В итоге Митч так и оставил ночную летунью на столе: ему хотелось верить, что она жива.

Дверь между столовой и кухней он нашел приоткрытой. За дверью горел свет.

В воздухе пахло сгоревшим гренком. И запах этот усилился, когда он вошел на кухню.

Вот тут Митч обнаружил следы борьбы. Перевернутый стул. Осколки разбитых тарелок на полу.

Два куска почерневшего хлеба торчали из тостера. Кто-то выдернул штепсель из розетки. Масленка осталась на столике, масло от жары размякло.

Незваные гости, должно быть, вошли через переднюю дверь и застали Холли врасплох, когда она готовила гренки.

Белые дверцы и передние панели двух ящиков буфета пятнала кровь.

На мгновение Митч закрыл глаза. Мысленным взором увидел, как крылышки бабочки затрепетали, и она взлетела со стола. Что-то затрепетало и у него в груди, и ему хотелось верить, что это надежда.

На белой передней панели холодильника отпечаталась кровавая женская ладонь, которая кричала от боли. Еще один кровавый отпечаток Митч увидел на дверце полки.

Кровь была и на плитках пола. Много крови. Целый океан.

Увиденное повергло Митча в такой ужас, что ему захотелось вновь закрыть глаза. Остановила его безумная мысль: если он закроет глаза, чтобы не видеть этого кошмара, то навеки ослепнет.

Зазвонил телефон.

Ему не пришлось плыть по крови, чтобы добраться до телефона. Он снял трубку после третьего звонка и услышал свой затравленный голос: «Да?»

– Это я, милый. Они слушают.

– Холли, что они с тобой сделали?

– Я в порядке. – Голос не дрожал, но и звучал не так, как всегда.

– Я на кухне.

– Знаю.

– Кровь.

– Я знаю. Не думай об этом. Митч, они говорят, что у нас одна минута, только одна минута.

Он уловил ее мысль: «Одна минута, и, возможно, никогда больше».

Ноги не желали его держать. Он отодвинул стул от стола, плюхнулся на него.

– Мне так жаль.

– Это не твоя вина. Не кори себя.

– Кто эти выродки, они что, чокнутые?

– Они злобные, но точно не чокнутые. Они, похоже, профессионалы. Не знаю. Но я хочу, чтобы ты дал мне обещание…

– Я умираю.

– Послушай, милый, мне нужно твое обещание. Если что-то случится со мной…

– Ничего не должно с тобой случиться.

– Если что-то случится со мной, – настойчиво повторила она, – пообещай мне, что ты не сломаешься.

– Я не хочу даже думать об этом.

– Ты выдержишь, черт побери. Ты выдержишь и будешь жить.

– Моя жизнь – это ты.

– Ты выдержишь, газонокосильщик. А не то я разозлюсь.

– Я сделаю то, что они хотят. Я тебя верну.

– Если ты сломаешься, Рафферти, тебе крепко достанется от меня. И то, что показывали в фильме «Полтергейст», покажется невинными шалостями.

– Господи, я тебя люблю.

– Знаю. И я люблю тебя. Хочу тебя обнять.

– Я так тебя люблю.

Она не ответила.

– Холли?

Молчание подействовало на него, словно удар тока. Он вскочил.

– Холли? Ты слышишь меня?

– Я слышу тебя, газонокосильщик, – ответил похититель, с которым он говорил раньше.

– Сукин сын.

– Я понимаю твою злость.

– Кусок дерьма.

– Но долго терпеть не буду.

– Если ты ударишь ее…

– Я ее уже ударил. И если ты и дальше будешь продолжать в том же духе, превращу эту сучку в отбивную.

Осознание собственной беспомощности заставило Митча подавить злость.

– Пожалуйста, – взмолился он. – Больше не бейте ее. Не бейте.

– Хватит, Рафферти. Помолчи, чтобы я мог тебе кое-что объяснить.

– Ладно. Хорошо. Объяснения мне нужны. Я ничего не понимаю.

Опять ноги стали ватными. Но вместо того, чтобы плюхнуться на стул, он ногой отбросил осколки разбитой тарелки и опустился на колени. По какой-то причине ему хотелось стоять на коленях, а не сидеть на стуле.

– Насчет крови, – продолжил похититель. – Я оплеухой сбил ее с ног, когда она попыталась сопротивляться, но не порезал ее.

