Мое последнее слово таково:

– Нет, Софи, я не святой. Я простой и глупый смертный.

Мы в последний раз обмениваемся улыбками, и я иду прочь.

Спиной чувствую ее взгляд, но не оборачиваюсь.

Ощущение такое, что каждое утро кто-то хлопает у меня над ухом в ладоши.

Чтобы я проснулся.

Раскрыв глаза, я получаю три воспоминания. Каждое утро.

Милла.

Софи.

Эдгар-стрит, 45.

Первые два заставляют радостно вскакивать с восходом солнца. А вот третье… третье спутывает ноги, запускает мурашки по коже, а плоть и кости заставляет трепетать.

Поздними вечерами я пересматриваю «Придурков из Хаззарда». Там еще толстый мужик вечно сидит и пожирает за столом маршмеллоу[2]. «Как зовут этого парня?» – спросил я, когда еще смотрел первую серию. В кадре тут же показалась Дэйзи и сказала: «Как дела, Босс Хогг?»

Босс Хогг.

Конечно.

О боже, как же Дейзи хороша в обтягивающих джинсах. Каждый вечер я смотрю на экран, вижу ее – и пульс мой ускоряется до невозможности. Но, увы, она почти мгновенно исчезает из кадра.

Швейцар каждый раз бросает на меня понимающие ехидные взгляды.

– Да ладно тебе, – оправдываюсь я.

Но вот Дейзи опять на экране – и я глух ко всем упрекам. Красивые женщины – проклятие моей несчастной жизни.

Ночи и серии «Придурков» проходят одна задругой.

Такси я вожу, страдая от жуткой головной боли. Она сидит на пассажирском сиденье. Я оборачиваюсь, а боль тут как тут.

– Приехали, – говорю я. – Шестнадцать пятьдесят.

– Шестнадцать пятьдесят? Аж шестнадцать? – принимается нудеть пожилой джентльмен в костюме.

Его слова – как кипящий бульон в моей голове. Пена поднимается и опускается, внутри все булькает.

– Деньги давайте сюда. – Сегодня мне не до реверансов. – И вообще, если дорого, пешком ходите.

А то я не знаю, что поездку он запишет на счет компании.

Пассажир отдает мне деньги, я благодарю.

«Неужели так трудно вести себя нормально?» – думаю про себя.

Мужик выходит и громко хлопает дверью. Такое впечатление, что он ударил меня по голове.

В принципе, я жду нового телефонного звонка. Чтобы голос из трубки сказал: «А ну-ка быстро метнулся на Эдгар-стрит и все там уладил». Проходит несколько дней, но никто не дает мне пенделя по телефону.

В четверг вечером мы играем в карты у Одри, но я ухожу пораньше. Все свободное пространство в моей голове занимает предчувствие. Из-за него я поднимаюсь и ухожу, скупо прощаясь с друзьями. Час пришел, нужно идти. Я должен занять свой пост у дома на Эдгар-стрит, дома, захваченного насильником. Дома, в котором почти каждую ночь творятся ужасы.

И вот я иду туда и понимаю: ноги сами несут меня быстрее. Потому что окрыляет мысль об успехе: я ведь справился с двумя заданиями.

Милла. Софи. Я все сделал.

А теперь должен встретиться лицом к лицу с этим.

Поворачиваю на Эдгар-стрит и чувствую, как сжимаются кулаки в карманах. Оглядываюсь по сторонам, не смотрит ли кто.

Подходя к дому Миллы или Софи, я не чувствовал опасности – да и с чего, такие приятные люди. Никакого риска. А тут – все по-другому. О чем ни подумай, одна сплошная боль. Все плохо и может обернуться еще хуже – у жены, у девочки, у мужа. И у меня.

Время идет, я жду. В кармане обнаруживается позабытая жвачка, я кладу ее в рот. У нее тошнотворный вкус, как у страха.

Предчувствие во мне нарастает, и в конце улицы появляется он – хозяин дома. Вот мужчина подходит к ступеням крыльца. Тишина подбирается все ближе. И вдруг бросается вперед, отпихивая меня в сторону.

И это снова происходит.

