– А хрена с редькой не желаете вкусить?! Тертого? Да полной ложкой, и зад еще горчицей намазать!
Петр усмехнулся, представив на секунду, как сейчас любимая Като ведет переговоры с «милыми союзниками», что хуже любого открытого врага.
И скривил губы в жестоком оскале – через пару недель в Лондоне, Берлине и Вене будет стоять дым коромыслом, когда туда дойдет весть, что русские взяли Константинополь и встали твердою ногою в Проливах.
Война получилась молниеносной, такой, как он ее и планировал. В полдень второго июня русский посол передал визирю официальное объявление войны. То же самое было сделано в Петербурге, с немедленным оповещением всего дипломатического корпуса.
Спустя час русские эскадры высадили десанты в Бургасе и Варне, а ворота крепостей открыла «пятая колонна», немедленно устроившая там восстание болгарского населения. Благо и запасы оружия были втайне сделаны, и надежных людей, включая офицеров Генерального штаба, хватало с избытком – здесь Петр не экономил. Впрочем, болгар, сербов и прочих православных, что веками угнетались турками, уговаривать не пришлось, наоборот, еле удержали, чтобы они всеобщую резню османам не устроили.
– Повезло с божьей помощью, не иначе, – пробормотал Петр, наблюдая за блестящими в свете луны волнами. План был хорош, но все висело на волоске. Если бы в эти дни на море был шторм, то хана полная, взять крепости и высадить десант было бы невозможно – османы успели бы приготовить «горячую встречу». Хотя, учитывая норов Суворова и упорство Ушакова, десант был бы высажен, но с потерями, тут к бабке не ходи.
Но все произошло как нельзя лучше – русские упали на турок, как снег на голову, османы даже понятия не имели, что война началась, и сразу понесли большие потери, причем везде.
Дело было в заклеенных конвертах, которые заранее вручались генералам и адмиралам, назначенным командовать в этой кампании. За месяц они полностью завершили подготовку войск и кораблей, а первого числа просто вскрыли приказы.
И началось!
Петр уже знал, что Дарданеллы захвачены лихой атакой бригады Бонапарта, этого маленького корсиканца, что уже не станет французским императором, но вот русским фельдмаршалом весьма может быть, даром, что ли, он тогда сон видел с книжкой о великих русских полководцах вкупе с Бонапартом. Не зря Суворов им восхищается, а такое отношение знаменательно.
Старый адмирал Грейг внезапным нападением уничтожил в Архипелаге турецкий флот и ворвался в пролив, как кабан в камыши, топя на своем пути все, что попадалось. И послезавтра он повторит свой знаменитый подвиг четвертьвековой давности – снова погромит с пушек Константинополь. Хотя вряд ли – адмирал Ушаков не менее его честолюбив, такой знатный приз из своих рук не упустит…
Адрианополь
– Еще одной такой атаки мы не выдержим, – Константин Петрович обвел взглядом поле боя, по которому был расстелен пестрый ковер из наваленных друг на дружку янычар. До сих пор в ушах их яростные крики, полные животной свирепости, и тот предсмертный хрип, что запоминается на всю жизнь. Что и говорить – страшный в своей неукротимости противник! И нужно благодарить Господа!
Русские с невероятным трудом удержали позицию – картечь и винтовки собрали здесь богатую, но кровавую жатву. Вот только и потери в его маленьком отряде были не просто большими, а чудовищными, особенно когда османы в одном месте взобрались на вал.
Царевич лично повел резервный взвод гренадер в штыковую атаку, которая запомнилась ему мельканием оскаленных рож, дикими воплями и хриплым русским матом.
Сам он тыкал шпагой, несколько раз угодив во что-то мягкое, так же, как и другие солдаты, яростно ругался и отдавал какие-то приказы (которые потом и припомнить не мог, хотя и старался) и очнулся от боевой горячки лишь тогда, когда все внезапно стихло и он не увидел перед собой врагов.
Мундир был разорван и залит чужой и своей кровью – левая рука была порезана ятаганом, плечо саднило от неглубокой раны. Царевича умело перевязали, и он легкомысленно, еще не отошедши от схватки, стал считать убитых врагов. И вскоре сбился…
Поручик Ермолов оказался прирожденным пушкарем, как говорится, от Бога. Шесть орудий его батареи, новенькие, казнозарядные, с тусклыми стволами, стреляли без передышки, выбрасывая клубы густого порохового дыма, в которых сноровисто копошились канониры. Без такой поддержки гренадеры не удержали бы турок, хотя выкашивали их ружейным огнем бессчетно. А потом пошли в ход гранаты…
– Ваше высочество, разрешите?!
Стоило подумать, как молодой офицер возник за спиной. На чумазом от копоти лице задорно блестели глаза. Константин указал на расстеленную рядом шинель – «присаживайся». Поручик чиниться не стал, плюхнулся, тряхнув львиной гривой волос.
– У меня осталось всего пять десятков выстрелов, ваше высочество. А с рассветом они снова пойдут.
Константин Петрович сердито засопел – новость была печальной, и это еще хорошо сказано.
– Мы не удержим позицию своими силами, Алексей Петрович, – тихо промолвил царевич. – Только пушки напрасно потеряем. А они секретные, новейшие, одна только гвардия их получать стала. А потому…
Полковник задумался на минуту, не решаясь сделать первый в своей жизни страшный выбор. Но что такое долг, он понимал прекрасно, это понятие отец ему с детства привил.
– Оставьте один взвод здесь, со всем боезапасом, а два других уводите на рысях…
– Разрешите мне самому командовать этим взводом, господин полковник?! Всех моих офицеров повыбило, а оставшийся на ногах сержант молод и вряд ли сможет толково распорядится. Зато орудия увезти сможет.
– Хорошо, Алексей Петрович, – усмехнулся царевич. Как он и предполагал, Ермолов от него не отступит ни на шаг. Из офицеров они остались здесь только вдвоем, да дай бог отцовский лейб-конвоец на ноги встать сможет, чтобы последнюю атаку с шашкой в руке встретить.
Хорунжего ранили в бедро ятаганом, много крови потерял, но не дал себя увезти в тыл. И Константин его прекрасно понимал – честь и данная присяга сильнее смерти. Донцы останутся с ним до конца…
– Не желаете, ваше высочество? Доброе, греческое.
Ермолов протянул флягу, и царевич отхлебнул из нее несколько глотков терпкого и сладкого вина. Взамен протянул раскрытый портсигар с папиросами – сам не курил, но других угощал. Тем более после боя, когда затяжка всегда приятна и желанна.
– Не курю я, ваше высочество, – тряхнул головой Ермолов, и Константин отдал портсигар казакам, что стояли за его спиной. Донцы задымили с охотой, прихватив про запас несколько папирос. Заметив такую казачью хитрость, царевич только улыбнулся.
– Берите все, станичники, да гренадер угостите с пушкарями. Достаньте мой чемодан, там несколько пачек лежат, всех наделите.
– Сделаем батюшка-царевич, – бородатый казак откликнулся и тут же исчез в подступившей темноте. Второй остался рядом, держа в руках винтовку и напряженно вслушиваясь в сумерки. Сейчас подступавшего врага не увидишь, зато услышать можно – ночь звуки хорошо держит.
Константин прилег на шинель – ночь была теплою. И тихо сказал Ермолову:
– Нам с вами немного отдохнуть нужно, Алексей Петрович. Утром мы должны быть в силах – янычары в атаку пойдут, вон как они заунывно за теми холмами молятся, отсюда слышно…
Петербург
Наглая скотина! Нет, какая мерзкая сволочь!
Екатерина Алексеевна еле сдерживала рвущуюся наружу злобу. И желала сейчас только одного – вызвать караульных лейб-казаков, чтоб они разложили этого лощеного британца, сдернув с него панталоны, да крепко всыпали ему плетей. От души – чтоб обгадился этот наглец да вопил во все горло, отведав задницей своею русское гостеприимство.
Но приходилось не только сдерживать закипающий гнев, но и продолжать лицедейство, которое затянулось вот уже на целый год. Словно дурная пьеса – с прошлого лета они с мужем носили ханжеские маски, старательно изображая религиозных аскетов, хотя оба отродясь такими не были. Даже искусственно старили себя, чтобы ввести иноземных дипломатов, сиречь патентованных шпионов, в заблуждение.
