мои чресла налились тяжестью. Мы с Артэром притаились за камнями.

— Господи, — прошептал я.

Артэр повеселел. Его депрессия испарилась в мгновение ока, сменившись озорным блеском в глазах и хитрой улыбкой.

— У меня есть чертовски классная идея, — он потянул меня за руку. — Идем.

Мы подобрали наши футболки и мешок с крабами, и я последовал за Артэром обратно к утесам. Там была тропа, по которой мы иногда спускались к скалам, чтобы не делать крюк через Порт-оф-Несс и пляж. Крутая тропинка — зарубка, оставленная на лице утеса одним из древних ледников, — была усыпана галькой. Где-то две трети пути до вершины узкий скальный выступ по диагонали пересекал плоскость скалы, а дальше поворачивал и наконец приводил к вершине чередой естественных ступеней. Тогда мы находились в тридцати футах над пляжем. Под ногами был рыхлый, мягкий дерн, который предательски осыпался, стоило подойти слишком близко к обрыву. Нам удалось добраться до вершины незамеченными, и мы осторожно крались вдоль края скалы к тому месту, под которым, как нам казалось, загорали девушки. Склон здесь круто уходил вниз: двадцать футов более пологой части в десяти футах над землей сменялись отвесной скалой. На тонком слое почвы, местами державшейся на утесе, росли пучки травы. Мы не видели девушек, лежащих рядом на полотенцах, но слышали их разговоры. Нужно было удостовериться, что мы находимся прямо над ними, прежде чем сбросить вниз с трудом добытое содержимое нашего мешка.

Мы сели и начали медленно двигаться вниз по крутому травянистому склону. Я был впереди и держал мешок, Артэр следовал за мной. Он служил своего рода якорем, упираясь каблуками в крошащуюся землю и держа меня за левое предплечье обеими руками. Так я мог высунуться, чтобы хоть мельком увидеть девушек. Нам пришлось проползти почти весь путь вниз, вплоть до десятифутового обрыва, прежде чем я рассмотрел четыре пары пяток. Девушки лежали в ряд, немного левее, так что я жестом показал Артэру: надо чуть сдвинуться в сторону. Но когда мы это сделали, с уступов на пляж посыпались куски грунта и мелкие камни. Разговоры внизу прекратились.

Я услышал, как одна из девушек спросила:

— Что это было?

— Сто миллионов лет эрозии, — ответила Маршели. — Ты же не думаешь, что она вдруг прекратится только потому, что мы тут загораем?

Теперь пятки были прямо подо мной: четыре пары в ряд, как на столах в морге. Я вытянулся так далеко, как только мог, и увидел, что девушки лежат на животе, сняв верхнюю часть купальника, чтобы на спине не осталось белых незагоревших полос. Прекрасно. Я был футах в двенадцати-пятнадцати над ними. Я ухмыльнулся и кивнул Артэру. Взяв пакет в свободную руку, я ослабил узел на нем, прежде чем вытряхнуть содержимое над обрывом. Две дюжины крабов полетели вниз и скрылись из глаз. Эффект был мгновенный. Пронзительный панический визг разрезал воздух и достиг нас, прозвучав восторженными аплодисментами и подтвердив успех нашей затеи. Едва сдерживая хохот, мы спустились чуть ниже, так что я смог рассмотреть творившийся на пляже хаос.

В этот момент большой кусок сухой земли оторвался от крошащейся породы, и я, несмотря на отчаянные попытки Артэра удержать меня, соскользнул со склона. Как и крабы чуть ранее, я пролетел последние десять футов. Приземлился, к счастью, на ноги, хотя сила тяготения тут же заставила меня тяжело присесть.

Испуганные крабы разбегались во всех направлениях. Я же оказался прямо перед четырьмя девушками, с испугом оглядывающими меня сверху вниз. Четыре пары обнаженных грудей покачивались в солнечном свете. Мы с девушками безмолвно таращились друг на друга несколько секунд, замерев в обоюдном неверии. Потом одна из девушек закричала, и трое скрестили руки на груди в нелепом жесте оскорбленной невинности. Они начали с напускной скромностью хихикать. По правде говоря, не думаю, что они были так уж испуганы моим внезапным появлением.

Маршели, в отличие от подруг, не попыталась прикрыться. Несколько мгновений она стояла, уперев руки в бедра, демонстративно открывая грудь для обзора. Я не мог отвести взгляд от крепких, дерзких полушарий с большими, твердыми ярко-розовыми сосками. Маршели сделала два шага вперед и так хлестнула меня по щеке, что у меня искры посыпались из глаз.

— Извращенец! — презрительно бросила она. Наклонилась, подняла верх от купальника и ушла, широко шагая по песку.

После этого случая я не видел Маршели почти месяц. Уже наступил август, и пришли результаты экзаменов. Как и предсказывал мистер Макиннес, я на отлично сдал английский, искусство, историю, французский и испанский. После выпускных экзаменов я забросил математику и естественные науки. Все это было странно, потому что, несмотря на способности к изучению языков, я никогда не планировал связывать с ними свою профессию. Но мое зачисление в Университет Глазго подтвердилось. Я собирался получать степень магистра искусств. Я не слишком хорошо представлял, что это значит. Но меня всегда интересовало все, связанное с искусством; к тому же гуманитарные предметы давались мне легче, чем точные дисциплины.

Я давно пришел в себя после пощечины Марли. Правда, несколько дней на моем лице, как знак доблести, оставались красные отпечатки. Артэр заставил меня подробно описать ему все, что я видел после того, как приземлился на пляже. Что до него, то он вскарабкался обратно на утес и даже краем глаза ничего не разглядел. Моя история, как пожар, распространилась по соседним деревням, так что я наслаждался недолговечной славой великого героя целого поколения мальчишек-подростков из Несса. Но лето кончалось, и вместе с ним меркли эти воспоминания. Первый рабочий день Артэра приближался с удручающей быстротой.

Он находился в прескверном настроении в тот день, когда я зашел сказать ему о вечеринке на Эйлан-Бег. Это крошечный островок всего в нескольких сотнях ярдов от северного берега Грейт-Бернера — острова, похожего на пламя, выходящее из пасти дракона, и расположенного там, где море глубоко вгрызается в юго-западное побережье Льюиса. Не знаю, кто был организатором вечеринки, но друг Дональда Мюррея пригласил его, а он, в свою очередь, позвал нас. Планировалось устроить костры и барбекю, а при хорошей погоде — спать на пляже под звездами. На случай дождя там есть старая хижина, в которой можно укрыться. Единственное, что нам надо было сделать, — это принести с собой выпивку.

Артэр угрюмо покачал головой и сказал, что не может пойти. Его отец уехал на материк на несколько дней, а мать неважно себя чувствовала. Поэтому Артэру надо было остаться с ней. У нее были боли в груди и резко подскочило давление. Доктор считал, что это, скорее всего, стенокардия. Я не имел ни малейшего понятия о том, что это такое, но звучало это не слишком приятно. Мне было жаль, что Артэр не пойдет. Жаль его самого. Ему необходимо было развеяться.

Но мое беспокойство об Артэре быстро сошло на нет. К пятнице оно почти исчезло. И когда днем к теткиному дому подъехал Дональд Мюррей, чтобы забрать меня, последние мысли об Артэре вылетели из моей головы вместе с ревом машины и облаком ее выхлопов. Дональд где-то раздобыл красный «пежо» с откидным верхом. Он был старый и потрепанный, зато цвет — восхитительно яркий; крыша опущена, и Дональд, развалившийся за рулем, выглядел как кинозвезда — с выгоревшими волосами, загорелым лицом и солнечными очками на носу.

— Привет, брат, — протянул он. — Тебя подбросить?

Конечно, я согласился. Меня не волновало, откуда у него машина и как он ее заполучил. Мне просто хотелось сидеть рядом с Дональдом на переднем сиденье и кататься по острову, ловя завистливые взгляды других ребят. Машина с откидным верхом на Льюисе была делом неслыханным: в конце концов, когда на ней можно ездить без крыши? Только считаные дни в году, да и то, если повезет. Но в том году нам исключительно везло. Весь июль стояла иссушающая жара, которая и тогда еще держалась.