– Столько крови.

– Об этом я тебе и толкую. Мы наложили ей жгут на руку, а когда вена вздулась, набрали четыре пробирки, как делает врач, когда берет анализ.

Митч прижался лбом к крышке духовки. Закрыл глаза, попытался сосредоточиться.

– Мы вымазали кровью ее ладони и оставили отпечатки. Брызнули кровью на дверцы, передние панели ящиков, на столы. Остальное вылили на пол. Это все декорации, Рафферти. Чтобы выглядела кухня так, будто ее там убили.

Митч казался себе черепахой, только-только пересекшей линию старта, тогда как похититель являл собой зайца, давно уже умчавшегося вперед. И Митч никак не мог угнаться за ним.

– Декорации? Для чего?

– Если у тебя сдадут нервы и ты пойдешь к копам, они не поверят истории про покушение. Увидят кухню и подумают, что ты ее пришил.

– Я им ничего не сказал.

– Я знаю.

– После того, как вы убили этого пешехода с собакой, я понял, что терять вам нечего. И обращаться в полицию – себе дороже.

– Это всего лишь дополнительная гарантия, – послышалось в ответ. – Гарантии нам нравятся. Кстати, в наборе ножей на твоей кухне недостает мясницкого тесака.

Митч проверять не стал.

– Нож мы завернули в одну из твоих футболок и джинсы. На одежде, само собой, пятна крови Холли.

Она же сказала, эти ублюдки – профессионалы.

– Этот сверток спрятан на твоем участке. Тебе его не найти, но полицейская собака справится с этим без труда.

– Я понял.

– Я знал, что поймешь. Ты же неглуп. Вот почему мы решили как следует подстраховаться.

– Что теперь? Объясните, что все это значит.

– Еще рано. Сейчас ты слишком взволнован. Это плохо. Если человек не контролирует свои эмоции, он может совершить ошибку.

– Я контролирую, – заверил его Митч, хотя сердце било, как паровой молот, а кровь шумела в ушах.

– У тебя нет права на ошибку, Митч. Ни на одну. Поэтому я и хочу подождать, пока ты успокоишься. Когда мозги у тебя прочистятся, мы обсудим ситуацию. Я позвоню в шесть часов.

По-прежнему стоя на коленях, Митч открыл глаза, посмотрел на часы.

– До шести больше двух с половиной часов.

– Ты все еще в рабочей одежде. Грязный. Потный. Прими горячий душ. Тебе заметно полегчает.

– Вы надо мной смеетесь.

– В любом случае ты должен выглядеть более пристойно. Прими душ, переоденься, а потом уйди из дома, погуляй где-нибудь. Только убедись, что аккумулятор твоего мобильника полностью заряжен.

– Я лучше останусь здесь.

– Толку от этого не будет. Дом полон воспоминаний о Холли, они везде, куда ты ни бросишь взгляд. Твои нервы на пределе. Мне ты нужен более спокойным.

– Да. Хорошо.

– И еще. Я хочу, чтобы ты прослушал эту запись.

Митч подумал, что ему еще раз предстоит услышать крик боли Холли, призванный подчеркнуть его бессилие, неспособность защитить ее.

Но вместо крика Холли услышал два записанных голоса, ясных и четких на фоне тихого шумового фона. Первый голос принадлежал ему:

«Никогда раньше не видел, как убивают человека».

«Вам к этому не привыкнуть».

«Надеюсь на это».

«Убитая женщина – еще хуже. Женщина или ребенок».

Второй – детективу Таггарту.

– Если бы ты раскололся, Митч, Холли уже была бы мертва.

В темном дымчатом стекле дверцы духовки Митч видел отражение лица, которое вроде бы смотрело на него из преисподней.

– Таггарт – один из вас?

– Может, да. Может, и нет. Ты должен исходить из того, что любой может быть одним из нас. Так будет безопаснее, и для тебя, и для Холли. Каждый, кого ты видишь, может быть одним из нас.

Они огородили его глухим забором. А теперь устанавливали крышу.

– Митч, я не хочу завершать наш разговор на такой черной ноте. Я хочу, чтобы в одном ты был уверен. Я хочу, чтобы ты знал: мы ее не тронем.

– Вы ее ударили.

– Я ударю ее снова, если она не будет выполнять указаний. Но мы ее не тронем. Мы не насильники, Митч.