Насилие. Оно врывается, запускает пальцы – буквально во все. Рвет на части, и все разваливается, расползается. Я ненавижу себя за то, что так долго собирался с духом и до сих пор не покончил с этим кошмаром. Я презираю себя за трусость: выбирал легкие варианты и откладывал приход сюда вечер за вечером. Пружина ненависти сжимается во мне – и распускается резким ударом. Она бьет в душу и бросает ее на колени передо мной. Душа кашляет и задыхается, и ненависть к себе захлестывает меня с головой.

«Дверь, – думаю я. – Иди к двери, она открыта».

Думаю, но не двигаюсь с места.

Я не могу, ибо трусость сбивает с ног и топчет душу, которая безуспешно пытается подняться с колен, но падает обратно в полном бессилии. Пошатывается – и валится на землю с глухим, окончательным звуком. И смотрит вверх, на звезды. Капельки света по всему небу – это же звезды?

«Ну-ка встань», – говорю я себе снова. И на этот раз встаю и иду.

Все вокруг дрожит от страха, но я поднимаюсь по ступеням и подхожу к двери. Далекие облака настороженно смотрят на меня и боязливо пятятся. Мир заявляет, что он тут ни при чем. Что ж, я могу его понять.

Войдя внутрь, я их слышу.

Он будит ее – беспардонно.

А потом мучает.

Влезает ей в душу – и бросает на произвол судьбы.

Швыряет на кровать, овладевает ее телом и вспарывает живот. Пружины матраса скрипят с отчаянным подвыванием. Они обречены делать то, чего не хотят: вверх – вниз, вверх – вниз. Жаловаться, просить о пощаде – бессмысленно. До прихожей, где я стою, доползает тихий плач. Припадая к полу, кривенько, бочком он вытаскивается из-за приоткрытой двери и тычется мне в ноги.

«Ну что? И сейчас не войдешь?» – сердито спрашиваю себя.

И все равно стою и жду.

Дверь открывается шире, и из щели показывается плачущий ребенок. Девочка.

Она стоит прямо передо мной и трет кулачком глаз – прогоняет настырный сон, который там поселился. На ней желтая пижама в красных корабликах, большие пальцы ног сгибаются и трутся друг о друга.

Девочка смотрит на меня, но в ее глазах нет страха. Ужаснее того, что творится у нее за спиной, ничего быть не может.

– Ты кто? – спрашивает она шепотом.

– Я Эд, – шепчу я в ответ.

– А я Анжелина, – говорит девочка. – Ты пришел нас спасти?

В глазах у нее загорается крохотная искорка надежды.

Я нагибаюсь, чтобы мое лицо оказалось вровень с ее. Мне очень хочется сказать: «Да, Анжелина, именно так. Я пришел вас спасти». Но слова застревают в горле. И я вижу, что молчание, которое вместо слов выливается у меня изо рта, почти затушило огонек надежды, который я видел во взгляде девочки. Когда наконец-то я обретаю голос, крохотное пламя почти угасло. Тем не менее мои слова абсолютно искренни:

– Ты права, Анжелина. Я пришел вас спасти.

Девочка делает шаг вперед, огонек снова вспыхивает.

– А ты сможешь? – удивленно спрашивает она. – Ты правда нас спасешь?

Даже восьмилетний ребенок понимает: избавление едва ли возможно. Ей нужно все перепроверить, чтобы потом не разочароваться.

– Я… попытаюсь, – говорю я.

И девочка улыбается.

Она обнимает меня. А потом говорит:

– Спасибо, Эд.

Девочка поворачивается и показывает пальцем:

– Первая комната направо. – Ее шепот едва слышен.

Если бы все было так легко…

– Ну же, Эд, – говорит Анжелина. – Они там, там…

Но я не могу сдвинуться с места.

Страх обмотался вокруг щиколоток, и я понимаю: ничего не получится. Во всяком случае, сегодня. Да и вообще, похоже, не выйдет. Стоит мне двинуться, я запнусь о кольца страха и упаду.

Я жду, что девочка сейчас закричит на меня. Пискнет что-то вроде: «Эд, ты же обещал! Ты ведь обещал, как же так!»

Но она молчит. И я думаю, что ей понятно: отец – огромный, сильный мужчина. А Эд – тощий и хилый, не идет ни в какое сравнение. Девочка не кричит. Она подходит и просто повисает на мне. И пытается залезть под куртку, – из спальни снова доносятся звуки. Анжелина обнимает меня так крепко, что я боюсь за ее хрупкие детские косточки. Потом она отцепляется и говорит: