Дед Афанасий недовольно поморщился, глядя на новичка, прикомандированного к их ремонтной бригаде перед самым рейсом. Парнишка лет пятнадцати откровенно филонил, бестолково суетясь вокруг и даже не пытаясь включиться в работу. Вот и теперь, вместо того, чтобы, закатав рукава, копаться с остальными в промасленном нутре барахлящего дизеля, Петро выудил из-за уха очередную самокрутку и полез по трапу наверх, к выходу из машинного отделения.

– Не много ли смолишь, салага? – В голосе Афанасия прозвучали недовольные нотки.

– Дык, у меня ж того… Первый рейс… Я на остров наш гляну только и назад! – заискивающе залебезил парень.

– Только не схватыфай дозу, путешестфенник! – ухмыльнулся в густые, поистине гусарские, усы тучный механик Бергин, швед.

– Так, кажись, не было предупреждения. Значится, чисто снаружи. Я мигом!

Петро вскарабкался по решетчатым ступеням, дернул рычаг двери и выскочил под открытое небо. Дед Афанасий недовольно хмыкнул, многозначительно переглянувшись с остальными, мол, молодежь, чего с них взять? Один ветер в голове…

– Ничего! Еще прифыкнет, – подал голос швед. – Парень имеет мозги. Как это… Талеко пойтет. Пусть… пофертится.

– Проветрится.

– Та-та! Я так и хотел гофорить.

Седой как лунь бригадир придирчиво осмотрел распотрошенный агрегат и махнул рукой:

– Ладно, мужики. Перекур.

Ремонтники засуетились, разбредаясь по отсеку в поисках удобных завалинок. Споро пошли в дело самокрутки, терпкий аромат табака защекотал ноздри. Примостившись на ящике с гвоздями и вытирая измаранные руки ветошью, Афанасий искоса наблюдал за худощавым новеньким. Вообще в их бригаде новичков числилось двое. Первый – упомянутый уже Петро, местный парнишка, сын дородной поварихи из третьего блока. Имени ее, в силу своей слабой старческой памяти, Афанасий не запомнил. А вот второй… Второй был из «пришлых». Так пренебрежительно колонисты нарекли эмигрантов из питерской подземки, что прибыли на остров первым рейсом.

Зрелище, честно говоря, было жалкое. Переселенцы держались обособленно. Все, как один, – дерганые, пришибленные. Кожа бледная, одежа ветхая. Оборванцы, да и только. Увидав выделенные им бараки, наотрез отказались туда селиться – поверхность пугала их до икоты. В итоге облюбовали себе земляной погреб под складом. Там и сидят теперь, как сычи. Те, что посмелее, конечно, стали нос казать на поверхность, с местными знакомиться. Только мало пока таких. Видать, не сладкая там, в метро, житуха.

Пришлый устроился в углу и сидел молча. Предложенную самокрутку с благодарностью принял, но не закурил, а, бережно завернув в чистую тряпицу, убрал в карман спецовки. Остальные лишь переглянулись. Ну да… Чего с него взять, пришлый – он и есть пришлый.

– А фот скажи-ка нам, Аппанас, – завел речь Бергин. – Зачем столько лес? Неделя назад хотили. Два неделя – тоше хотили. Зачем столько?

– Сам-то как думаешь? – Бригадир многозначительно перевел взгляд на пришлого. – Дома для жильцов новых из чего прикажешь ставить?

– Зачем им дома? – ухмыльнулся в усы швед. – Фсе рафно ситят в подфаалах, как крысы…

Беженец не шелохнулся. Уставился в пол и молчал.

– Ты полегче, Бергин, – осадил дед Афанас. – Людям и так досталось по самое не балуйся. Посмотрел бы я на тебя после стольких лет под землей. Без света, пищи нормальной. Да еще и нечисть всякая норовит тобой отобедать…

– Да потому что нет борьбы! Нато зферье… burn… огонь, шги! А они в землю закопались. Хотя челофек не черфь!.. – Бергин с видимым пренебрежением покосился на пришлого. – Фот ты на поферхность когда-нибудь хотил?

Беженец поднял голову. Посмотрел на шведа пустым взглядом и тихо, словно нехотя, ответил:

– Да.

– Што «та»?

– Было разок.

– Ну и? – Швед поморщился, недовольный тем, что приходится вытягивать из собеседника по слову.

В глазах пришлого промелькнул страх. Он как-то весь съежился, обхватил колени руками и снова опустил взгляд в пол:

– Всемером тогда пошли. За дровами… Пятерых наших сожрали. Фартового я на горбу до станции пер. Порвали его шибко. Кровь ручьем… Кричал он, помню, сильно кричал. Добить просил. Я не послушался. Дотащил-таки. Провалялся Фартовый сутки в бреду, потом помер. А наутро из него гадость какая-то полезла… живая. Оказалось, стрекотница в нем личинки свои отложила… На том фортуна его и закончилась. Разом.

Швед замер с самокруткой в зубах, оторопело глядя на щуплого новичка, пока тлеющий окурок не подпалил усы. Бергин дернулся, выплюнул хабарик, похлопав беженца по плечу:

– Ты… как это… не имей обиты, прат. Я гофорил лишнее. Не бери… не дерши зла.

Пришлый ссутулился, закивал, забормотал вполголоса:

– Разве ж это зло?.. По гроб жизни обязан буду, если оставите. Я выносливый. Работать буду, за всех работать! Всяк лучше, чем в подземке. Я в метро не хочу. Там смерть кругом. Голод. Не хочу. Не хочу…

– Хорошо, брат, хорошо! – Бергин откровенно стушевался, не зная, как замять неудобную ситуацию. – Вот дойдем до побережья, потом… come back – будем обмыфать твое нофоселье. У нас на острофе брага очень good! Шить мошно!

Оживившиеся механики с энтузиазмом закивали. Беседа плавно перетекла в более спокойное русло – обсуждение достоинств местных забегаловок, коих на Мощном насчитывалось не менее десятка. Беженец тоже поуспокоился и заулыбался, ободренный обещаниями вольготной жизни и достатка. В обстановке всеобщего подъема никто не обратил внимание на всполохи режуще-яркого света, что пробился внутрь отсека сквозь дверные щели. Странного сияния хватило, чтобы пространство и предметы внутри отсека на пару секунд приобрели нереальный мертвенно-голубой оттенок. И лишь когда железная створка с грохотом отворилась, разгоряченные беседой ремонтники успели разглядеть, как по трапу с дикими воплями скатился Петро. Чудом не сломав на ступенях хребет, парень забился на полу, закрыв ладонями глаза и страшно воя.

Поднялась суматоха. Кто-то подскочил к бедолаге, пытаясь оторвать его руки от лица. Другие ринулись к выходу с целью выяснить природу кратковременной вспышки.

– Да он ослеп! – донесся чей-то испуганный голос. – Сетчатку выжгло парню!

Шведу понадобились считаные секунды, чтобы взлететь по трапу. Он первым уловил мерный, нарастающий гул, исходивший откуда-то извне. Отчего-то страшно заныли зубы. Еще мгновение – и пугающий звук перерос в рев, заполнив собой все вокруг, сбивая с толку, дезориентируя.

– Herre Jesus![1] – завопил механик, застыв в дверном проеме.

Взору шведа открылась не поддающаяся осмыслению, поражающая своими масштабами картина. Родной до боли силуэт острова со всеми его постройками, скалистыми берегами, зеленью аллей и башнями форпостов исчез бесследно. На его месте, взметнувшись в бескрайнее, затянутое кровавым багрянцем небо, стремительно рос гриб ядерного взрыва. Несколько страшных мгновений механик в ступоре смотрел на то, как вспухает, растекается по небосводу чудовищная огненная клякса. Затем палуба под ногами задрожала, заходила ходуном. Неведомая сила швырнула Бергена на пол, впечатав спиной в вентиляционный короб.

Ударная волна достала Вавилон на излете. Под напором беснующихся воздушных масс с древней платформы, словно шелуху, содрало деревянные хибары. Тех несчастных, что находились на внешних палубах, сдуло в воду порывами ураганного ветра. По бортам Вавилона прокатилась гулкая барабанная дробь – раскаленный щебень и осколки раскрошившейся скальной породы пролились на ветхую конструкцию каменным дождем.

Следом, словно испытывая рукотворного исполина на прочность, в высокий борт свирепо ударили тонны бушующей воды. Металлические фермы угрожающе скрежетали, подточенное временем железо переборок вибрировало, а листы обшивки срывало с проржавевших клепок и уносило в море. В довершение всего буровая платформа, содрогнувшись всем корпусом, медленно перекатилась через горб водяного вала, оставляя за собой шлейф из кусков изорванного брезента, изломанных досок и человеческих тел.